Распахни окна

— Сейчас, мой хороший, — целую его в лоб, вожу руками по щекам, — потерпи еще немного.

Приезжает усатый фельдшер с чемоданчиком, перемеряет температуру, набирает и делает укол, заполняет свои документы с моих слов, пишет рекомендации и обещает передать актив в поликлинику. После укола температура начинает спадать, Паша откидывает с плеч одеяло и засыпает спокойно, дыхание его выравнивается. Я откидываю с его влажного лба мокрые кудряшки и, незаметно для себя, тоже проваливаюсь в сон на час, уткнувшись головой ему в бок. Пробуждение выходит неприятным, моя шея и ноги затекли, глазам с неснятыми линзами тоже некомфортно.

И вот ранним утром, убедившись, что температура не вернулась, а сам Паша по-прежнему спокойно спит, я покидаю общежитие, пока меня никто не увидел. Снова еду домой на такси, перед рабочим днём успеваю только сходить в душ, привести себя в порядок и выпить две кружки крепкого кофе.

Занятие с группой Паши идёт второй парой, сразу после предыдущей, так что я остаюсь сидеть за своим столом на небольшом перерыве. Получаю сообщение от Паши с текстом «не приходи больше» и в тот же момент из общего гула выделяю, как Василина Иванышкина говорит своим подружкам:

— Девочки, я сегодня пас, хочу зайти к Пашечке, так переживаю за него, так соскучилась!

Экран телефона начинает расплываться перед глазами, и я делаю глубокие вдохи, чтобы задержать непрошенные слёзы.

Вот теперь всё правильно, Ева. Всё как ты и думала.

Только почему же так больно, будто клеймом раскалённым что-то выжигают в районе груди?

Павел

К пятнице уже вполне оклемался и смог традиционно уехать домой на выходные. Только отец весь вечер пятницы не мог успокоиться, что я себя не берегу, надо бы еще отлежаться, а не мчаться, что дурной, подождёт моя работа. А в субботу мы около сервиса вместе с па и Егором осматривали очередной Вольво, который отец рассматривал для приобретения.

— Ну, что скажешь по этой машинке, Егор?

— Эта хоть и не нова, но куда получше прошлых претенденток, — говорит Егор, разгибаясь и протирая руки ветошью.

— Тогда я её возьму, пожалуй.

Пытаюсь предложить выкупить у него ту машину, на которой я езжу сейчас, но отец и слушать меня не хочет. Ладно, придётся придумать другой способ, как сказать спасибо родителю за всё, что он для меня делает.

В воскресенье, поработав до обеда, спешу домой, чтобы выехать в Москву. Подхожу к дому и вижу на скамейке смутно знакомого мужчину, только изрядно постаревшего и осунувшегося, в одежде не первой свежести.

— Дядя Дима? — спрашиваю, остановившись рядом. Я даже отчество его не помню, всё же еще ребенком был, когда видел его последний раз. Мужчина поднимает на меня мутные глаза с красными прожилками, на его лице я вижу всё отражение мыслительного процесса, чтобы узнать меня. — Я Паша, сын Виктора Александровича, помните меня? — и тут же жалею, что не прошел мимо.

— Пашка, какой вымахал, — Евин отец растягивает сухие потрескавшиеся губы в улыбке, позволяющей увидеть отсутствие у него пары передних зубов. — А где моя Тамарка, не в курсе? Такое тяжелое время настало, думаю, кто ж меня поддержит, как ни семья моя единственная. Стучу домой, а там люди чужие открывают, говорят, их это хата теперь.

— Тамара Михайловна умерла три года назад.

— Вот те на. Как же так? Как жаль, как жаль…, - говорит, а я по лицу вижу, что жаль ему только свои не свершившиеся планы. — А про Евку что знаешь? Вот же ж имечко мать выбрала, тьфу. Говорят, она богатого себе в мужья выцепила.

— Ваши сведения устарели. Ева теперь со мной, — чеканю медленно. И пусть я немного ускорил события, так всё и будет.

— С тобой? Так ты шпана ещё, — скалится Дмитрий. — Как найти её? Думал, присмотрит за родным отцом на старости лет. Извинюсь, и заживём, всё у нас хорошо будет.

