Легенды губернаторского дома

Итан Бренд

Бартрам, обжигальщик извести, угрюмый, коренастый мужчина, весь обсыпанный угольной пылью, сидел в вечерних сумерках, глядя на печь, а его маленький сын играл, строя домики из разбросанных повсюду обломков мрамора, когда внизу, на склоне холма, они услышали взрыв смеха – не радостного, а долгого и даже печального, как шум ветра, качающего ветви деревьев в лесу.

– Папа, что это? – спросил мальчуган, перестав играть и прижавшись к коленям отца.

– Да, наверное, пьяница какой-нибудь, – ответил обжигальщик. – Весельчак из деревенского кабака, который не решился рассмеяться внутри, иначе бы у дома крышу снесло. Вот он и хохочет у подножия Грейлока.

– Папа, но ведь он смеется не как человек, которому хорошо, – сказал мальчик, более чувствительный, чем его простоватый родитель. – Мне страшно!

– Не дури, сынок! – грубо одернул его отец. – Похоже, никогда тебе не стать настоящим мужчиной, слишком много в тебе от матери. Бывает, листья зашелестят, а ты уже пугаешься. Слышишь? Вот он идет, этот весельчак. Увидишь: он совсем не злой.

Бартрам с сыном вели такой разговор, сидя у обжиговой печи, рядом с которой Итан Бренд полжизни размышлял в полном одиночестве, прежде чем начал поиски Непростительного Греха. Как мы видели, много лет минуло с той памятной ночи, когда у Итана родилась Идея. Однако обжиговая печь все так же стояла, целая и невредимая, на склоне горы и ничуть не изменилась с той поры, когда он бросил в ее жаркое горнило свои темные мысли и сплавил их в одну-единственную, которой сделался одержим на всю жизнь. Печь представляла собой огромное, похожее на башню сооружение метров шести в высоту, прочно сложенное из неотесанных камней и почти кругом обнесенное земляной насыпью, чтобы подвозить тележками и сбрасывать вниз глыбы и обломки мрамора. Внизу печи находилось отверстие, похожее на устье обычной печки, но достаточно большое, чтобы туда, согнувшись, мог зайти человек. Отверстие это закрывала массивная железная дверь, из щелей и трещин которой вырывались клубы дыма и язычки пламени, исходившие, казалось, из чрева холма. Дверь эта напоминала потаенный вход в преисподнюю, который пастухи с Усладных гор обычно показывали проезжающим.

В этом краю много таких печей, где обжигают белый мрамор, который в изобилии добывают в здешних холмах. Некоторые из них, сложенные много лет назад и давно заброшенные, с заросшими сорняками днищами, глядящими в небо, и с пробившимися между камнями травой и полевыми цветами, уже похожи на древние развалины и в грядущие столетия могут густо порасти лишайником. Другие же, в которых обжигальщики денно и нощно поддерживают огонь, вызывают интерес у идущих между холмов путников, присаживающихся на бревна или обломки мрамора и ведущих разговоры с одинокими смотрителями печей. Это занятие для отшельников, а если обжигальщик склонен к размышлениям, он может вовсю им предаваться, что и доказал Итан Бренд, который в прошлом додумался до очень странной идеи, поддерживая огонь в именно этой печи.

Тот, кто теперь следил за огнем, был человеком иного склада и не тревожил себя другими мыслями, кроме как о работе. Он то и дело открывал тяжелую лязгавшую дверь печи и, отвернувшись от нестерпимого света и жара, бросал в нее тяжелые дубовые поленья или длинным железным прутом помешивал огромные горящие головни. Внутри виднелись танцующие языки пламени и обгоревшие, почти расплавленные жаром куски мрамора. Снаружи отблески огня подрагивали на переплетенных ветвях деревьев подступавшего почти к самой печи леса, высвечивая на переднем плане казавшуюся красноватой избушку, текущий у ее порога ручей, коренастую, обсыпанную угольной пылью фигуру обжигальщика и его напуганного сына, скрывшегося в спасительной тени отца. Когда железная дверь в очередной раз закрылась, снова возник нежный свет неполной луны, тщетно пытавшийся высветить смутные очертания соседних холмов, а в небе заскользили сбившиеся в кучки облака, все еще розовевшие в лучах заката, хотя внизу, в долине, стемнело уже давным-давно.

