Шаркающий человек

* * *

Мы смотрели старое кино — рождественскую комедию, кассету с которой Настя отыскала где-то на полках. Я согласилась отвлечься от размещения в интернете объявлений о срочной продаже холодильника, нам обоим было необходимо отвлечься от кошмара. Конечно же, утомлённые прошлой ночью, мы почти сразу же заснули. Придя в себя на диване в обнимку с дочкой, я сразу поняла, что меня разбудило: полная тишина. Синий экран телевизора извещал, что кассета закончилась и перемотана на начало. В доме было ужасно, невыносимо тихо, от чего мы обе давно отвыкли. Посмотрев вниз, я увидела, что Настя тоже не спит: она глядела на меня огромными, умоляющими глазами. Вопреки этим немым мольбам, из коридора послышалось:

Ш-ш-шрх.

Минуту ничего не происходило, только моё сердце колотилось о рёбра так, что я испугалась: это его услышит.

Ш-шрх. Ш-шрх. Ш-шрх.

Схватив трепещущую дочь в охапку, я попятилась к двери в спальню, как можно дальше от коридора, по которому оно приближалось. Не думая, что делаю. Мозг в голове не мог думать, он просто кричал, визжал на одной ноте, но с губ не сорвалось ни звука. Глаза обшарили спальню в поисках места, где мы сможем затаиться вдвоём: кровать, журнальный стол, занавески. Мало места, хорошо просматривается, слишком прозрачные — варианты отметались один за другим. Шкаф. Нет, там полки. Другой шкаф, идиотка! Платяной шкаф, в котором хранились пиджаки мужа. Подходит. Если немного приподнять дверцу, открывая, она не скрипнет. Шум крови в ушах почти заглушал звуки движения позади, но не полностью. Нет, не полностью. Оно приближалось быстрее, чем мы успевали спрятаться. В три движения я открыла дверцу (пожалуйста, не скрипи!), запрыгнула внутрь, закрыла, цепляясь за головку шурупа, торчащую со внутренней стороны, ломая ногти. Полоска света становилась тоньше… Исчезла. Нечто выволокло себя в соседнюю комнату. Знакомо заскрипел паркет. Теперь главное сидеть тихо, очень-очень…

Настя заплакала. Она просто не могла больше выносить такой страх, она ведь такая маленькая! Никто не обязан выносить такое, тем более ребёнок. Но прямо сейчас, именно сейчас она должна быть сильной и храброй девочкой, шептала я ей, нежно гладя по волосам, и тогда всё с нами будет хорошо. Это, злое, скоро уйдёт, а мы переедем в другой дом, где будем только ты да я. Ты у меня такая молодец, потерпи ещё немножко, сожми свои губки, тс-с-с… И она правда была очень храброй, она сжала губы и закрыла рот ладошками, просто это уже не помогало. Это был даже не плач — всхлипы и тихий вой, идущие изнутри. Непроизвольные, как икота. Звуки снаружи шкафа приблизились, и да, то были шаги, уже очень близкие. Я поняла, что плачу сама, только когда почувствовала соль на губах. Вспомнив рассказ Настеньки про котёнка, я обняла её крепко-крепко. Так крепко, как только могла. Пусть только один из нас, Настенька. Если так суждено, пусть это хотя бы будет только один из нас. Т-с-с, малышка, всё очень скоро будет хорошо, не сучи ножками, мамочка с тобой. Ведь лучше, если это мамочка, правда? Лучше мамочка, чем Шаркающий Человек. Настя затихла, её милая головка свободно повисла, и растрепавшиеся волосы упали на лицо. Хорошо, что в шкафу было темно, подумала я, собирая их обратно в хвостик, как делала каждое утро все последние годы. Хвостик всегда очень ей шёл. Я укачивала на руках свою мёртвую дочь, когда шаги снаружи вдруг быстро приблизились. То, что было там, остановилось перед самым шкафом. Дверца с треском распахнулась, в глаза ударил яркий свет люстры, и на его фоне, ослеплённая, я с трудом разглядела склонившуюся надо мной фигуру. Обычную, вовсе не искажённую.

— Марина?!

— …Витенька?