На игле

Шотландия сидит на наркотиках, чтобы не спятить вконец

При Лиззи о концерте в «Барроуленд» я и заикнуться не смел. Об этом и речи быть не могло, чувак! Как только я получил чек на пособие, тут же купил билет. И остался на бобах. А тут ещё её день рождения на носу. Но уж так выходит — или подарок, или билет. Выбора не было. Подумать только, Игги Поп! Мне казалось, что она меня поймет.

— Ты собираешься купить вонючие билеты на твоего говённого Игги Попа вместо сраного подарка мне на день рождения!

Вот что она мне сказала. Чувствуешь, чувак, какой я крест на себе ношу? С ума сойти, чувак. Ты меня пойми правильно, я её-то тоже понимаю. Но тут уж я сам виноват, я тебе говорю. Олух наивный, вот кто такой ваш Томми. Брехло тупое. Рот на замке держать не умеет. Будь я чуть-чуть более — как это говорится? — двуличным, я бы ничего не сказал про билеты. Но я был в таком восторге, что пасть-то и открыл. Такой вот бесстрашный Томми Ган. Полный мудак.

Так что с тех пор я про концерт и не заикался. Но за день до концерта Лиззи возьми мне и скажи, что помирает, как хочет сходить на «Обвиняемых». Говорит, что та, которая ещё в «Таксисте» играет, там тоже играет. А я этот фильм и смотреть-то не хотел — больно много шумихи вокруг него развели. Но куда там — вы же прикиньте, что я имею в виду, — не больно-то поговоришь с билетами на Игги в кармане. Так что мне пришлось вновь поднять тему про Игги и про концерт.

— Нет, завтра никак. Я иду на Игги в «Барроуленд», С Митчем.

— Так, значит, тебе больше нравится шляться по концертам с твоим говённым Дэйви Митчеллом, чем ходить в кино со мной?

Лиззи — она такая. Риторические вопросы — любимый приём отморозков и тёлок.

В общем, вышло нечто вроде референдума по нашим дальнейшим отношениям. Инстинкт подсказывал мне, что надо ответить «да», но это означало поссориться с Лиззи, а я круто подсел на койку с ней. Боже, какой это кайф! Особенно если я сзади, а она нежно постанывает на кровати в моей норе, положив свою хорошенькую головку на подушку в желтой шелковой наволочке (у меня таких много — их Кочерыжка стырил в «Бритиш Хоум Сторз» на Принс-стрит и принес в подарок на новоселье). Я знаю, что не обо всем стоит рассказывать, но Лиззи в постели — это так круто, что я все время забываю, что на людях она всегда вела себя как редкостная стерва, Я просто все надеялся, что Лиззи рано или поздно станет везде и всегда такой же хорошей, как в постели.

Я попытался размягчить её сердце извинениями, но она злопамятная и едкая (а нежная и добрая-то она только в койке). У неё на лице всегда такая злоба написана, что красота её увянет задолго до того, как подойдёт срок. Ну, обложила она меня всеми матюгами, какие только в мире существуют, а затем прибавила ещё пару от себя. Бедный, бедный Томми Ган. Был бойцом, а стал овцой.

Игги-то в чём виноват? Он тут совсем ни при чём, прикинь? Откуда ему было знать, когда он включил «Барроуленд» в свой маршрут, что тем самым он доставит некоторым личностям, о существовании которых он даже не подозревал, столько геморроя? Полная фигня, стоит только над этим задуматься. Но именно он и оказался той соломинкой, что сломала горб верблюду. Лиззи — железная женщина. И все же я счастлив. Даже Кайфолом завидует мне. Быть парнем Лиззи — это почетно, хотя, как говорится, за славу приходится платить. К тому времени, как я вышел из паба, у меня уже не оставалось сомнений, что я — говно, а не мужик.

Дома я занюхал дорожку спида и заглотил полбутылки «Мерридауна». Заснуть я не мог, так что я позвонил Ренте и спросил, не хочет ли он заглянуть ко мне и посмотреть фильм с Чаком Норрисом на видео. Рента поутру собирался в Лондон. В последнее время он проводит там больше времени, чем дома. Чего-то там вытворяет с чеками на пособие. Парень состоит в настоящем синдикате с целой группой таких же засранцев — он познакомился с ними давным-давно, ещё когда работал на пароме, который плавает через пролив. Он-то сходит на Игги в столице, когда тот будет играть в «Таун эид Кантри». Мы покурили травки, и нас пробило на ржачку, глядя, как Чак сотнями мудохает красных антихристов, причём всё время с таким страдальческим выражением на лице, словно у него запор уже неделю. По трезвяку смотреть эту чушь невозможно, а по обкурке ещё как канает.