Когда послышались шаги поднимавшегося по склону человека, а его силуэт показался среди жавшихся к деревьям кустов, мальчуган подобрался поближе к отцу.

– Эгей, кто это?! – крикнул обжигальщик, раздраженный робостью сына и отчасти поддавшийся ей. – Выходи и покажись, как порядочный, не то башку снесу куском мрамора!

– Недобрым словом ты меня встречаешь, – раздался угрюмый голос, когда незнакомец подошел ближе. – Впрочем, я не прошу и не хочу, чтобы меня встретили добром, пусть даже у собственной печи.

Чтобы получше разглядеть чужака, Бартрам открыл железную дверь, откуда сразу брызнул нестерпимо яркий свет, обрушившийся на лицо и фигуру незнакомца. Досужий взгляд не увидел бы в нем ничего примечательного: мужчина в простой одежде незатейливого покроя, в тяжелых дорожных башмаках, высокий и худой. Подойдя ближе, он впился жадным взглядом в яркое пламя, словно увидел или ожидал увидеть что-то достойное внимания.

– Добрый вечер, человек прохожий, – произнес обжигальщик. – Откуда ты в столь поздний час?

– Возвращаюсь с поисков, – ответил странник, – поскольку они, наконец, закончены.

– Пьяный! Или не в себе! – еле слышно пробормотал Бартрам. – Доставит хлопот. Чем быстрее я от него избавлюсь, тем лучше.

Мальчуган, весь дрожа, зашептал отцу на ухо, прося закрыть дверь, чтобы вновь стало поменьше света: в лице незнакомца мелькнуло что-то, на что было страшно смотреть, но отвести от него взгляд он не мог. И вправду, даже толстокожего и туповатого обжигальщика начало пробирать что-то неописуемо странное в этом худом, хмуром, задумчивом лице, обрамленном седыми клочьями волос, и в глубоко запавших глазах, сверкающих, словно огоньки над входом в загадочную пещеру. Но когда он закрыл дверь, незнакомец повернулся к нему и заговорил тихим знакомым голосом, отчего Бартрам подумал, что перед ним все-таки здравомыслящий и разумный человек.

– Вижу, твоя работа близится к концу, – сказал путник. – Мрамор уже три дня как в обжиге. Через несколько часов он превратится в известь.

– Слушай, ты кто?! – воскликнул обжигальщик – Похоже, это ремесло знакомо тебе так же, как мне.

– Если не лучше, – ответил незнакомец. – Ведь я занимался им много лет, причем здесь, на этом самом месте. Но ты пришлый в этих краях. Никогда не слышал об Итане Бренде?

– О том, кто пустился на поиски Непростительного Греха? – смеясь, спросил Бартрам.

– Именно, – ответил незнакомец. – Он нашел что искал, и поэтому возвращается.

– Так-так! Выходит, ты и есть тот самый Итан Бренд?! – изумленно вскричал обжигальщик. – Сам я пришлый, как ты говоришь, но слышал, что прошло восемнадцать лет с тех пор, как ты отправился в путь от подножия Грейлока. Однако, доложу я тебе, добрые люди в деревне все еще говорят об Итане Бренде и о странном деле, из-за которого он бросил обжиговую печь. Значит, ты все-таки нашел Непростительный Грех?

– Именно так, – спокойно ответил незнакомец.

– Если не обижу вопросом, – продолжал Бартрам, – где же он, этот грех?

Итан Бренд ткнул пальцем себе в область сердца.

– Здесь! – ответил он.

И тут без малейшей веселости в лице он рассмеялся, словно помимо своей воли признавая безграничную нелепость поисков того, что было совсем рядом, в нем самом, несусветность копания во всех встречавшихся ему сердцах, кроме собственного, где он и нашел искомое. Рассмеялся тем же долгим печальным смехом, который чуть не напугал Бартрама, когда возвестил о приближении странника.

