Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры

Православие и народность

Одна из самых гнусных клевет на Достоевского — приписывание ему русофобской фразы то ли «без православия наша народность — дрянь», то ли «без православия русский человек — дрянь». Передают этот речекряк по разному, неизменно лишь одно — похотливое стремление назвать русских дрянью и поставить снизу подпись величайшего писателя.

Так откуда взялась эта фраза и как связана с именем Достоевского? Виноват в этом философ Николай Бердяев, решивший в своей работе «Миросозерцание Достоевского» противопоставить взгляды почвенника Достоевского, для которого ценность русского народа была безусловной, взглядам некоторых славянофилов, связывавших эту ценность лишь с Православием.

«Народничество Достоевского — особенное народничество. Это народничество религиозное. Но и славянофилы исповедовали религиозное народничество. Кошелев говорил, что русский народ хорош только с Православием, а без Православия — дрянь. Славянофилы верили, что русский народ — самый христианский и единственный христианский народ в мире. Но религиозная вера Достоевского в русский народ принадлежит уже другой эпохе… В „Дневнике писателя“ мы находим ряд отрицательных отзывов о славянофилах, не всегда даже справедливых: „Славянофилы имеют редкую способность не узнавать своих и ничего не понимать в современной действительности“. Достоевский защищает „западников“ в противовес славянофилам. „Будто в западниках не было такого же чутья русского духа и народности, как в славянофилах?“ <…> Его возмущает, что славянофилы барски поставили себя вне мучительного процесса жизни, вне движения литературы и смотрели на всё свысока. Для Достоевского „русские мальчики“, атеисты, социалисты и анархисты — явление русского духа. И наша „западническая“ литература явление русского духа. Он стоит за реализм, за трагический реализм жизни против идеализма славянофилов»[27].

Как видим, по мысли Бердяева, в противоположность славянофилам, в лице А. Кошелева, якобы, говорившим, что без Православия русский народ дрянь, Достоевский ценил и принимал разный русский народ, видел русский дух и в атеистах, и в социалистах, и в анархистах, и в западниках. Его усмотрение русского духа было всеохватным. Мы не будем сейчас обсуждать правоту или неправоту оценки Бердяевым Достоевского, важно то, что фраза «без православия русский народ — дрянь» связалась с именем Достоевского исключительно по противоположности. По чьему-то невежеству, а скорее — злонамеренности утверждение Бердяева, что Достоевский так не говорил и не думал, превратилось в приписывание ему этого нелепого и отвратительного мнения.

Зададимся вот ещё таким вопросом. А думали ли славянофилы, в частности А. И. Кошелев, так, как приписывает им Бердяев? Ведь репутация Бердяева как путаника, настоящего Хлестакова от философии, хорошо известна, а никакой ссылки на выражение Кошелева он не приводит.

И действительно, не очень долгое исследование приводит нас к тому, что Бердяев не только не приписывал Достоевскому этой фразы, но и саму фразу перепутал, приписав Кошелеву то, чего тот никогда не говорил. Кошелев не говорил ничего о том, что без Православия русский народ дрянь. Знаменитый славянофил первого поколения написал нечто иное: «Без православия наша народность дрянь. С православием наша народность имеет мировое значение». Нетрудно понять разницу между народом как совокупностью живых личностей, объединенных общими свойствами, и народностью, как отвлеченным принципом, выделяющим некоторые из этих свойств. Кроме того, когда речь идет об учении славянофилов, стоит чрезвычайно осторожно преобразовывать понятие «наша народность» в «русский народ» — легко запутаться и ошибиться.

В каком контексте и по какому поводу возникла формулировка А. Кошелева: «Без православия наша народность дрянь. С православием наша народность имеет мировое значение»? Эта формулировка возникла в споре между славянофилами А. И. Кошелевым и И. С. Аксаковым. Уже по одному этому нельзя, как это делает Бердяев, считать взгляд Кошелева характерным для всех славянофилов.

В 1858 году И. С. Аксаков, опубликовал объявление об издании своей газеты «Парус» на 1859 год, в котором провозгласил: «Вполне уважая европейскую мысль и науку и сознавая необходимым постоянно изучать смысл современных явлений, редакция „Паруса“ считает своею обязанностью прямо объявить, что „Парус“, будучи вполне отдельным и самостоятельным изданием, принадлежит к одному направлению с „Русской беседой“, к тому нередко осмеянному и оклеветанному направлению, которое с радостью видит, что многие выработанные им положения принимаются и повторяются теперь самыми горячими его противниками.

Итак, не боясь ложных упреков в исключительности, мы смело ставим наше знамя.

Наше знамя — русская народность.

Народность вообще — как символ самостоятельности и духовной свободы, свободы жизни и развития, как символ права, до сих пор попираемого теми же самыми, которые стоят и ратуют за право личности, не возводя своих понятий до сознания личности народной!

Народность русская, как залог новых начал, полнейшего жизненного выражения общечеловеческой истины.

Таково наше знамя».

Аксаков заявил своей программой народность как не-западничество, как русскую гражданственность, отчасти либерального уклона («свобода», «право»), столь востребованную в эпоху Реформ. При этом народность у него звучала как чисто светский идеал, в котором не было ни единой религиозной ноты. Православие как важная часть идеи русской народности не было упомянуто ни единым словом.