— Ева здесь больше не живёт. И вам нечего тут делать. А извиниться лучше на кладбище сходите на могилу Тамары Михайловны, — сую ему в руку пару смятых банкнот из кармана. — А это на проезд обратно. Иначе в следующий раз говорить по-другому будем.

И скрываюсь в подъезде. Долго думаю, рассказать ли про эту встречу Еве, и решаю умолчать, не стоит человек этот её переживаний, и даже не забытым быть не стоит.

Еву в следующий раз вижу только в понедельник. Жадно рассматриваю её фигуру со спины, когда она что-то выводит на доске. Сегодня она в брюках, подчёркивающих бёдра, и свободно струящихся дальше по ногам, и простой белой рубашке. Соскучился. А она и не смотрит в мою сторону.

Еле высиживаю до конца пары, дожидаюсь, пока все покинут аудиторию, якобы копаясь с идеально завязанными шнурками, и иду к ней.

— Ты почему на сообщения мои не отвечаешь?

— Мешать вам не хотелось, — бормочет, делая вид, что очень занята перекладыванием тетрадок. Ну да, по фэн-шую они должны лежать на том краю стола.

— Ты о чём вообще?

— Иванышкина хорошо за тобой ухаживала? — глаза свои поднимает и расстреливает меня в упор.

— При чём тут Лина? — как баран на неё смотрю.

— Лина, значит…, - шепчет убито.

— Так, я попробую оправдаться, хотя пока не совсем понял, в чём меня обвиняют, — примирительно вскидываю руки. — За эти дни ко мне никто не приходил, и Лина в том числе. Я лежал в своей комнате один и лечился.

Вижу, что хочет мне поверить, но…

— Но она сказала своим подружкам.

— Я понятия не имею, что она и кому говорила, — начинаю закипать снова, — но ко мне она не приходила, а пришла — не пустил бы.

…Не верит.

Горечь разливается внутри. Вроде и не должен, но намерен доказать, что мне есть дело только до Евы. Беру с её стола ключ, разворачиваюсь к двери и закрываю аудиторию с нами двумя изнутри.

— Ты что творишь? — вскакивает из-за стола Ева, а я разворачиваюсь и снова иду в её сторону.

Прерываю поток возмущений, целую её, ураганом захватывая её рот, обрушиваюсь цунами на её губы, и нет в этом поцелуе ничего нежного и целомудренного, но Еве, кажется, нравится, она вся обмякает в моих руках и не сопротивляется. Врезаюсь в её тело своим, не прерывая поцелуя, вынуждая отступать, пока она не упирается в стол. Немного подсаживаю её и не даю сжать ноги вместе, развожу руками и оказываюсь между них. Отрываюсь от её губ.

— Ты… такая… дурочка… Ева, — шепчу между поцелуями, прокладывая дорожку от её ушка до ключицы. И в обратном направлении по другой стороне шеи: — Я тебя… всю… жизнь… жду…

Ева откидывает голову, предоставляя мне лучший доступ, и часто дышит. Жилка на её шее бешено стучит прямо мне в губы.

Снова целую её в губы. У неё во рту так горячо, просто пожар какой-то. Уносит нас обоих, а я и не боюсь сгореть в этом огне вместе с ней. Цепляется руками мне за плечи, за спину, притягивая ближе. А я смелею и накрываю рукой полушарие её груди через рубашку прямо, нахожу маленькую горошину и кружу вокруг неё пальцем. Ева выгибается и стонет мне в рот. Прижимаюсь ближе, чтобы почувствовала, как на меня наша близость действует, кажется, пара мгновений ещё и взорвусь к чёртовой матери. В голове ни одной связной мысли, кровь шумит в ушах, а рука сама против моей воли на инстинктах каких-то тянется между её ножек. Легкими круговыми движениями начинаю водить по её брючному шву, выискивая точку соприкосновения. Ну же, помоги мне, Ева, я ведь так боюсь всё испортить. И в какой-то момент Ева всхлипывает и подаётся навстречу моей руке. Увеличиваю напор, воздействуя более интенсивно и локализованно. Через пару мгновений Ева замирает на вдохе, напрягается, как струна, а затем обмякает в моих руках, дышит рвано, глаза её закатываются. Мои же, наоборот, широко распахиваются в удивлении, продолжаю сжимать её в своих руках, не веря, что смог довести её парой своих неумелых движений. Ева распахивает затуманенные глаза, не двигаемся, смотрим друг на друга молча, боясь спугнуть момент.