От этого смеха атмосфера над пустынным склоном холма сделалась гнетущей. Смех, когда он не к месту, не ко времени или вызван острым смятением чувств, может придать человеческому голосу пугающее, жуткое звучание. Смех спящего, пусть даже ребенка, смех сумасшедшего или слабоумного от рождения – суть звуки, которые иногда приводят в содрогание и которые хочется поскорее забыть. Поэты давно подметили, что ничто так не свойственно демонам и злым духам, как леденящий душу смех. И даже туповатый обжигальщик почувствовал, как смех резанул его по нервам, когда незнакомец заглянул себе в сердце и разразился хохотом, который раскатился в ночи и смутным эхом отдался среди холмов.

– Джо, – сказал Бартрам сыну, – живо беги в деревню, в кабак, и скажи бражникам, что Итан Бренд вернулся, и что он нашел Непростительный Грех!

Мальчишка ринулся исполнять приказание, на что Итан Бренд никак не возразил. Похоже, он почти этого не заметил. Он присел на бревно и стал пристально глядеть на дверь печи. Когда мальчуган скрылся из виду и смолкли звуки его быстрых легких шагов по палой листве и каменистой тропинке, обжигальщик начал жалеть, что отправил сына в деревню. Он чувствовал, что мальчуган словно бы ограждал его от незваного гостя и что теперь ему придется один на один иметь дело с человеком, совершившим, по собственному признанию, единственное преступление, которое не могут простить даже небеса. Это преступление словно затмевало самого незнакомца непроницаемым мраком. Перед обжигальщиком встали его собственные грехи, и память его буйною толпою наполнили зловещие образы, заявлявшие свое родство с Главным Грехом, который могла бы придумать и взлелеять порочная человеческая натура. Они были из одного корня и переходили из груди Бартрама в грудь Итана Бренда и обратно, мрачно приветствуя друг дружку.

Тут Бартрам вспомнил прочно вошедшие в обиход истории об этом странном человеке, явившемся к нему как ночная тень и располагавшемся на прежнем месте, как дома, после столь долгого отсутствия, что давным-давно похороненные мертвецы имели бы больше прав устраиваться у очагов, нежели он. Рассказывали, что Итан Бренд в отблесках яркого пламени этой самой печи разговаривал с самим сатаной. До сего момента легенда эта казалась забавной, но теперь вызывала ужас. Согласно ей, Итан Бренд, прежде чем отправиться на поиски, каждую ночь вызывал из горнила печи князя тьмы, чтобы побеседовать с ним о Непростительном Грехе, и оба они пытались определить некое прегрешение, которое нельзя ни искупить, ни простить. И при первых лучах утренней зари князь тьмы залезал в дверь печи и пребывал в центре жаркого пламени, пока его снова не вызовут на пару с человеком решать кошмарную задачу: отыскать такое человеческое прегрешение, которое не по силам даже безграничному небесному милосердию.

Пока обжигальщик боролся с жуткими мыслями, Итан Бренд встал с бревна и распахнул дверь печи. Это действие оказалось столь созвучным размышлениям Бартрама, что тот был почти готов увидеть раскаленного докрасна Люцифера, выходящего из бушующего пламени.

– Обожди! Обожди! – вскричал он, боязливо пытаясь засмеяться, потому что стыдился своего страха, хотя тот полностью овладел им. – Ради всего святого, не вызывай дьявола!

– Послушай, – сурово проговорил Итан Бренд. – Зачем мне дьявол? Я расстался с ним во время странствий. Он занимается мелкими грешниками вроде тебя. Не бойся, я открыл дверь по старой привычке. Сейчас выровняю огонь, как положено настоящему обжигальщику.

Он помешал угли, подбросил дров и подался вперед, чтобы заглянуть в узилище огня, несмотря на исходивший оттуда жар, от которого его лицо покраснело. Бартрам сидел и глядел на незваного гостя, гадая: если тот и не вызовет дьявола, то, может, хотя бы бросится в пламя и скроется с глаз человеческих. Однако Итан Бренд спокойно выпрямился и закрыл дверь печи.