Среди прочих заявленных в газете отделов был заявлен и отдел славянский, явно призванный играть особо важную роль: «Отдел славянский, или — вернее сказать, отдел писем и известий из земель славянских. С этою целию мы пригласили некоторых литераторов польских, чешских, сербских, хорватских, русинских, болгарских и так далее быть нашими постоянными корреспондентами. Выставляя нашим знаменем русскую народность, мы тем самым признаем народности всех племен славянских. Вот что, между прочим: мы писали ко всем славянским литераторам: „Во имя нашего племенного родства, во имя нашего духовного славянского единства, мы, русские, протягиваем братские руки всем славянским народностям: пусть развивается каждая из них вполне самобытно! пусть каждое племя внесет свою долю труда в общее дело славянского просвещения! пусть каждое свободно, смело, невозбранно совершает свой собственный подвиг, возвестит свое слово, обогатит своею посильною данью общую сокровищницу славянского духа! Все мы, чехи, русские, поляки, сербы, хорваты, болгаре, словенцы, словаки, русины, лужичане, все мы, выражая собою разные стороны многостороннего духа славянского, взаимно пополняем друг друга и только дружною совкупностью трудов можем достигнуть полноты славянского развития и отстоять свою умственную и нравственную самобытность. Не внешнее политическое, но внутреннее духовное единство нам дорого. Не одно материальное преуспеяние, но познание, изучение, хранение и разработка основных начал славянских — вот что необходимо славянским народам, дабы они могли явиться самостоятельными деятелями общечеловеческого просвещения и обновить ветшающий мир новыми силами… Да, мы твердо верим, что наш искренний призыв не останется без отклика и что многоразличные племена славянские хотя в области науки и литературы войдут друг с другом в общение мысли и возобновят союз племенного и духовного братства! Ждем ответа!“».

И снова ни слова о религии, коль скоро славянский мир, к которому обращается Аксаков, разделен между православными, католиками, отчасти — протестантами и сектантами. На первое место в этом панславистском списке не случайно поставлены чехи, а русские лишь на втором.

Это объявление и вызвало возражение славянофила «первой волны», близкого друга А. С. Хомякова А. И. Кошелева (1806–1883), издававшего «Русскую беседу», о солидарности с которой заявлял аксаковский «Парус». 15 октября 1858 года А. И. Кошелев пишет И. С. Аксакову: «Письмо ваше от 12 октября и при нём объявление о „Парусе“ я получил. Программа ваша хороша, очень хороша, но жаль, что вы выставили знаменем не вещь, а форму. Народность есть то, что доставляет и жизни, и искусству, и науке самобытность фактическую, внешнюю; без развития, без пособия народности ни жизнь, ни искусство, ни наука нигде не могут выразиться своеобразно, самостоятельно. Но одна народность не доведет вас ещё до общечеловеческого значения. Можно сказать положительно, что в настоящую пору ни поляк-католик, ни чех-католик, ни морав-протестант не выразят славянской самобытной мысли. Наука самостоятельная, которая имеет гордую мысль выходить из самой себя, доведена немцами до крайних пределов — до полной несостоятельности, и великий Шеллинг сделался, с отчаяния, католиком. Жизнь раздроблена протестантизмом до полного ералаша. Искусство в мире как бы убито, и теперь нет ни единого гениального человека в числе живых. Вера, одна вера может оживить мертвеющую природу; она одна может собрать обломки и из них создать нечто органическое. Какая вера? Не католицизм и не протестантизм, а одно наше православие. Его-то вы, по ложной стыдливости, боитесь поставить во главу угла. Без православия наша народность — дрянь. С православием наша народность имеет мировое значение. Как ваша программа ни хороша, а её подписать я бы не мог. Очень боюсь, дражайший Иван Сергеевич, что вы напишете мне для „Беседы“ такую программу, которую я не в состоянии буду подписать. Могу согласиться на одно — не упоминать о православии, но сослаться на прежние наши программы; но без православия „Беседа“ не имеет никакого значения, и её под своим именем я держать не могу»[28].

Не трудно заметить, что Кошелев ни слова не говорит о русском народе. Строго говоря, он не говорит и о русской народности. Та народность, которая в интерпретации Кошелева оказывается без Православия «дрянью» — это славянская народность панславистов, в угоду которым Аксаков и не упоминал о Православии. «Ни поляк-католик, ни чех-католик, ни морав-протестант не выразят славянской самобытной мысли», — подчеркивает свою мысль Кошелев. Вне православной религии славянская народность, к которой апеллирует Аксаков, — мертва. Народность — это форма, содержанием которой должен быть дух. А этот дух, на взгляд Кошелева, возможно найти только в Православии, а никак не во всё более обезбоживающемся католицизме и «раздробляющем всё до полного ералаша» протестантизме.

Без Православия та «народность», к которой апеллировали панслависты, и в самом деле оказалась «дрянью», что неумолимо подтвердили последовавшие вскоре события польского мятежа. На это со всей суровостью указал Константин Леонтьев в своей полемике против панславизма. Ту же истину вновь и вновь демонстрируют события ХХ и ХХI века. Вне православного духовного единства «славизм» оказался вредоносной для русских химерой. В этом споре нам придется присоединиться именно к Кошелеву. Но никакого отношения к оценке русского народа или русской народности его слова не имеют, характеризуя лишь мечтательную «народность всеславянскую».