Южный узел

Александр Христофорович взял в руку пухленькую ладонь жены.

— Неприятности?

«Ты даже не представляешь какие».

— Расскажешь?

«Потом».

Он спохватился.

— Я привез тебе. Копию. Шестая глава. Этого, ирода…

С некоторых пор ему казалось, что Пушкин поселился у него в гостиной. Но дело обстояло хуже: Сверчок4 обосновался у него в голове.

Лизавета Андревна читала «Онегина» одновременно с государем, а иногда раньше и выносила вердикты куда безжалостнее. В доме образовалась целая дамская ложа «Татьяна к добродетели». Жена, три старшие дочки — младшим рано. Езжала третья супруга министра Чернышева, очень суетная, но властная бабенка. Канкрина. Иной раз даже гренадерша Нессельроде, но редко, у нее свой салон. Никогда не показывалась только супруга Орлова, ханжа и плакса. Зато бывала старая княгиня Голицына, гусар-бабка, с настоящими седыми усами. Ее вкатывали на крыльцо по пандусу, а дальше лакеи несли кресло на руках. Но разумом княгиня была бойка и совершенно ясна.

— Эк девку занесло, — тужила она о героине. — Ну да ничего, выправится. Лишь бы он, злодей, не вздумал на ней жениться. К чему такой муж? Имением не управляет. Не служит…

— Автор сам висит между небом и землей, захотел изобразить таких же, — старалась примирить все мнения хозяйка. — Да, хвала Создателю, их немного. Вот князь Вяземский из наших, а туда же.

Ой, матушка, как ты не права! Генерал обычно слушал вполуха и не встревал. Себе дороже. Но замечание про Вяземского его насмешило. Не наш, совсем не наш. И умеет это показать даже государю. Пушкин тож. Грибоедов тож. Древние роды, гордые. И где они теперь? На вторых, на десятых ролях. Кому принуждены кланяться? Всякой сволочи, которую надуло из-за границы в петровское окно с косой рамой.

Ты сама, мать, из каких? Казачка? Коромыслом перешибешь? Да твоих предков у них на дворе секли. Ибо предки твои беглые, на вольные земли, подальше от барина. А муж твой кто? Остзейская рожа…

— Но нельзя и отрицать, что сочинитель умеет понять женские чувствования. — На этой фразе супруги генерал вернулся к реальности. — Достает до самого сердца. И умеет показать как на ладони.

Завтра с утра, перед поездкой в должность, он ей покажет, кто и чем достает до сердца. А вынимать ретивое на общее обозрение лучше бы не надо. Заплюют. Затопчут.

* * *

После обеда он работал дома. В своем кабинете. Прежний Шурка дорого бы дал за такой кабинет. Красное дерево, бронза, наборный паркет, ковер, чтобы ноги не мерзли. А какой стол? Не стол — царство!

На нем можно было выстраивать полки оловянных солдатиков и вести игрушечные сражения, благо сукно зеленое. Даже жаль загромождать его бумагами. Ну да будем считать их горами-монбланами со снежными вершинами…

А прибор, а свечи, а лампа в колпаке из венского стекла! Нет, все это исключительно способствует труду государственного мужа. Не в избе, не на колене, не на сапоге… Стар он уже на голенище-то писать!

И как бы подтверждая, что поселился здесь всерьез и надолго, Александр Христофорович приказал втиснуть к стене против окон любимый старинный шкаф — фамильную ценность. Саксония, XVII век, мореный дуб, резьба, щекастые путти, шаловливо выглядывающие из гроздьев винограда. Кое-где побитый. Но ведь двести лет! Если честно, то великая фамильная ценность была им же и обезображена, таскаясь за семьей то в Гадяч, то в Воронеж, то в Петербург.

Шкаф разбирали, ибо нет лошади, чтобы потянула подобную тяжесть целиком, и нет таких грузчиков, даже владимирцев, чтобы смогли втащить его по лестнице, да и дверные проемы нынче узковаты…

— Выкинь ты эту рухлядь! — сколько раз просила жена. — Прикажи мужикам порубить на дрова и стопить в печке.

