Свет твоих глаз

Глава первая

Февраль 1982 года.

— Ого, мои любимые пирожки! — воскликнул Анатолий, усаживаясь за стол.

Дочь Анатолия и Людмилы, пятилетняя Юля, запрыгала и радостно захлопала в ладоши:

— Пирожки, пирожки, пирожкииии! Урррааа!

— Ты же знала, — улыбнулась Люда. — Помогала мне. Мы с тобой вместе пришли домой, я сегодня в первую смену работала. Теперь шагом марш мыть руки, помощница, и за стол.

Люда знала: дочка больше рада не столько пирожкам, о которых прекрасно знала, а тому, что папа пришёл с работы в хорошем настроении.

Анатолий Долгих работал фрезеровщиком на машиностроительном заводе — самом крупном предприятии в их городе, а Людмила, его супруга, была воспитателем в одном из ведомственных детских садов, подшефных завода.

Супруги Долгих поженились семь лет назад, когда Анатолий вернулся из армии. В армию он пошёл после окончания училища, и призван был во флот, потому, когда демобилизовался, ему было почти двадцать два года. Девятнадцатилетняя Людмила тогда только-только окончила местное педагогическое училище и начала работать в детском саду.

Познакомились, как это часто бывало в те времена, на танцплощадке в городском парке; начали встречаться, а через полгода сыграли свадьбу, — такую же, как у всех, — не лучше и не хуже.

Несколько лет жили в комнате ведомственного общежития, а год назад получили хоть небольшую и тесную, зато двухкомнатную квартиру с крохотной кухней и всеми удобствами. Не всем так везло, как семье Долгих, но Людмила прекрасно знала: дело тут не в удаче, а в том, что Анатолий — передовик производства, гордость завода, один из лучших работников.

Характер у Анатолия и раньше не был слишком лёгким, а при нынешнем положении вещей зачастую превращался в элементарно тяжёлый, порой деспотичный.

Нет, руку на жену и на дочь он никогда не поднимал, даже в подпитии, но и спорить с главой семьи ни Людмила, ни Юлька не решались: слово Анатолия всегда было решающим, в любой ситуации. Неважно, справедливое или нет, — решение Анатолия было единствнно верным.

Жена и дочь научились моментально определять, в каком настроении муж и отец явился с работы, и если настроение было плохим, вечер в семье проходил тихо. Телевизор включали еле слышно; Юлька не шумела и не прыгала — либо возилась с игрушками в своём уголке, либо рисовала, сидя за столом. Людмила не лезла к супругу с вопросами и не делилась новостями.

Если Анатолий приходил выпивши, он просто ложился спать, и тогда тоже никто не шумел. А бывали и такие дни, как сегодня, когда Анатолий находился в лёгком благодушном настроении. Однако даже в такие дни ласки от него не видели ни жена, ни дочь. Анатолий был абсолютно чужд проявлений нежности и добрых слов, не говоря уж о романтике.

А сегодня Люда чувствовала: временная радость продлится недолго, и испортит настроение мужу именно она, Людмила.

Юлька устроились рядом с отцом за столом, на котором стояли две большие эмалированные миски с пирожками: одна с жареными капустными из пресного теста, а вторая — из теста, приготовленного на кефире, — с рисом и яйцом.

В одной из маленьких мисочек была сметана, а во второй — растопленное сливочное масло.

— А ты почему не садишься? — муж удивлённо поднял на Людмилу небольшие серые глаза.

— Вы ужинайте, а мне пора, — Люда вытерла руки полотенцем, сняла фартук и косынку, поправила длинные русые волосы, убранные в косу.

— Куда это? — перестав жевать, спросил муж.

Тёмные брови сдвинулись, и между ними появилась вертикальная складка, — недобрый знак.

— У мамы собрание на заводе, — тихо сообщила Юлька, глядя на отца огромными серо-голубыми глазами-фиалками, такими же, как у Люды.

— Опять?! — выпрямился Анатолий. — Опять Мишка Мельников собирает? Похоже, придётся серьёзно с ним поговорить! Виданное ли это дело — от семьи людей по вечерам отрывать?

— Толя, так ведь давно не собирались, до Нового года ещё собрание было, в середине декабря. Почти два месяца прошло. Праздники скоро, День Советской Армии, а потом восьмое марта. Надо определиться с поздравлениями и с обязательствами к праздникам. А когда собираться, если не вечером? Днём все работают. Не в выходные же?

Люде было ещё двадцать шесть лет, и она состояла в комсомольской организации. К тому же, являлась не просто рядовым членом организации, а комсоргом в своём детском саду.

— Вот спасибо, что не в выходные хоть! Когда уже этот активист Мельников на покой уйдёт? — продолжал недовольствоваться Анатолий.

Этот разговор начинался всякий раз, когда Люде нужно было отлучиться на очередное заседание комсомольского актива.

— Михаилу Леонтьевичу двадцать семь. Наверно, меньше, чем через год уже по партийной линии пойдёт.

— