Портрет Лукреции

Гордо голову подняв

Fortezza, неподалеку от Бондено, 1561 год

Эмилия кладет на постель бархатное платье и украшенный драгоценностями cintura, но Лукреция качает головой.

— Нет, другое.

— Мадам, вас ждут гости — придворные, художник и…

— Не важно. Подай шерстяное, мне холодно.

Резко взмахнув юбкой, Эмилия отворачивается от бархатного платья и приводит в порядок вчерашнее, шерстяное. Неужто Лукреция его сняла лишь несколько часов назад? Кажется, прошли долгие недели, даже месяцы. Лукреция уже не та, что вчера, не девушка, прискакавшая из Феррары, не герцогиня, что прошлым вечером села за ужин. Она изменилась бесповоротно, сбросила прежнюю оболочку. Ее зарисовали сверху новой Лукрецией. Или же перерисовали прежнюю.

— Надо поторапливаться. — Лукреция берет у Эмилии корсаж и впопыхах надевает. Затем убирает волосы под scuffia и, не дав служанке надеть на нее cintura и серьги, хватает накидку и идет к двери.

Она выйдет из комнаты, гордо подняв голову. Именно так. Жар еще цепляется к ней, словно туман к озерной глади: пленка пота холодит лоб, тупая боль не отпускает поясницу и суставы. От спуска по винтовой лестнице лодыжки гнутся, как губки. Но Лукреция сможет. Ее поддерживают шершавые каменные стены и неподдельный праведный гнев.