Вот чем отличаются люди без корней! Дальше бабки никого не помнит!

— Рехнулась, мать? Это ж вещь! Наследство. Я его еще кому-нибудь из дочерей в приданое всучу.

Лизавета Андревна вздыхала, но соглашалась отступить. В старые годы, когда житье-бытье было не столь пышно, муж еще добавлял:

— Ничего, мать, у нас еще где-то замок есть.

И она примирялась.

Теперь Шурка был близок к покупке уже лет десять как облюбованного Фалля, где и лес, и водопад, и море за соснами, и черничники — сколько хватает глаз. Вот замок еще предстоит построить. Но она знает, как и на что. Чудный будет дом. С башенками, гербами, флагами, с подъемными мостиками над импровизированными рвами. С цветниками по куртинам. С розовыми полосатыми маркизами над окнами. Не дом — игрушка!

Итак, после обеда Александр Христофорович работал в кабинете. И на тебе, притащились. Не могли утром доложить, когда он заезжал в присутствие!

Управляющий делами генерал Александр Николаевич Мордвинов. Нечто важное. И с ним не пойми кто, кажется, Эразм… и фамилия такая не ротердамская… Снопов… Сенцов… Соломин? По манерам из бывших флотских офицеров. Оба топтались внизу, пока хозяйка не изволила переполошиться и затребовать гостей в парадные комнаты.

— Извольте просить, — крикнул Александр Христофорович из кабинета таким недовольным голосом, чтобы всем сразу стало ясно: не вовремя.

Докладывать начальству тоже нужно с умом, улучив минуту. Сейчас дурачье не получит ничего, кроме разноса.

Мундиры явились и потели у дверей.

— Чем обязан, господа? — Если опять Пушкин, он сам сбежит в Париж.

— Ваше высокопревосходительство, — солидно начал генерал Мордвинов, разглаживая пшеничные усы и примериваясь, куда бы опустить зад.

Шалишь! Приглашу. Но не сразу.

— Мы не осмелились бы беспокоить вас, так сказать, в недрах вашего семейства, если бы не крайняя необходимость…

Мордвинова он ценил. Старый служака. Калач тертый. Перешел из Особенной канцелярии Министерства внутренних дел, где в прошлое царствование пытались утвердить политический сыск, но явно все прошляпили. Однако не каждый. С разбором. Имелись полезные. Не дурачье вроде де Санглена с Балашовым, а те, кто ходил под ними. Люди с умом, с навыками. Только их, как водится, не слушали. Потом хотели выгнать. А он подобрал. Некоторых. Особо полезных.

Мордвинов принадлежал к их числу. Дело знал. И умел в отсутствие прямого начальства распорядиться своей волей. Но без самоуправства. Ровно настолько, насколько хватало его полномочий. Это особое искусство. Следует уважать.

Поэтому Бенкендорф сделал над собой усилие, возвращаясь в деловое расположение духа:

— Садитесь, господа, и докладывайте.

Гости опустились в кресла посетителей, придвинутые к столу с другой стороны. Мордвинов тяжело и увесисто, на всю генеральскую задницу. Его товарищ — на самый краешек — не по чину.

Сиживал и Шурка вот так, на краю. Стаивал навытяжку. Пускай теперь другие посидят, раз стоять он не требует.

— Дело вкратце таково, — покряхтывая, начал Мордвинов. — На Невском обнаружено престранное заведение. За Демутовым трактиром. Дом с зеленой крышей. Полуподвал.

— И что же там странного? — скроил недовольную физиономию шеф жандармов. — Дворники, что ли, всем скопом валенки сушат? Дух дурной?

Мордвинова замечание не смутило.

— Дух и правда дурной. Фигурально выражаясь. Заходят разные господа. Выходят со свертками. А магазина нет.

— Так пошлите кого-нибудь разведать, — фыркнул Александр Христофорович. — В чем беда?

— Мы уже неделю ведем наблюдение, — оправдался собеседник. — Вот майор Стогов…

«Точно, Стогов! Я же помню: Скирдов-Обмолотов».

