Время новых дорог

* * *

Вечером, все нынешние обитатели заежки поневоле находились в ее стенах, в ожидании как заранее запланированных собственных, семейного масштаба мероприятий, так и ожидании возможного прибытия нового начальника Управления, о котором утром им сообщили по рации. Сообщение, правда, было не вполне определенным — мол, все будет зависеть от погоды, но готовыми надо быть в обязательном порядке. Погода погодой, а начальство начальством — мало ли что и как может сложиться. Кстати, погода снаружи, вернее, непогода, затевалась на сей раз нешуточная. Можно уже было говорить чуть ли не о пурге, которой, несмотря на полноценные весенние сроки, зима и особенные условия здешней местности, возможно, в последний раз огрызнулись на значительно потеплевший воздух и утреннее солнечное изобилие. Солнце к полудню заволокло выползшими из-за хребта тучами, и сейчас за стенами уже отчетливо подвывал с каждой минутой усиливающийся ветер, а щели забитых на зиму досками окон из ярких и светящихся превратились в тусклые, постепенно погасающие полосы.

— Пора, кажется, запускать движок, — заявил спускавшийся из своего служебно-жилого обиталища Голованов. — Как бы высокое начальство не заблудилось. Кто «за»?

Наташа, уже сменившая свой повседневный рабочий комбинезон на нарядный костюмчик, еще раз прошлась вдоль богато сервированного всяческой местной и привозной снедью стола, с одобрением оглядывая впечатляющие плоды своих многочасовых усилий.

— Похвалите меня, в конце концов, кто-нибудь. По-моему для наших специфических условий очень даже ничего?

С увлечением ремонтирующий на огромной спальной лавке старый патефон, Ефимов повернулся к столу и склонился в шутливом низком поклоне.

— Только не надо скромничать, Наталья Степановна. С полной уверенностью заявляю, что подобного великолепия здесь не наблюдалось с 1902 года, когда новоявленный золотопромышленник Яков Фризер в честь открытия прииска давал обед на двадцать восемь персон.

— Поприсутствовать бы на том обеде… — хмыкнул Голованов. — В благодарность за угощение я бы им рассказал, чем кончится вся их затея с золотишком.

— Никто бы вам не поверил, — уверенно заявил Ефимов. — Золото тогда здесь не находил только ленивый.

— Сюда бы еще букет подснежников… — вмешалась Наташа в затевающийся не в первый уже раз спор.

— Или алых роз, — снова хмыкнул Голованов. — Начальство любит красивые цветы и красивых женщин.

Наташа шутливо замахнулась на него:

— Не портите мне настроение, Голованов. До сих пор не могу привыкнуть. Конец апреля, а снег по пояс.

Ефимов, пытаясь исправить зазвучавшую в ее голосе грусть, замахал руками:

— А вы представьте себе, что тут будет через месяц… Взрыв цветов, зелени, света, звуков…

— Не слушайте вы его, Наталья Степановна, — не согласился Голованов. — Через месяц тут заноют, загудят, запищат, завоют миллиарды вот такущих комаров. Потом к ним присоединится мошка. Потом зарядят дожди. Вода в реке поднимется на восемь метров. Потом первые холода, потом вторые. Потом мороз тридцать градусов, потом сорок, потом шестьдесят. И все сначала. Может, правда, для разнообразия шарахнет землетрясеньице бальчиков на 5–6.

— Вы очень веселый человек, Голованов. Веселенький… — демонстративно отвернулась от него Наташа.

— Я — философ. Слышите, ветер все усиливается? К вечеру наверняка пойдет снег. Пойдет, пойдет. А в городе девушки ходят в белых платьях, вот-вот зацветет сирень… Ей-богу, зацветет.

— Перестаньте, а то я заплачу!

— Не верьте ему, — не выдержав, закричал Ефимов. — Красоту надо уметь находить везде. Здесь ее тоже огромное количество. Немереное…

Голованов неожиданно подошел вплотную к Наташе и осторожно развернул ее к себе.

