Портрет Лукреции

Коварная сущность

Castello, Феррара, 1560 год

После письма матери болезненное оживление покидает Лукрецию. Она по-прежнему проводит дни на улице, но уже не ходит с места на место, а любуется ночным небом. Ест мало, общаться с придворными не желает. Нунциата приказывает evirati спеть им после обеда, однако Лукреция уходит, не дослушав: она устала.

— Конечно! — кричит Нунциата ей вслед. — Отдыхай! Отдыхай побольше!

Той ночью, заключенная в плен полога, Лукреция видит сон: она где-то в туманном, сыром месте, идет по узким улочкам вдоль каналов с неподвижной водой. Впереди и позади шагают дети. У них нет четкой телесной оболочки, но логика сна подсказывает, что они — ее будущие дети. Они ждут особого сигнала, как актеры перед выходом на сцену. Несмотря на дневные страхи перед беременностью и материнством, Лукреция жаждет коснуться этих созданий, обнять их маленькие тельца, погладить шелковистые волосы, поцеловать линии у них на ладонях: она чувствует себя рекой, что выходит из берегов и образует маленькие притоки, которые текут, куда им вздумается. Однако дети из сна, посланники неведомого будущего, избегают ее прикосновений. Она тянется к ним, но они уворачиваются, ныряют за двери, отпрыгивают к забавным каменным мостикам, и Лукреция сжимает лишь влажный воздух. Хотя дети прячут размытые лица, их ручки время от времени ее касаются, а гибкие пальчики переплетаются с ее пальцами. «Где вы? — пытается понять она. — Что за место? Как мне вас найти? Когда вы придете?» Они не отвечают или не слышат. Они увлечены друг другом, весело перекликаются, мчатся по переулкам и причалам, их голоса подвижны, как челноки; туманный воздух служит тканью, а их слова — призрачной нитью.

Прежде чем самой пойти спать, Эмилия жжет в миске янтарную смолу, чтобы Лукреция хорошенько выспалась. Как говаривала ее мать, сон — лучшее лекарство.

Серые перья дыма витают над кроватью, где лежит Лукреция, зажмурив глаза и вцепившись в одеяло.

Лукреции снится, что она оказалась в одной из картин в покоях отца и ходит босая по земле, усыпанной цветами — белыми, красными, лимонно-желтыми. Она боится помять лепестки и ступает осторожно, петляя, страшится хруста стебля под ногой. Сквозь густую листву слышно пение женщин, мелькают в хороводе тонкие, светлые одеяния. Женщины совсем близко, но нельзя коснуться их рукой — они то оказываются впереди, то сбоку от нее. Среди ветвей затаилась коварная сущность: Лукреция то ли знает о ней, то ли вспоминает, точно не скажешь. Из кустов дует ледяной ветерок и лижет ее голые руки. «Будь осторожна, не попадайся ему на глаза», — шепчет внутренний голос, и эта мысль клубится в голове, как дым. Должно быть, он полубог, или воплощение природной стихии, или древесный дух, жаждущий жертвы либо мести. Он охотится на женщин в светлых одеждах или на нее? Неизвестно. Эти женщины могут ее спасти? Неясно. Она раздвигает плющ и ветви холодными, замерзшими руками и продолжает путь, надеется на лучшее. Главное — обходить цветы и не трогать низко висящие фрукты, вот и все, что она знает.

Castello погружен в тишину; Лукреция, свернувшись, спит в кровати, а Эмилия тихонько сопит с открытым ртом на тюфяке. Этажом ниже на боку спит Нунциата, прижимая к себе спаниеля. А далеко-далеко под ними, в сторожке, обнесенной рвом, привратник просыпается от стука в деревянную дверь. Еще сонный, он трясет товарища, и они, позевывая, встают с тростниковых циновок.

Цепи разводного моста не гремят, когда привратники их опускают: механизм смазывают несколько раз в неделю. Такова, помимо прочих, обязанность привратников. Consigliere всегда твердил им, что мост нужно сводить и разводить без всякого шума, чтобы герцог приезжал и уезжал, когда угодно, и никого не тревожил.

