Исчезнувшие слова

Выдвиженец

Я прихожу домой из школы, а на сундуке мрачнее тучи сидит дядя Федя. Уперся локтями в свои огромные колени и дымит, дымит, как паровоз. Я уж не суюсь, вижу — ему не до меня. Что-то случилось. Сажусь тихонько у окна и делаю вид, что смотрю во двор.

Мать собирает на стол и тоже ни о чем дядю Федю не спрашивает, дает ему отмолчаться. Наверно, опять тетя Маня заболела, а может, у него кошелек украли. Сейчас сядем за стол, тогда и узнаю.

— Пропал я, сестра, — вдруг говорит дядя Федя, — табак мои дела! — Он больно шлепает себя по коленям и, крякнув, встает во весь рост. Хочет походить по комнате, а по нашей комнате не очень-то расходишься: тут кровать, тут сундук, тут комод, потом большой, до потолка, фикус, и шкаф. А дядя Федя сам со шкаф, а может, даже и шире.

— Сядь, поешь, — говорит мать, и наливает ему полную тарелку щей. Но он не ест, а достает папироску и опять закуривает.

— Будет тебе, Федя, — говорит мать ласково. — Что стряслось-то, рассказывай толком.

— Выдвинули меня, вот что!

— Батюшки ты мои!

«Вон оно что! За что ж это его? И как, интересно, выдвигают? — думаю я. — Берут и двигают, как шкаф. А он упирается». Мне смешно, а мать говорит строго:

— Перестань скалиться и не развешивай уши. Ешь и уходи! — А сама спрашивает про то же:

— Куда же выдвинули-то! Может, ничего, обойдется?

— В том-то и штука, что не обойдется. Директором меня выдвинули — вот что! — виновато говорит дядя Федя. — А какой я директор? Танька, вон наша, и та по арифметике больше мово знает. А тут — завод целый. Махина! К тому же бухгалтерия: дебет-кредит! А я в бухгалтерии ни уха, ни рыла! Да и вредительство, сама знаешь…

— Да-а-а, — сокрушается мать. — Не надо было тебе, Федя, соглашаться. Запутают они тебя, спецы-то, беды не оберешься. Да и дети у тебя, Маня больная…

— Что ты травишь меня! Думаешь, сам не понимаю? Понимаю, оттого и голова раскалывается! И соглашаться — не соглашался. Выдвинули — и все! В порядке орабочивания аппарата. Собрание выдвинуло, райком утвердил. Ты, говорят, коммунист? — Коммунист. Рабочий класс? — Рабочий класс. Ну и дело с концом! Пролетарское чутье имеешь, а остальное наживешь. Не все за спецов держаться, надо и своих растить.

— Так-то оно так, — говорит мать. — Да ведь обуза-то какая!

— Обуза — ничего, не рассыплюсь. Силенки есть. Умишка бы хватило, да знаний бы подзанять!

— Умом тебя бог не обидел. И в роду у нас как-будто дураков не было…

— Сложно на заводе сейчас. Половина цехов стоит, половина — зажигалки делает. Спецов хороших мало. Кто удрал, кто саботажничает, а кто не поймешь что думает. Не каждому доверишься. А дело делать надо, надо завод пускать, производство налаживать. Кто-то же должен за это браться?

— Это верно, — серьезно говорит мать. — Сами мы все это затеяли, самим и расхлебывать надо. Учиться бы тебе, Федя, а то пропадешь!

— А я не учусь, думаешь? Я этот гранит науки грызу как окаянный! Маркса по ночам читаю: «товар — деньги — товар». Слова, вроде, знакомые, а сути пока не ухвачу! Учился я не по порядку — вот в чем штука! С пятого на десятое. Сначала верхи, потом азы, а потом середина. Оттого и каша в голове… Но уж я подохну, а выучусь! — и трах, дзынь! — посуда запрыгала — так дядя Федя хряснул по столу кулаком.

— Посуду-то не бей, директор! — смеется мать. — Небось, загордишься теперь, в автомобиле начнешь ездить, не дай бог, пузо отрастишь!..

Они дружно хохочут, а я смотрю в окно. Опять этот противный рыжий кот крадется за воробьем. Сейчас я пульну в него коркой и пойду на улицу. Все равно уж дяде Феде теперь не до меня и играть мы с ним не будем.