Мера за меру

Но каждый год?

Ну не каждый, признается девица Мари, если к себе забирать, а с землей все время так. Если на ком долг, говорит, что выбросит с земли голыми, а не хотите, давайте рекрутов, а если своих нет, давайте, что есть, а бывает, что при жизни отца на детей кабалу пишут, а община молчит, потому что с ними делятся, а вербовщики тоже молчат, им-то все равно, лишь бы рекрут не сбежал, а куда он сбежит, если семья его здесь?

О злоупотреблениях при наборе рекрутов полковник, конечно, знал. Вербовщикам дано было право выплачивать землевладельцам от имени Его Величества долги, лежавшие на рекрутах-арендаторах. При выкупе рекрутов долги, разумеется, возрастали до верхнего предела, а разницу вербовщики и землевладельцы делили между собой. Так же мошенничали с суммой долга на рекруте и общины, владевшие землей, и монастыри, и вообще все, кто мог. Такое положение вещей всех устраивало — и даже Его Величество если и знал о происходящем, то не принимал никаких мер, а просто установил сумму, выше которой казна расщедриваться не собиралась.

Пройти дотошный отбор и попасть в королевские рекруты считалось делом почетным. И все недоимки с семьи снял, и через три года будешь получать жалованье монетой, а оружие, шапку и сапоги получишь прямо сразу, да и повоевать, добыть кое-чего удастся. Опять же, у королевских солдат мясо в котле дважды в неделю, а каши и похлебки — каждый день от пуза…

Но то, что излагала девица Оно, более напоминало работорговлю, и не могло обрадовать полковника де Ла Ну.

C кем такое стряслось? Девица вываливала имена так быстро, что полковник едва успевал запоминать. Получалось много. А почему никто не жаловался? Да как-то… верно, и не думали, что можно. Давно ведь так делается, еще до господина полковника, еще до всего. А раньше ведь хуже было. И денег не платили, и отсрочки не давали — сразу с земли гнали, чтобы с новым арендатором повыгодней ряд заключить, и если хотели девушку взять, брали да и все, а если семья из должников, так оно даже за милость считалось. На что ж теперь жаловаться? Это она пошла, потому что ей без Жана никуда, а его угонят, а вернется когда еще, и если вернется, на нее не посмотрит.

Выслушав все это, полковник накрепко задумался. Девицу он отправил домой без каких-либо определенных обещаний — местным арендаторам палец в рот положи, откусят и руку, и голову, — а сам принялся уточнять сведения. Для начала о самой Мари Оно. Семейство было небогатое. Землю арендовало только под дом и огород. Сестра Мари, горбатая Жанна, слыла отличной прядильщицей овечьей шерсти, сама Мари работала на огороде и брала стирку в господском доме. Еще в семье имелся отец, слегший после тяжелой лихорадки, и незамужняя тетка матери, подслеповатая и глуховатая старуха лет пятидесяти. Поговаривали, что вся семья погрязла во франконской ереси. Красотку Мари называли вертихвосткой. Противоречия в этих утверждениях не видели. В общем, вполне почтенное по местным меркам было семейство.

Во-вторых, Мари Оно последние несколько месяцев «ходила» с ламбеновским Жаном и зайти у них могло далеко, что не смущало здесь даже еретиков, потому что это благородным господам важно знать, чей ребенок, а на земле важнее — легко ли рожает, много ли, хорош ли приплод. В-третьих, последние дни Жан ходил боком и смотрел странно. А в-четвертых, господин де Эренбург действительно решил, что его восстановившееся в количестве семейство нуждается в дополнительной прислуге.

Все это де Ла Ну счел достаточно достоверным. Оставалось только поинтересоваться у кого-то из семьи Ламбен, что они-то обо всем этом думают. Хотя что уж они могут думать? По всей Аурелии задолжавших сгоняли и хорошо еще, если позволяли продать новым арендаторам хоть часть орудий труда. Чаще все, что было в доме, попросту отбирали в уплату долга. Земля и года не стояла без обработки. На место согнанной семьи быстро находилась другая. Изгнанные шли в батраки или просто пополняли ряды нищих бродяг. На севере они еще и пытались бежать во Франконию. В обязанности де Ла Ну входило ловить беглецов, но к этой части своей службы он относился крайне нерадиво. Нерадивостью его не попрекали: поставь котел на слишком большой огонь, закрой его слишком крепкой крышкой — и хорошо, если получишь только мятеж.

Прежде чем говорить с Ламбенами, полковник послал офицера для поручений проверить список, составленный со слов Мари. И совсем задумался. Список подтвердился, можно сказать, весь. У этого двое сыновей в рекрутах, а землю купила община, у того дочери уехали в город в прислугу, а денег домой что-то не шлют, у этих, не арендаторов, владельцев наследственных, заложенную землю с согласия общины выкупили, большей частью в уплату долга, самих выбросили. На новом месте младшего сына в армию забрали.

Выяснилось даже, почему господин Ришар вдруг испытал потребность в продаже земельного участка. После того, как принц Клавдий публично пообещал не оставить милостью новообретенного приемного сына Отье Ришара, а потом еще и подтвердил, что будет рад видеть мальчишку в своей свите, приемного отца одолели новые амбиции. Взыскующий лучшего для своих чад господин де Эренбург решил отправить второго из собственных сыновей в Орлеанский университет, изучать теологию — явно и несомненно надеясь, что далее при помощи принца и принцева дядюшки выхлопочет ученому богослову неплохой приход поблизости, и это только начало. Для этого похвального плана требовалось наличное золото: часть платы за обучение можно было вносить всяким товаром, но часть — непременно в монете.