Привратники, еще во власти сна, снимают шляпы и низко кланяются, завидев у castello двух лошадей.

Лукреция опять видит сон. На сей раз она стоит в каком-то круглом здании, вероятно, на мельнице. Слышно, как скрежещут друг о друга камни. Слева от нее София склонилась над рычагом и крутит мельничный жернов. Дело нелегкое; лицо няни блестит от пота, ее руки крепко сжимают рычаг, она задыхается от натуги. Лукреция идет было помочь, но София качает головой.

— Ты знаешь, что делать, — говорит няня, не глядя на нее.

Скрежет усиливается, хочется закрыть уши руками.

— Не знаю! — перекрикивает она шум. — Что мне делать?

Няня сурово глядит на нее.

— Знаешь.

Вздрогнув, Лукреция просыпается, губы еще шепчут: «Скажи, скажи!»

В комнате никого. Чистый белый свет смягчает очертания мебели, приглушает цвета тканей. В воздухе разлит запах горящей смолы, а стены кажутся до странности голыми.

Она оборачивается и видит на углу кровати Альфонсо. Он сидит совсем близко, держит руку на бедре Лукреции. Вернулся из Модены, но почему? Ей сказали, его не будет еще две недели. Что он здесь делает? Она не видела Альфонсо с того дня, когда она сама принесла платье для портрета, а муж велел ей оставаться у себя. Когда это было? Неделю назад, больше?

— Не хотел вас будить, — тихо произносит он. — Хорошо выспались?

Ошеломленная, Лукреция наблюдает, как муж все ниже наклоняется к ней. Что он задумал? Его лицо приближается, она съеживается на подушках, но спасения нет, спрятаться некуда.

Он касается ее лба сухими губами и отодвигается, не заметив ее сопротивления.

— Вы что-то бормотали во сне, но я не смог разобрать. Звучало очень серьезно.

Альфонсо разглагольствует о том, как вздрагивает во сне его собака: наверное, ей снится охота на зайцев; о кошмарах, мучивших Нунциату в детстве, — каждую ночь она доводила нянек до исступления своими криками. Странно, почему она так брыкалась, так кричала…

Как он может спокойно заходить к ней в комнату после долгого отсутствия, припоминать все эти истории? Он забыл о Контрари, о последнем разговоре с Лукрецией? Еще удивительнее другое: он снова превратился в того герцога, которого она видела еще в детстве, на зубчатой стене. Герцога, который изобразил мышку. А еще в мужчину, с которым она обвенчалась в Санта-Мария-Новелла меньше года назад. У него много сторон, и она пока не увидела их все. Сейчас перед ней заботливый муж, он забавляет ее рассказами, болтает, берет ее за руку, заботится о жене, закатывает рукава giubbone, обнажая смуглые запястья.

Ей многое хочется ему сказать. Она скоро уедет домой во Флоренцию; его поступок с Элизабеттой и Контрари был варварским, бесчеловечным; она уже никогда не сможет его полюбить; она ненавидит то, что он с ней вытворяет по ночам; она не хочет рожать ему наследника; она мечтает уехать от него далеко-далеко. Эти мысли проносятся в голове, будто гонимые ледяным ветром из ее сна. Ни поймать их, ни выразить вслух она не может, ведь Альфонсо так задушевно с ней говорит и так ласков — держит за руку, справляется о здоровье, сочувствует недомоганию, говорит, что пригласил лекаря. Он не позволит никакой болезни ее мучать.

Словно совсем другой мужчина, а не Альфонсо, повелел убить Контрари. Муж любит Лукрецию. Наверное. А то был правитель Феррары. Один человек — и в то же время совершенно разные люди. Одинаковые, но разные.

— Я слышал, вас тошнит, и аппетит пропал. Это так?

Он наклоняется к ней, обхватывает пальцами ее руку, криво улыбается.

— Я… Нет, это скорее… — Лукреция пытается привести в порядок мысли. — Кто вам сказал?

— Нунциата написала. Так это правда?

— Я действительно… У меня нет аппетита.

