Легенды губернаторского дома

Огненное очищение Земли

Однажды – и не имеет особого значения, в прошлом или в будущем, – мир столь отяготился скопившимся в нем хламом, что его обитатели решили избавиться от мусора путем его сожжения в огромном костре. Место было определено по рекомендациям страховых компаний, и поскольку находилось в самом центре земного шара, то располагалось оно на бескрайних просторах западных прерий, где пламя не угрожало бы человеческому жилью и где огромное количество зрителей могло бы беспрепятственно понаблюдать за этим зрелищем. Имея склонность к подобного рода мероприятиям, а также полагая, что возжигание костра сможет высветить потаенные глубины нравственности, я отправился в путь, дабы присутствовать при этом событии. По приезде я обнаружил, что огонь уже стали разводить, хотя кипа предназначенного для сожжения мусора была сравнительно невелика. Посреди бескрайней равнины в сумерках мерцали первые искры, напоминающие одинокие звезды на небосводе, и никто не подозревал, в какое пожарище им суждено превратиться. Однако с каждой минутой людей становилось все больше. Они шли пешком, женщины придерживали концы полных мусора фартуков, люди ехали верхом, катили тачки, тряслись в телегах и в других повозках, больших и малых, двигались из ближайших окрестностей и издалека, нагруженные предметами, которые сочли годными лишь на то, чтобы их сжечь.

– А что же использовали для растопки? – спросил я у стоявшего рядом человека, поскольку мне захотелось вникнуть в суть происходящего от начала до конца.

Тот, к кому я обратился, довольно мрачный мужчина лет пятидесяти, явно прибыл сюда понаблюдать за этим зрелищем. Он сразу поразил меня как человек, определивший для себя истинные жизненные ценности, а потому проявлявший небольшой личный интерес к тому, как к ним относится окружающий мир. Прежде чем ответить, он в отблесках разгоравшегося пожара внимательно рассмотрел мое лицо.

– О, самые сухие вещи, – проговорил он, – особенно подходящие для этой цели, на самом деле вчерашние газеты, журналы за прошлый месяц и прошлогоднюю листву. А вот и древний хлам, от которого костер разгорится, как от пригоршни стружек.

При этих его словах вплотную к огню подошли какие-то мужчины, с виду простолюдины, и принялись бросать туда, как выяснилось, всякий геральдический мусор: сверкающие гербы, эмблемы и регалии знатных семейств, родословные, уходящие, подобно лучикам света, во мрак средних веков. Они летели в пламя вперемежку со звездами, орденами и вышитыми золотом воротниками, которые могли бы показаться несведущему глазу совершеннейшими безделушками, однако в свое время имели огромное значение и, по правде говоря, до сих пор почитались любителями славного прошлого как отличительные знаки высоких моральных и прочих человеческих качеств. В этой геральдической мишуре, охапками швыряемой в огонь, мелькали бесчисленные почетные знаки рыцарского достоинства всех родов Европы, ленты наполеоновского ордена Почетного Легиона переплетались с лентами старинного ордена Святого Людовика. Среди прочего были и медали нашего общества Цинциннати. С его помощью, как гласит история, едва не учредили потомственное дворянство для тех, кто во время революции боролся против власти монархии. Там же попадались жалованные грамоты немецких графов и баронов, испанских грандов, британских пэров – от изъеденных червями повелений, подписанных Вильгельмом Завоевателем, до хрустящего пергамента новоявленного лорда, получившего сию милость из августейших рук королевы Виктории.

При виде густых облаков дыма, прорезаемых яркими языками пламени, которое поглотило огромную кучу знаков земных почестей, толпа зрителей из простонародья издала радостный крик и так захлопала в ладоши, что звуки эти эхом отразились от небосвода. То был миг торжества, воцарившегося после долгих веков, над теми, кто, будучи созданными из одинакового праха и духовных немощей, осмелился присвоить себе привилегии, даруемые лишь за труды на поприще высшего блага. Но тут к пылающей груде рванулся величавый седоволосый человек в пальто, с которого сорвали звезду или какой-то другой знак отличия. Лицо его не блистало умом, но осанка выдавала привычную и почти естественную высокомерную манеру держаться, присущую человеку, с рождения уверившемуся в своем превосходстве и до этого мгновения ни разу в нем не усомнившемуся.

– Люди! – вскричал он с горечью и изумлением, при этом властно оглядывая останки того, что казалось ему дороже всего на свете. – Люди, что же вы наделали? Огонь пожирает все, что знаменовало собой ваше отдаление от варварства, все, что могло бы помешать вам снова в него впасть. Мы, верхушка общества, являлись теми, кто из века в век сохраняли дух рыцарства, изысканные и благородные помыслы, высокие, чистые, светлые и священные идеалы. Повергая в прах дворянство, вы повергаете в прах поэтов, художников, скульпторов – все изящные искусства. Ибо мы были их покровителями и создали атмосферу для их процветания. Отменяя сословные различия, государство утрачивает не только величие, но и устойчивость…

Несомненно, он сказал бы больше, но тут раздались резкие, презрительные и возмущенные выкрики, окончательно заглушившие речь развенчанного аристократа, выкрики настолько угрожающие, что, в последний раз с отчаянием взглянув на полусгоревшую родословную, он снова нырнул в толпу, с радостью прикрывшись только что обретенной ничтожностью.

