Сочинения

Грозила бездна поглотить,

Но мужа правого душою

Ничто, ничто не устрашит.

_____________

I. САТИРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

Предисловие к российской грамматике

Блажен, кто в жизни сей с указкой меж перстов,

Прошед сквозь «юс» и «кси», достигнул до складов,

И тамо в «бра» и «дра» прилежно углублялся;

Чей ум во чтении довольно подвизался,

И наконец, явя в писании успех,

Российской грамоты взошёл на самый верх.

Как уголь от золы, так от невежд отличен,

Кто рисовать азы способен и привычен:

Почтен от всех такой премудрый человек,

И перед ним ничто кузнец и дровосек. –

В России исстари ведутся грамотеи,

Преборзые писцы, прехитры крючкодеи,

Которых дивная, пернатая рука,*

Как лошадь почтова̀ поспешна и прытка.

Реченные руки под гибкими перстами

Плодятся литеры с различными хвостами.

Писать – велика вещь, достойная трудов;

Но льзя ль без горести взирать на тех писцов,

Которы пишут так проворно, крючковато,

Да только без пути, не ясно, длинновато?

Тара̀барщина плод их жалкого пера! –

Подобно до времён Великого Петра

Из лык сандалии чухонцы соплетали,

Однако же они искусства в том не знали;

Но лишь монарх на них вниманье обратил,

Чухонский лапоть вдруг вид новый получил.

Российской грамоте полезно то и нужно,

Чтоб жить с грамматикой всегда в связи и дружно.

Являют опыты, что без науки сей

Калека, иль слепец несчастный грамотей!

Искусно с глаз его бельмо она снимает;

О, чудо! грамотник внезапно прозирает;

Как солнце азбука тогда пред ним блестит.

Не веря сам себе, он с изумленьем зрит

Разнообразных слов начало, род и свойство,

Премены дивные и чудное устройство!

Прозревший грамотей не ощупью идет,

В писаниях его тарабарщѝны нет;

И слава громкая повсюду возвещает:

«Такого-то писца уж всякий понимает!»

_____________

Элегия

Восплачь, канцелярист, повытчик, секретарь.

Надсмотрщик возрыдай и вся приказна тварь!

Ланиты в горести чернилами натрите

И в перси перьями друг друга поразите:

О, сколь вы за грехи наказаны судьбой!

Зрят тучу страшную палаты над собой.

Которой молния грозит вам просвещеньем.

И акциденций всех, и ябед истребленьем.

Как древо сокрушён, падёт подьячих род;

Увы! настал для вас теперь плачевный год!

Какие времена! должны вы слушать курсы.

Судебные места все превратятся в бурсы.

Ах! если бы воскрес один хоть думный дьяк,

И с челобитною явясь пред царский зрак:

«Чем заслужили гнев мои, – воскликнул, – внуки,

Что посылаются к ним палачи науки?

Ты хочешь, чтоб от их немилосердных рук

Расправился или переломился крюк.

О солнце! не лишай ты филинов затменья!

Да крюк пребудет крюк по силе уложенья!»

Но что! где дьяк и где прошение к царю?

Беда коллежскому теперь секретарю.

«О чин асессорский, толико вожделенный!

Ты убегаешь днесь, когда я, восхищенный,

Мнил обнимать тебя, как друга, как алтын;

Быть может – навсегда прости, любезный чин!

Сколь тяжко для меня, степенна человека,

Учиться начинать, проживши уж полвека.

Какие каверзы, какое зло для нас

О просвещении гласящий нам указ!

Друзья! пока ещё не свѐтло в нашем мире,

На счёт просителей пойдём гулять в трактире:

С отчаянья начнём как можно больше драть:

Свет близок – должно ли ворам теперь дремать?»

_____________

Зверинец

Учёный Усурум недавно отыскал

Предревний манускрипт на языке еврейском,

И в оном начитал,

Что при царе халдейском,

Не знает точно при каком,

Жил был халдей Салваназарадом. –

Не столь о языке французском мы радеем,

Как к скотскому он прилежал

И так в нём успевал,

Что говорил с ослом, как будто бы с халдеем.

Кто где, а наш мудрец всё со зверьми:

С скотами для него жить лучше, чем с людьми.

Лишь только рассветёт, уж он спешит в зверинец

И зверю каждому несёт с собой гостинец:

Иному сена пук, другому мяса кус.

Встречают все его; и заяц тут не трус;

К халдею лев, тигр даже льстится!

Один осёл косится:

Не хочет разделиться

С козлом гостинцем пополам:

«Меня равнять козлам!

Нет, брат, хоть я теперь жую траву с скотами,

Но прежде с господами

Я кушал за одним столом:

Был в жизни человек, по смерти стал ослом!

Я шляхтич Гурнгарндрас: не смей шутить со мною,

Иль формою суда разведаюсь с тобою!» –

«Как жалко мне, – вскричал с насмешкою халдей, –

Что прежде не имел ты длинных сих ушей.

Для шляхтича они великая прикраса;

Знавал я Гурнгарндраса;

Всем такать, всех лизать,

Спину̀ пред всяким изгибать,

Его то было дело:

Кто подл, на счастье тот всегда надейся смело!»

Халдеев сей ответ понравился козлу,

Он гордо подошёл к ослу,

Так заблея̀л, тряся во гневе бородою:

«Мне низко говорить со шляхтою такою:

Я прежде был паша, тот дивный Беккоккос,*

Чей в свете славился огромностию нос.