— Наталья Степановна… Долго не мог решиться… сейчас, судя по всему, приближается критический момент. Имеется серьезное предложение. Пока не приехало новое начальство. Выходите за меня замуж. Бог знает, сколько мы тут еще проторчим во благо родного Управления. Вы одиноки, я — не менее. Вдвоем нам будет немного потеплее. Погоды тут действительно достаточно серьезные.

— «Немного»… «Потеплее»… Звучит не очень убедительно.

— Разве плохо, когда людям становится немного теплее?

— Я не поняла — вы объясняетесь в любви или предлагаете элементарное сожительство?

— Хм… Как вам сказать? Будем считать — и то и другое.

— Немного того, немного другого?

— Уверяю вас — нам вполне хватит.

— Вам хватит, мне — нет.

Ефимов снова не очень уместно вмешался:

— Когда-нибудь вы обязательно полюбите эти места…

Голованов отодвинул его в сторону.

— Значит, отказываете?

Наташа неожиданно улыбнулась:

— Нет, я подумаю.

— Как долго?

Пауза затягивалась. И тогда, отыскавший наконец способ, сгладить нараставшее по его мнению напряжение, Ефимов стал осторожно заводить патефон.

— Неужели починили? — обрадовалась возможности перевести разговор на другую тему Наташа.

— Избавил от пыли и ржавчины, только и всего. Он был совершенно исправен. Даже надпись цела, видите: «Ивану Копытову за стахановскую работу на промывке». Непонятно, почему его бросили. Или вот, пластинки… Такие пластинки можно достать только у коллекционеров. Это будет ценнейший экспонат в нашем музее.

Зазвучала старая полузабытая песня. Наташа в одиночестве проделала несколько танцевальных па и опустилась на единственный стул у торца стола, явно предназначенный для начальства.

— А я бы хотела оказаться сейчас в том времени, когда товарищу Копытову вручали этот патефон. Наверняка это происходило именно здесь, единственном вместительном здании. Аплодисменты, смех, танцы… Уверена, счастливых людей в то время было намного больше, чем сейчас. Как вы считаете, Игорь Викторович?

Склонившись над патефоном в ожидании вполне возможной его остановки и собираясь предотвратить ее, коли она случится, Ефимов задумчиво стал озвучивать давно пришедшие ему в голову мысли.

— Как историк, смею утверждать — нам только кажется, что мы знаем прошлое. Даже будущее менее загадочно. Будущее мы узнаем завтра, прошлое, возможно, никогда.

Голованов подошел к столу, пальцами выловил из тарелки кусок какой-то закуски, отправил в рот и только тогда развернулся к Ефимову.

— Совершенно с вами согласен, товарищ Ефимов. Ни вы, ни я, ни она, ни все кандидаты исторических наук на свете никогда не узнают, почему стахановец Иван Копытов оставил на чердаке восьмилетней школы свою бесценную по тем временам премию. Это все равно, что выбросить сейчас на помойку цветной телевизор. А вот чем закончится предстоящий визит высокого начальства, которое вы ожидаете с таким нетерпением, Наталья Степановна, я могу предсказать один к одному.

— Предсказывайте. Чем?

— Все пойдет по-старому.

— Сомневаюсь.

— Готов поспорить. Все элементарно. В противном случае наш новый шеф окажется в роли нарушителя конвенции. Тогда ему не выжить и месяца. И он не может этого не понимать.

Мелодия, доносившаяся из патефона, внезапно захрипела и оборвалась.

— Оправдываете самого себя? — явно не справившись с прозвучавшем в голосе раздражением, поинтересовалась Наташа.

— Исхожу из реалий нашего нынешнего существования. Нельзя без риска оказаться нежелательной белой вороной нарушать удобное для всех положение дел.

— Нытье и мировой пессимизм.

— При чем тут пессимизм? Здравая житейская проза.

В их разговор снова вмешался Ефимов:

— История этих мест не менее уникальна, чем здешняя природа. Мне кажется, именно здесь сложили миф о Золотой горе. Могу рассказать, если кому интересно.

Неожиданно из своей каморки вышел Старик и, ни на кого не глядя, направился к выходу из заезжей.

— Вполне подходящий экспонат для вашего музея, — с раздражением прокомментировал его проход Голованов. — Я бы поместил его в отдел «непонятные ископаемые».