– Пусть благодарит судьбу, что мы не бросили в огонь и его! – крикнул коренастый мужчина, пнув ногой угли. – Отныне никто не посмеет показывать заплесневелый пергамент как подтверждение права распоряжаться своими ближними. Если есть сила в руках и добрая воля – это отчасти превосходство. Если есть острый ум, мудрость, мужество и твердый характер – пусть сослужат человеку службу. Но отныне ни один смертный не должен надеяться, что уважение к заплесневелым костям его предков обеспечит ему положение в обществе. С этой ерундой покончено.

– И как раз вовремя, – заметил стоявший рядом со мной мрачный зритель, однако не очень громко. – Если эта ерунда не сменится ерундой похуже. Однако в любом случае данная разновидность чуши почти что себя изжила.

Времени размышлять или резонерствовать касательно обугливавшегося хлама из прошлого почти не осталось, поскольку, не успел он прогореть, из-за моря надвинулась еще одна толпа, несшая царственные пурпурные мантии, короны, державы и скипетры императоров и королей. Они были заклеймены как бесполезный хлам, который в лучшем случае мог служить игрушками для детей или розгами для их воспитания и наказания. Однако взрослое население Земли больше не могло мириться с тем, что его оскорбляют подобными предметами. Эти монаршие регалии вызывали такое отвращение, что в огонь со всем прочим полетели золоченая корона и блестящая мантия актера из театра «Друри Лейн», исполнявшего роли королей, несомненно, в знак издевательства над его августейшими собратьями, игравшими на огромной сцене мировой политики. Странно было видеть, как в отблесках пламени сверкают драгоценные камни английской короны. Некоторые из них пришли из времен принцев-саксов, другие покупались на огромные барыши или, возможно, их похитили с мертвых тел туземных правителей Индостана. Все они сверкали нестерпимо ярким светом, словно в то место упала звезда и разбилась на множество осколков. Великолепие рухнувшей монархии отражалось лишь в этих бесценных камнях. Но довольно об этом. Было бы утомительно описывать, как обратилась в прах мантия австрийского императора или же как столпы и столбики французского трона сделались кучкой углей, неотличимой от других останков сгоревшего дерева. Однако позвольте добавить, что я заметил, как один из изгнанников-поляков помешивал в костре скипетром русского царя, который потом бросил в пламя.

– Эти паленые одеяния воняют совершенно невыносимо, – заметил мой новый знакомый, когда нас от порыва ветра заволокло дымом горевшего королевского гардероба. – Давайте перейдем на наветренную сторону и посмотрим, что делается там.

Мы обошли костер и как раз успели к прибытию огромной процессии вашингтонцев, как теперь называют себя сторонники трезвости, в сопровождении тысяч ирландских последователей отца Мэтью с самим апостолом во главе. Они принесли щедрую пищу огню: ни больше ни меньше – огромные бочки и бочонки с хмельным питьем со всего света, которые катили перед собой через всю прерию.

– Дети мои! – вскричал отец Мэтью, когда они подошли к самому краю пожарища. – Теперь еще один рывок – и наш труд завершен. Станем же в сторонку и посмотрим, как сатана управляется со своим зельем.

Поставив деревянные сосуды поблизости от костра, вновь прибывшие отошли на безопасное расстояние и вскоре увидели, как бочки взорвались и вспыхнули так, что искры взлетали до самых туч, грозя поджечь небо. Что было неудивительно, ибо здесь собрали весь запас спиртных напитков, которые теперь взметнулись неистовой вспышкой, потрясшей человечество. Это средоточие неистового огня обладало способностью выжечь сердца миллионов. Тем временем в костер летели бесчисленные бутылки с драгоценными винами, и пламя, словно любя, лизало их и, подражая пьяницам, становилось все веселее и неистовее от того, что оно поглотило. Алчному пожарищу не выпадет второго такого же случая утолить неиссякаемую жажду. Тут нашлись сокровища известных кутил – напитки, которые бросали в море, смягчали на солнце и хранили в подземных погребах – светлые, золотистые и красные соки из лучших виноградников, все марки токайского. Они сливались в единый поток с гнусными зельями дешевых винокурен и еще больше подпитывали жадное пламя. И когда оно гигантским столбом поднялось, казалось, до самого небосвода, толпа закричала так, словно сама земля восторгалась избавлением от многовекового проклятия.

Но радость не была всеобщей. Многие решили, что человеческая жизнь станет гораздо мрачнее, когда исчезнут недолгие вспышки удовольствия. Пока усердно трудились реформаторы, я случайно услышал негромкие возражения, исходившие от нескольких красноносых господ в нарочито просторных туфлях для подагриков. Один из этих достойных людей в потертом платье и с лицом, похожим на давно угасший очаг, выразил недовольство более открыто:

– Что толку в этом мире, если теперь нам больше не повеселиться? Где бедняку искать утешения в минуты печали и сомнений? Как согреть сердце на холодном ветру безрадостной земли? И что вы предлагаете взамен отнятого успокоения? Как старым друзьям посидеть у огня без доброго бокала? Чума на все ваши реформы! Теперь, когда навеки исчезли дружба и приятельство, мир стал грустным, холодным, себялюбивым и подлым! И честному человеку уже незачем в нем жить!

Эта страстная речь вызвала у стоявших рядом громкий смех. Однако, сколь бы несообразными ни были его слова, я не мог не посочувствовать отчаявшемуся пьянице, чьи собутыльники бросились в разные стороны, оставив беднягу без единой живой души, с которой можно опрокинуть рюмочку, да и сама рюмочка уже исчезла. Однако в действительности дело обстояло не совсем так, поскольку я заметил, как в последний момент он успел схватить выкатившуюся из костра бутылку первоклассного бренди и спрятал ее в карман.