— Майор Стогов, ему поручено, попытался было проникнуть. В партикулярном платье…

Бенкендорф нахмурился. Он терпеть не мог методов конторы де Санглена, где офицеры не раз переодевались во фраки, расхаживали по городу под покровом ночи и вызнавали расположение умов. Курам на смех!

— А кинжал под кринолином вы не прятали? — враждебно осведомился Александр Христофорович.

— Понимаю ваше отношение. — У Стогова при обыкновеннейшей внешности оказался глубокий сильный голос. Ясное дело, бывший флотский офицер — ветер перекрикивать. — Не мог же я постучать в подозрительное место, облекшись мундиром. Явившись там как офицер отделения, я бы только спугнул злоумышленников.

— Злоумышленников? — усмехнулся Бенкендорф. — А с чего вы взяли, будто они злоумышленники? Вывески нет? Да на половине лавок такое намалевано…

— Там и лавки нет, — осмелел Стогов. — Ничего нет, ваше высокопревосходительство. Дверь черная. Забрана свиной кожей. Ни молотка. Ни колокольчика. Постучал. Спросили пароль. Я ретировался.

Пароль? Вот с этого надо было начинать. На Невском? За Демутовым трактиром? Куда ходят все эти… братья братьев 14 декабря. Впрочем, кто туда только не ходит!

— Желательно провести обыск, — подытожил Мордвинов. — Для чего испрашиваем ваш ордер.

Вот это правильно. Сразу бы так, господа. И бумаги с собой привезли? Мордвинову цены нет. И доклад в письменном виде?

Александр Христофорович изобразил подпись, но заметил, что с донесения следует снять две копии: для архива и на высочайшее имя.

— Государь обязательно полюбопытствует, что вы там найдете. Так надо все дело показать лицом, от начала.

Посетители закивали и, получив желаемое, ретировались, исторгая из уст благодарности и извинения. «Хорошие ребята, — подумал Бенкендорф. — Главное, что не о Пушкине. Остальное перемелется».

* * *

Вечером Александр Христофорович собирался в театр. Его облачили в общевойсковой генеральский мундир — не голубым же светить! Без лент и с умеренным числом наград. Георгий, Александр, ну и парочку иностранных, хватит. Для Андрея нужна полная кавалерия, да и не тот случай. Государя не будет: супруга нездорова, матушка давно не изволит выезжать, лучшие новинки ей и так привезут на Эрмитажную сцену.

В Малом нынче комедия Мариво «Обман в пользу любви». Играет не основная труппа, а прибывшие из Москвы выпускники Воспитательного дома. Черти чему детей учат! Языки, фехтование, декламация — это для какой жизни? Добро дворянам, добро в Смольном монастыре и Шляхетском корпусе. Но подкидышам… Лучше бы готовили благонамеренных мещан.

Теперь изволь думать, на что эту развеселую публику стоит употребить? Девок разослать гувернантками, парней забрить в солдаты. На большее фантазии не хватало. Один срам!

Даже супругу с дочками не возьмешь.

— Извольте мирно читать, что я привез со службы, — распорядился он. — И приметьте, как герой разбранил героиню за неуместную торопливость с письмом. Я бы желал, чтобы вы понимали, каковы могут быть последствия чрезмерной откровенности со стороны девиц.

— Но почему мы не можем поехать? — восставала против очевидного Би-би, старшая падчерица.

Как быстро они растут! Помадки, ленточки, кружево — уже барышни. Где женихов искать? Хорошо еще, что мода стала не в пример пристойнее. Во дни его молодости… если кавалер сквозь английский батист не мог разглядеть ног дамы от щиколотки до, извините… говорили, что она не умеет одеться. Теперь он бы им запретил. Решительно запретил. Нечего порядочным девушкам ногами сверкать. Слава богу, репс и жаккард сами по себе плотны…

— Вам, мадемуазель, я особо хочу заметить, что без благонравия…

— Мы бы хотели ехать, — робко поддержала сестру младшая, Олёнка. Его душа, его подраночек, самая нежная девочка в мире.