По мнению де Ла Ну, любое хозяйство Аурелии, хоть мелкое, хоть огромное, задыхалось без достаточного количества денег в обращении. Расчеты здесь уже начали вести в серебре, но даже оговоренную стоимость аренды выплачивали обычно урожаем, скотом или работой.

Мнение де Ла Ну, к сожалению, ничего не решало — а законы природы, к не меньшему сожалению, продолжали действовать вне зависимости от того, обращают на них внимание или нет. Землевладельцам нужны были деньги, королю нужны были деньги, крестьянам тоже нужны были деньги, а денег было мало, деньги были дороги. И ради денег совершались поступки… на которые, впрочем, люди, бывало, шли и ради других выгод, и просто по злобе, но нужда в монете и ее нехватка словно усиливали все это, как протрава усиливает цвет.

Торговля рекрутами и в меньшей степени прислугой была важна еще и этим. Она приносила деньги туда, где их раньше не было.

И еще, если присмотреться, источником денег были войска, стоящие в округе — в дни мира, скорее, мелким ручейком, но дороги деньги, дороги. А солдатам платят немного, но все-таки платят.

Полковник покрутил еще в голове мысленную монетку, проследил, на какую сторону упадет, вызвал офицера для поручений и сказал: с начала осени, кто у нас кому за что платил, от штрафов до подарков девушкам, все, все, что можно, узнайте мне.

В первый день юноша вернулся с отчетом поздно и весьма сконфуженным. Кратко изложил историю движения монет по Пти-Марше и окрестностям, не скрывая того факта, что за последние месяцы больше половины звонкой наличности вытекло из его собственных рук: подарки местным девицам за приятно проведенное время и кое-какие покупки. Офицера явно озадачило не то, сколько серебра он потихоньку растратил — считать деньги он умел, — а последствия, выразившиеся в разнообразных сварах, ссорах, драках, кражах и даже одном убийстве с поджогом. Наличествовали и две нарушенные помолвки, одна грозила обернуться судом: в обоих случаях семьи невест, получивших от Клода по паре монет «на приданое», решили, что прежние женихи для них недостаточно хороши.

Де Ла Ну даже и сам удивился тому, сколько бед натворил златой телец. Была, конечно, и некоторая польза — выплаченные долги, купленные обновки, инструменты и скот, приглашенные лекаря и то самое приданое. Но возьмись слепое Правосудие взвешивать добро и зло, по мнению полковника, зло бы перевесило. Благодетеля девиц и щедрого подателя на бедность это, кажется, тоже сильно смутило. Смущение, как водится, выражалось в нарочитой бесстрастности изложения.

За смущением следующим слоем стояло беспокойство: молодой человек знал, что деньги дороги, но не предполагал, что они настолько дороги. В почти два с половиной раза дороже, чем у него в Нормандии. Со столицей сравнивать бессмысленно. Он хотел бы просить разрешения написать дяде — епископу Дьеппскому — и еще некоторым людям и, не разглашая существа проблемы, поинтересоваться, сколько весит в их краях какая монета, и прямо, и в том, что на нее можно купить… конечно, с учетом местных особенностей. Потому что если господин полковник прав в своих предположениях, это лучше бы выяснить быстро.

Господин полковник поинтересовался, а как офицер для поручений представляет себе его полковничьи предположения. И получил ответ, немедленный и понятный.

— Вы предполагаете, что через 10–15 лет здесь будет Франкония.

— Предполагаю… — задумчиво протянул де Ла Ну, ощущая, что он и впрямь предполагает — и, возможно, уже не один год. Просто он не называл вещи своими именами, так внятно и так четко, даже наедине с собой. А потом добавил: — Его Величество, как я понимаю, тоже предполагает… в своей высшей мудрости.

— Из Орлеана плохо видно, — изрек юноша. — Теперь я могу ощутить, насколько плохо. То, что здесь уже сделали, оттянет переход ненадолго. А, может быть, и приблизит. Будь общины придавлены больше, у них не так быстро бы накопилось горючее для бунта.

И то верно, восстают не там, где живется хуже всего, восстают там, где есть еще силы и есть, куда падать.

Хотят ли в столице войны?

Полковник знал, что в случае бунта его положение крайне невыгодно. Неси он ту же службу на внутренних землях Аурелии, все было бы во сто крат проще: защищай мелкого землевладельца и арендатора от алчности крупных помещиков. На границе же интересы политики Его Величества требовали и защищать бедных от богатых, и не позволять тем же бедным ни убежать во Франконию, ни привести Франконию сюда. Одновременно опираться на крупных землевладельцев в конфликте — и их же ущемлять… полком следовало бы командовать бродячему комедианту, умеющему стоять на голове на веревке и жонглировать при помощи ног.

А королевского наместника, который мог бы — и должен был — заняться этим, на границе не было сколько? Шесть лет с походом. Ни наместника, ни наместников. Его Величеству не нравились большие вельможи, сильные роды и должности с особыми полномочиями, а господину коннетаблю не нравилось, что наместники вмешиваются в его дела, и очень было трудно отыскать среди наместников того, кто не подумывал, что в королевстве слишком мало наследственных должностей… и почему бы не исправить положение здесь и сейчас?

Так или иначе, а все письма, цифры, жалобы, уголовные дела и армейские рапорты попадают теперь прямо в королевскую канцелярию — и там не встречаются. Как краска. Почему в Альбе и Арморике зеленый — дешевый ходовой цвет, а в Аурелии редок и плох? Да потому что чаны с желтой и синей краской стоят в Аурелии в разных помещениях, а чаще — в разных кварталах. Разные мастера занимаются этими цветами, разные лицензии на них дают. И самый быстрый способ получить хороший зеленый: смешать желтый с синим — не откроешь даже случайно. А когда откроют другие — запретишь способ как опасный для цеха и противный вере. Потом прибежит какая-нибудь Мари Оно с жалобой…