В серале целый век, как в масле сыр катался,*

И с Хрюхряхрюсом лишь в богатстве не равнялся». –

«Да, – хрюкнул боров вдруг, – имел я с миллион!» –

«А пользы от того?» – спросил сердито слон.

«Та польза, что всегда я быль ужасно тучен!» –

«Да стал ли чрез тебя другой благополучен?» –

«Немного, слон, теперь найдёшь глупцов таких,

Чтоб думали и о других:

Свет нынешний наполнен мудрецами…» –

«Которы, – слон взревел, затопавши ногами, –

Достойны быть, как ты, свинья̀ми!» –

«Да ты нам не указ! – прикрикнула лиса: –

В науке жить с людьми не знал ты ни аза,

Хотя великим ты министром слыл халдейским; –

Вот я-то мудрецом могу почесться светским.

Ласкаючись ко всем с умильнейшим лицом,

Казалась другом всем и всем была врагом,

Достоинства людей мешками измеряла,

Для пользы и ослов хвалами осыпала,

И в силе через то у знатных я была:

С тобою, грубый слон, лишь сладить не могла!

Но вашей братии немного ведь в столице,

Так нечего о вас заботиться лисице».

Халдей,

Мохнатых слушая людей,

Дивился –

И порознь каждого он расспросить решился,

В каком кто звании при жизни состоял?

«Я был судья, – медведь сказал, –

И кожу не одну с невинности содрал!» –

«Я назывался Ворворвором.

И ты был не судьёй, а сущим живодёром!» –

Рычал великодушный лев,

Сверкая взорами, разинув страшный зев.

«Я протестуюся! – вскричала россомаха: –

Смотрите! судия смердит уже от страха;

Поступком сицевым* обижена и я,

Понеже в должности была секретаря;

Лев будет под судом по моему прошенью,

И карачун дадим всему его именью!» –

«А ты, волк, чем служил?» –

Халдей у бирюка спросил.

«Я то ж, как и медведь, присяжный кож сдиратель –

В Палате председатель». –

«А ты, барсук?» –

«Я также был приказный крюк;

Но не лупил людей, как будто бы скотину,

А скромно продавал законы по алтыну». –

«Ну, ты, олень, скажи, кто прежде был таков?» –

«Я был охотник Люблюпсов:

В отъезжем поле мать когда зверей травила,

Верхом меня родила;

И мой отец охоту так любил,

Что в псарне с гончими и спал, и ел, и пил.

Я также, будучи их одарён геройством,

Не славе жертвовал, но дичине спокойством!» –

«А ваша честь, кто вы, сурок?» –

«Разбойничек, то есть, картёжный я игрок!

Тузом и двойкою я нажил капиталец!» –

«А ты, слепой красавец,

Кто ты, угрюмый крот?» –

«Я всё: законник, волхв, философ, звездочёт,

И словом: в форме я учёный первоклассный!

Все мыши и кроты согласны,

Что я был чудо-человек:

Хоть здраво ни о чём не мыслил весь мой век,

Но умер, погружён премудрости в пучине;

В навозе рылся я, в навозе роюсь ныне!» –

«А ты, почтенный господин,

Благочестивый кот, какой имел ты чин?» –

«Я человек не светский, но духовный,

По милости Творца, был жрец верховный;

Был образ кротости, смирения пример,

Свят духом, но притом халдейский кавалер.

Духовную мою трапѐзу составляло:

Млеко̀, сыр, масло, сало,

О стаде пекся я по долгу пастухов,

Но я терпеть не мог мышей-еретиков!» –

«А ты что скажешь нам, баран?» –

«О! я, суда̀рь, из столбовых дворян.

На бранном поприще искал мой предок славы,

А я мух колотил в деревне для забавы;

Мой предок для того без сна в трудах потел,

Чтоб после правнучек попил, поспал, поел». –

«Ты выслушай меня, – вскричала обезьяна: –

Вот я-то тварь была преславна

И много обществу я пользы принесла:

Изрядно кушала, изрядно и пила,

Отменно прыгала, кривлялась бесподобно,

Играла дамами, как шашками, свободно;

Щелка̀ла по носу и знатных я господ,

Хоть я была ничто, как гаер иль урод,

Достойный забавлять на ярмарках народ.

Пристойность, правда, стыд всегда мне были чу̀жды,

В религии совсем я не имела ну̀жды,

И будучи во всём глупее лошака,

Я принимала вид большого знатока;

В искусстве льстить слыла великой мастерицей,

В обманах, в хитростях поспорила б с лисицей;

На счёт других жила приятно, без забот,

И словом: я была скотина a la mode». –

«Ну, ты, хомяк, скажи, ты что был за детина?» –

«Ах! государь, я был торговый мужичина.

Товаром мелочным сперва я начал торг.

Стыд, правда, совесть, Бог –

На чисты денежки всё это продавалось:

Иной день раз пятьсот божиться мне случалось.

Когда же на̀жил я изрядный капитал,

То так богобоя̀злив стал,

Что лишь по старой я привычке плутовал:

За доброе, подчас, я продавал гнилое,

И брал не более как впятеро иль втрое.

Аршин и ножницы, весы, рука и взор,

Зуб каждый у купца и даже лавка – вор!

Не должен покупщик отнюдь обвёртке верить:

Готова и она обвесить и обмерить». –

«Молчи, подлец, – вскричал Салваназарадом, –

Ты счастлив, сделавшись по смерти хомяком!