Но вот поворачивается ручка двери, она заперта, не открывается, но действует отрезвляюще, волшебство рассеивается. Лицо Евы покрывается красными пятнами на белом фоне, она спрыгивает со стола и начинает судорожно приводить себя в порядок

— Уходи, пожалуйста, — говорит, не поднимая на меня глаз. — У меня занятие дополнительное, меня искать будут.

Молча киваю и иду на выход. Ей стыдно. А мне нет. И кто из нас неадекватен?

В коридоре никого нет, но я всё равно убираюсь подальше. Слишком сильно штормит сейчас внутри меня, новые ощущения с ног сбивают. Надо усмирить эту бурю, пока не подставил и себя и её в стенах этого университета.

Дохожу до общежития, не замечая дороги, становлюсь под душ и довожу себя буквально за пару движений руки, прокручивая в голове на повторе моменты нашей с Евой близости.

Ева

Я три года не была с мужчиной. Снова обжечься боялась, а отношений на одну ночь не хотелось. Разве что этим фактом я могу объяснить мою совсем поехавшую крышу.

Посреди дня, в аудитории! Хотелось биться головой об стену, чтобы забыть, что это я в этом участвовала, и что мне было хорошо, несмотря ни на что. Студент на дополнительное занятие так и не пришёл, перенёс его на другой день. Не помню, как добиралась домой, хорошо, что путь доведён до автоматизма, выбит где-то на подкорке. Приятного мало было бы найти себя в каком-нибудь незнакомом районе. Пришла в себя только в момент, когда делала большой глоток коньяка из открытой бутылки, оставшейся после экспериментов с пирожными, и… выплюнула в раковину.

— Не хватало ещё пить в одиночестве, — пробормотала вслух, вытирая рот тыльной стороной руки.

Набрала номер Ани:

— Приезжай, пожалуйста, Анют, очень нужна компания.

Аня вскоре приехала и увидела меня, так и застывшую с этой несчастной бутылкой в руке.

— Так, это тебе не нужно, — мягко высвободила коньяк из моих рук и запрятала снова на полку, мне же вручила чашку горячего чая с добавлением травяного бальзама. — Что произошло на этот раз?

— Я пока не готова рассказать, — прижимаю руки к пылающим щекам, — но мне сейчас очень нужно побыть рядом с близким человеком.

Муж забрал Аню в начале первого. Мы весь вечер проболтали, пытались смотреть какую-то глупую комедию, обнимались, она кормила меня мороженым из огромного ведёрка.

В компании мысли немного отступили, но возобновились, стоило мне остаться одной. Я ворочалась на кровати и не могла уснуть из-за непрекращающегося гула в голове и стыда. Мозг услужливо подкидывал варианты моих слов, действий и развития событий, чтобы всё пошло по другому сценарию. Но хотела ли я этого? Я ненавидела себя за то, что это было так неправильно, а мне понравилось.

Наутро я поняла, что пока ещё не готова снова сесть за тот стол и делать вид, что ничего не было. Пашу я тоже пока предпочла бы не видеть, не могла решить, что бы мне больше хотелось сделать при встрече — ударить или поцеловать.

Так что я впервые пропускаю рабочий день. Провожу его весь дома одна. Но легче мне не становится. Метаюсь из угла в угол, заламываю руки, не могу сосредоточиться на одном деле, музыка, фильмы и горячая ванна не помогают отвлечься. Всё происходящее со стороны общественности, должно быть, выглядит таким неправильным и грязным. У нас разница десять лет. Он мой студент. И, в конце концов, мы точно не должны вносить нашу интимную жизнь в стены университета. И, если это неправильно для общества, должно быть неправильно и для меня, верно? В общем, накручиваю себя в этот день до состояния истерики. Нервы звенят, как чрезмерно натянутые струны. Сердце частит неровно, и рвано дышится.