— Лекарь ждет за дверью. — Альфонсо вскакивает с кровати. — Впустить его?

К чему Нунциате писать про ее аппетит? Загадка… И почему Альфонсо вдруг стал таким внимательным и любезным?

— Не нужно лекаря, — возражает она. — Мне…

— Бояться нечего. Он лучший во всем регионе и прекрасно о вас позаботится. Я отослал ваших служанок, но сам ни на минуту вас не покину.

Лукреция привстает.

— Альфонсо, почему…

Через порог перешагивает лекарь, низко кланяется сначала Альфонсо, потом Лукреции. На его макушке блестит лысина, а на плече висит сумка из жесткой кожи.

— Ваша светлость, — приветствует он Лукрецию, подойдя к постели. — Его высочество герцог пожелал, чтобы я вас осмотрел. Позволите измерить сердцебиение?

Он завершает свою речь поклоном. Лукреция кивает, и лекарь берет ее за запястье ледяными пальцами.

И ждет, подняв глаза к потолку. Просит открыть рот, осматривает язык. Заглядывает в уши, достает из-под кровати ночной горшок и изучает содержимое. Кладет ладонь на лоб, на руку; с ее позволения осматривает грудь и живот. Давит на него пальцами — сначала осторожно, потом уже сильнее.

— И? — спрашивает Альфонсо, когда лекарь разрешает ей опустить сорочку. Муж охвачен необычайным волнением; на шее дергается жилка, глаза сверкают жадным блеском.

— Беременность ее светлости маловероятна. Живот мягкий, вены не увеличены, и еще, полагаю, в ее светлости наблюдается избыток желчи. Душевное состояние угнетенное, здесь помогло бы…

Альфонсо бьет кулаком в стену. Лукреция и лекарь вздрагивают.

— Думаете, меня душевное состояние волнует?! — шипит он.

Герцог поворачивается к ним спиной. Лекарь беспомощно глядит на Лукрецию, а та молча пожимает плечами: она ничего не может поделать.

Лекарь расправляет плечи, собираясь с духом, и меняет подход:

— Понимаю, его высочество огорчены подобной вестью, но не стоит отчаиваться. Ручаюсь, совсем скоро ее светлость порадует вас интересным положением. Она молода и здорова. Цвет кожи у нее прекрасный, а телосложение идеальное — не хрупкое и не тучное. У нее чудесное, свежее лицо, здоровый ток крови — все это указывает, что она способна зачать сына.

Альфонсо оглядывается. Он спрятал руку, которой ударил об стену, под giubbone — чтобы укротить ее, чтобы она не смела больше его выдавать. Он окидывает Лукрецию оценивающим взглядом и выходит из комнаты, кивком подозвав лекаря. Дверь между салоном и спальней закрывается.

Лукреция прислушивается. Когда за стеной раздаются голоса, она вскакивает и прижимает ухо к деревянным рейкам.

— …уже год, — тихо поверяет лекарю Альфонсо. Наверное, он расхаживает по комнате, потому что его голос становится то громче, то тише, то опять звучит явственней. — Достаточный срок, не находите?

— Тело женщины — сложный инструмент, и владельцу нужно проявлять особую заботу и умение, чтобы произвести мелод…

— А наследника оно когда произведет, по-вашему? — перебивает Альфонсо.

Тишина. Лекарь обдумывает свое нелегкое положение, плюсы и минусы, возможные исходы.

— Простите, ваше высочество, за деликатный вопрос, но как часто вы делите с ней ложе?

— По-разному. Часто. Каждую ночь.

— Позвольте предложить каждые пять дней и воздержание в перерывах. Этот метод помогает семени настояться, созреть и упасть на отдохнувшую почву. Более частые соития накладывают на тело и разум мужчины слишком тяжелую нагрузку.

— Каждые пять дней?

— Да, ваше высочество. И пусть в перерывах она ходит на исповедь. И греческая, и римская науки считают этот способ наиболее действенным. При всем уважении добавлю… Простите, ваше высочество, но для благоприятного исхода мужчине лучше познавать только объятия жены, не растрач…