Добро заражённого города

‒ Бобр, Бобр, я Соля. Слышит меня кто? ‒ Соля говорил тихонько, чтобы никого не разбудить. Конечно, услышать самого Макара Бобра он не надеялся, просто каждый раз выговаривать слово "бобровские" не хотел.

‒ Кеша у аппарата, ‒ послышался голос из рации. Этот Кеша говорил ощутимо смелее, чем Соля, верно пост был подальше от лагеря.

‒ О, здоров. Ты второй день подряд что ли?

‒ Да, сегодня должен был Филин идти на пост, но стою вот я.

‒ Точно, ‒ не в рацию сказал Соля, уже позабыв, что померший недавно Филин, которого он особенно не знал, был в группе Бобра. ‒ Соболезнования вам. Хороший был мужик, ‒ повторил фразу Лодочника Соля.

‒ Спасибо. Кстати, чё мне мозг-то паришь, сам же второй день подряд на посту?

‒ Да у нас по 3 часа пост, я вот только заступил, может и в разведку ещё пойду, ‒ тон Феди изменился. Не мог он при таком удобном случае не похвалиться.

‒ Сегодня?

‒ Да.

‒ Брешешь.

‒ Нет, правду говорю. Мне часов 6 поспать, я свежий. Час на сборы, считай во вторую ходку от "жигулёвских" пошёл. Кстати, вам Лодочник привет тут передаёт.

‒ Лодочник? А он там, на посту?

‒ Да нет, спит. Днём передавал.

‒ Понятно. Ему привет тоже.

‒ Передам. Как там Макар-то?

‒ Сам не свой. Фильтры, говорит плохие купили с Лотком купили.

‒ Перебью, извини. Макар с Лотком на базар ездит?

‒ Ну да. А у вас не так?

‒ Не, забудь, ‒ после небольшой паузы и мгновений размышления ответил Соля, ‒ сглупил. Что с Макаром-то?

‒ Говорит, голову снимет тому, кто ему фильтры всучил.

‒ Такое прощать нельзя, это да. Ладно, пошёл я. Привет Макару.

‒ Давай-давай

Соля переключил рацию на прежнюю частоту и пошёл к уже давно затухшему костру. Несколько головешек, превратившись в угли, ещё лежали в кострище. Смяв несколько газетных листов и закинув на них щепы, он развёл костёр, затем заправив его мелкими поленьями. Весь лагерь непривычно осветился. У Феди намечался завтрак из консервированной свинины с хлебом.

Кроме треска костра, лагерь разодрал звук пробития ножом банки, а затем скрежет. На смену им пришли монотонные звуки удара ложки о металл. Сытный и горячий завтрак. Соля, на мгновение перестав жевать, покосился на палатку Жигуля. Феде хотелось выпить под еду, но весь алкоголь был в палатке командира. Рассудив, что попытка выпить ничем хорошим не закончится, он вздохнул и продолжил есть, запивая завтрак свежезаваренным пакетированным чаем.

До поста ему уже не было дела. Голова, помимо пищи, была занята рассуждениями о Купце и его коррупционных схемах, построенных на обмане всей группы. Ведь когда-то с Купцом, наверное, для контроля, ездили на базар Жигуль, Лодочник или Радист, а потом перестали. Сам не замечая, Соля покачивал головой.

Лишь одна мысль успокаивала Федю ‒ возможностей у него было больше, чем у остальных членов группы. По его мнению, он был в отличных отношениях с "бобровскими" и "киповскими" и в общении с ними зарекомендовал себя как отличный боец, исполнительный и надёжный разведчик и постовой. Это значило, что к Гарику Жигулю он вовсе не был привязан, как, например, Купец. Федя поднял голову, оглянулся и, ещё пару секунд посмотрев на палатку Жигуля, продолжил жевать.

Когда с завтраком было покончено, Федя заблаговременно взял бинокль в руку и подошёл на пригорок. Осмотрев город и прилегающую к холму территорию, вначале невооружённым глазом, затем в бинокль, Федя обернулся на лес.

Он не верил, что ловушки, установленные в лесу, отпугнут нападавших, если те решат пойти под прикрытием деревьев, но не из-за численного недостатка или грозности, а из-за сомнений в надёжности каждой конструкции. Если в капканах он не сомневался, так как наблюдал их работу самолично и видел, как разлетается на куски палка, коснувшийся пластины посредине, то эффективность волчьей ямы оставалась для него не очевидной. Недостаток кольев в ней, по его мнению, был главным изъяном ловушки ‒ если человек упадёт между кольев, то он выберется из ямы и ничего ему не будет. "Ведь нужно постараться, чтобы упасть ногой прямиком на кол", ‒ чуть ли не вслух рассуждал Федя, уже раз 25-й за всё время существования ловушек, передумывая одну и ту же мысль. От осознания глупости своего командира, а также Вити Писаря, без умолку поучавшего Солю во время организации удобств и ловушек вокруг лагеря, он раздражённо вздохнул.