— Нет у нас такого отдела. Мы все стараемся понять и объяснить. Кажется, он пошел движок включать.

— Давно пора, — буркнул Голованов. — Скоро совсем стемнеет.

— А мне его жалко, — грустно сказала Наташа. — Представляете — прожить всю жизнь при заезжей… Заезжая — проезжая. Заходят люди, греются, спят, едят и уходят. Он топит для них печку, кипятит чай и — ждет. Ждет, ждет. А они переночуют и исчезают навсегда. И всё мимо, мимо и мимо.

— Проводите параллели, уважаемая Наталья Степановна?

— Вы сегодня невыносимы, Голованов. Да, провожу! Разве у всех у нас не то же самое?

— Представляете, сколько всего он понавидался и понаслушался, — вступился за Старика Ефимов. — Но он катастрофически неразговорчив. Я к нему и так и эдак — бесполезно.

— Только безнадежные дураки делятся своим жизненным опытом и поучениями. Умные понимают, что каждый должен сделать свои собственные ошибки, стукнуться своим собственным лбом, самому разобраться в смысле своей жизни.

— Вы, конечно, уже разобрались?

— Никак нет, Наталья Степановна. Я ещё полон надежд и иллюзий.

— Да? У вас еще остались иллюзии?

— Представьте себе. Я все еще надеюсь, что мне когда-нибудь повезет. Могу, например, стать начальником техотдела в нашем Управлении. Как, по-вашему, не высоко беру?

— Скромненько, но со вкусом.

— А вы, уважаемая, какую ставите перед собой жизненную цель? Если не секрет, конечно. Ваше здесь появление для меня до сих пор загадка. Либо вы совершили величайшую глупость, либо метите в дали неоглядные.

— Скорее первое.

— А зачем?

— Надеялась встретить вас и выскочить за вас замуж.

— Это скорее умно, чем глупо. Советую поторопиться. Не обещаю вам Золотых гор, но старый золотой прииск в вашем полном распоряжении.

— Если вы добавите к этому год другой безоглядной страстной любви, я, может быть, соглашусь.

— А через год-другой, что?

— Будем вспоминать о зря потерянном времени.

— Страшновато. И скучновато.

— А я бы согласился, — не утерпел Ефимов. — Прошлое никогда не исчезает бесследно.

— Да? — удивился Голованов. — Однако, товарищ краевед! Что ж, последую вашему совету. Соглашаюсь! Только, если можно, Наталья Степановна — небольшую консультацию… Страстная — это как?

— Безоглядная.

— А безоглядная, значит, страстная. Больше вопросов не имеется. Согласен! Оглядываться мне некуда. Кроме серых трудовых буден и нескольких неудачных попыток стать единственным и неповторимым, ничего интересного позади не имеется. Готов не оглядываться до самой пенсии.

Выждав некоторое время, но, так и не дождавшись ответа, он направился было к лестнице, ведущей в его кабинет, но вдруг замер в раздумье. Было похоже, что он к чему-то прислушивается. Потрескивали дрова в топящейся печке, за стеной в пристройке заработал включенный Стариком движок, ветер, явно наращивая свое далеко не весеннее присутствие, переключился с разноголосого подвывания на ровный настойчивый гул. Не сразу набрав положенный свет закраснелись подвешенные над столом лампочки, немного пораздвинув сжатое до того сумерками пространство. И тогда, совершенно неожиданно для самого себя, Голованов включил стоявший на ступеньке лестницы, приготовленный для предстоящего застолья магнитофон. Загремела, загрохотала современная ритмичная музыка. Явно дурачась, Голованов подошел к Наташе и склонился в приглашающем поклоне. До того сидевшая низко опустив голову, почти на грани истерики, Наташа словно очнулась от транса, протянула Голованову руку, поднялась и, уловив необходимую ритмичную паузу, вступила в танец. Они танцевали, позабыв, казалось, обо всем на свете. Танцевали легко и непринужденно, органично вписавшись и одновременно совершенно не вписываясь в окружающую обстановку. За грохочущей музыкой все они не расслышали неожиданно распахнувшуюся дверь и не сразу разглядели застывших на пороге Кодкина и Веселова.