На следующий день у меня весь рот обметалд язвочками. Темпе (это Гэв Темперли), который с некоторых пор живёт со мной вместе, сказал, что поделом. Если ему верить, я убиваю себя спидом. Темпе говорит, что с моим-то образованием мне давно следует найти работу. А я на это говорю Гэву, что он произносит слова, которые может позволить говорить мне только мать, но не друг. Гэва, впрочем, легко понять: он единственный из нас работает, и работает как раз в отделе соцобеспечения, так что все мы постоянно подкатываем к нему. Бедный Темпе. Боюсь, мы с Рентой всю прошлую ночь не давали ему уснуть. Темпе считает, что те, кто сидит на пособии, только всё время и оттягиваются. Все работяги так считают. К тому же Рента каждый день достаёт его бесконечными расспросами на тему оформления заявок и всё такое.

Но наличман на концерт я пойду все-таки клянчить к маме. Мне нужны башли на железнодорожный билет, выпивку и наркотики. Я люблю спид, потому что он хорошо сочетается с бухлом, а побухать я всегда любил. Томми Ган — типичный амфетаминщик.

Моя мама читает мне лекцию о вреде наркотиков, а потом рассказывает о том, как я обломал её и отца, который тоже очень обо мне беспокоится, хотя и молчит. Позже, когда отец приходит с работы, он сообщает мне, пока мать ушла на второй этаж, что, хотя мать и молчит, она очень обо мне беспокоится. Честно говоря, сообщает он мне, он удивлен моим отношением к жизни. Он надеется, что я хотя бы не употребляю наркотиков, говорит он, вглядываясь в мое лицо, словно на нем это написано. Удивительно, я знаю кучу торчков, травяных и спидовых, но самые по жизни съехавшие — это все же обычные пьяницы вроде Грозы. (Гроза — это Рэб Маклафлин, полностью — Гроза Ринга.)

Я беру наличман и нахожу Митча в «Хебзе». Митч по-прежнему встречается с телкой по имени Гэйл. Впрочем, видно, что это ненадолго. Мне достаточно пяти минут беседы с Митчем, чтобы прочесть между строчек, что тому вусмерть хочется нажраться. Я выбиваю из него наличман, мы заглатываем четыре пинты крепкого и садимся, на поезд. За дорогу до Глазго я добавляю четыре банки «Экспорта» и две дорожки спида. Ещё пару пинт мы принимаем в «Сэмми Доу», а затем едем на такси в «Линч». Там история повторяется: после двух, а то и трех пинт и по дорожке спида на брата. В сортире мы поем попурри из песен Игги и перебираемся в «Голову сарацина» напротив «Барроуленда». Там мы пьём сидр и догоняемся вином, а также жадно слизываем солёные крошки спида с алюминиевой фольги.

Когда я выхожу из паба, я ничего не вижу — одни неоновые круги в глазах. Поверь мне, чувак, стоит дубарь, и вот мы бежим на свет и тепло и оказываемся в клубе. Оттуда мы направляемся прямиком в бар, где заказываем ещё бухла, хотя слышим, что Игги уже начал петь. Я рву на себе в клочки мою драную футболку. Митч выкладывает на покрытый пластиком стол дорожки из привезённого из дома спида и кокаина.

И тут что-то случается. Он говорит мне что-то про какие-то деньги, я не догоняю, но возмущаюсь. Мы спорим оживленно, но путано, затем следует обмен ударами, но я не помню, кто ударил первым. Мы не можем ударить друг друга всерьез, потому что не чувствуем силы ни в руках, ни в теле. Слишком уж мы удолбаны. Я встаю из-за стола и вижу, что кровь льется из моего носа на голую грудь и на столешницу. Тогда я хватаю Митча за волосы и пытаюсь расплющить его мордой об стену, но руки меня не слушаются. Кто-то оттягивает меня от Митча и выкидывает из бара в коридор. Я встаю, запеваю и с песней иду на звуки музыки, пока не попадаю в зал, битком набитый потными телами, которые пихают и толкают меня вперёд, к сцене.

Какой-то парень бодает меня головой, но меня несёт дальше — я даже не успеваю рассмотреть обидчика, — в самую давку перед сценой. И вот я скачу перед сценой, всего в нескольких футах от Самого Игги. Они играют «Неоновые джунгли». Кто-то хлопает меня по плечу и кричит:

— Ну ты, чувак, совсем психанутый.

Но я его не слушаю, я скачу себе дальше и извиваюсь точно резиновый.

И тут, когда доходит очередь до строчки «Америка сидит на наркотиках, чтобы не спятить вконец», Игги смотрит на меня и заменяет «Америку» на «Шотландию». В одной этой его строчке о нас сказано больше, чем в тысячах других…

Я прекращаю свою пляску святого Витта и взираю на него в благоговейном восторге, но он уже глядит на кого-то другого.