Довольно тщательно исследовав округу, Соля вернулся к костру, вместо которого остались одни тлеющие угольки. Несмотря на плотный завтрак, хотелось вскипятить банку какого-нибудь супа и наконец-то выпить рюмку-другую. Он жадно сглотнул. Начинало светлеть. Ещё час-второй, можно будет ходить без фонарика.

Соля посидел ещё немного и, когда ноги начинали затекать, поднялся и пошёл на пригорок. Рука так и тянулась к рации, но для начала он решил ещё раз оглядеть территорию. Как и ожидалось, ничего. Это значило, что он мог связаться с Кешей и болтать хоть до рассвета, попутно, между делом, в бинокль выискивая хоть какое-нибудь движение.

Радист проснулся сам. На часах было 3:30. Его пост начался ещё полчаса назад. Поспешно снарядившись, он вышел из палатки и, продрогнув, успокоился, наблюдая трещащего по рации и одновременно изучающего округу Солю. Закатив глаза и вздохнув, он пошёл до туалета, а затем развёл костёр. В животе урчало. Шутка ли, за всё это время Соля даже не обернулся в его сторону, хотя сам больше всех выступал о ненадёжности укреплений в лесу ‒ только повод дай.

Свою тушёнку Радист открыл гораздо тихе, чем Федя свою и принялся есть, закусывая мясо булкой. Свой АК-74 он оставил в палатке, так как в нём не было нужды.

Только когда банка опустела, а закопчённый побитый чайник уже вскипел, Соля заметил, что его время на посту уже закончилось, а Радист встал сам.

‒ Пост сдал, ‒ довольно сказал Соля и, взяв кружку с пакетиком, сел рядом. ‒ Мне тоже завари, пожалуйста.

‒ Ага, пост принял, ‒ сипло ответил Радист и закашлялся. ‒ С кем трындел-то?

‒ С Кешей из "бобровских".

‒ В смысле? А он чего, второй день на посту? А, да, Филин же умер, ‒ он отмахнулся и хлебнул кипятка, быстро об этом пожалев. Рефлекторно помокав в кружку пакетик, он отставил её подальше, чтобы не обжечься ещё раз.

‒ Говорит, зелени хотят набрать себе, мол, желающих всё больше, по одиночке ходят.

‒ Плавали, знаем. Ты их сегодня возьмёшь. снарядишь, грубо говоря, за свои деньги, а они до первой зарплаты не доживут. Вон, помнишь, был один, велосипед себе нашёл и по городу на нём катался, естественно, без противогаза. Приезжает, говорит: "Во-от, какой я велосипед нашёл, мол, то-сё, хороший, все дела, быстро, да и в 3 раза вес больший можно брать", ‒ а на следующий день, а? ‒ Радист отмахнулся и потянулся за подостывшем, но всё же обжигающим чаем. Концовку этой поучительной истории он замолчал ввиду её очевидности.

‒ Н-да, я помню того парня, хороший был.

‒ Да, как вчера было. А сколько прошло? Месяца два?

‒ Где-то так, ‒ тихо проговорил Федя, ‒ да я и тех двоих помню, которые раньше были.

Те двое были братьями, пришли в отряд зимой. Гарик Жигуль был одним из тех, кто волевым решением решил зимовать прямо в Нилосске, заняв на зиму частный дом на окраине и хорошенько его утеплив. На эти цели из своего кармана он выделил около 15 граммов золота.

‒ Подающие надежды были, согласен, ‒ отпил ещё раз Радист. ‒ А ты, мне кажется, незадолго до них в отряд пришёл, да?

‒ Да, полгода считай уже, может, чуть больше.

Они посидели ещё немного. Допив свой чай, Соля отправился спать, а Радисту всё же пришлось идти за своим автоматом. Приятный рассвет пригревал оставлял надежду на тёплый день. Постовой окинул взглядом вверенную ему территорию, дома города, стоящие вдалеке, а затем обернулся и уставился в лес.

Его всегда пугала темнота этого леса. Неестветственный, животный страх окутывал Радиста каждый раз, когда он вставал на пост в тёмное время суток. Хорошо, что сейчас его ставили в пост или под утро, или днём.

Радист, похоже, был единственным, кто не признавался, что он в Нилосске из-за денег. Даже для себя Радист находил уйму причин, почему он здесь. Практически все они сводились к помощи людям, чьи дома он и другие мародёры ежедневно грабили или другим формам благотворительности. Следом в любых расспросах шёл вопрос, почему бы не жертвовать деньги на благотворительность, добытые честным путём. Парировался этот вопрос уже избитым ответом, мол делать Радист ничего не умеет, а Чечню, имелись ввиду чеченские войны, всю прошёл.

Несмотря на все аргументы, Радист не жертвовал более 2 или 3 граммов золота в месяц, а просьбы сходить в чей-то дом и что-то из него принести никогда не выполнял задаром.

За всё утро ничего интересно не было. Радист с небольшим перерывом заваривал себе чай, пока костёр окончательно не потух и всё чаще приглядывался к лесополосе, огибающей город. Он выискивал новые лагеря. Кто знает, может, в округе появится какая-то новая группа, с которой придётся считаться. Так или иначе, место должно было хватить на всех.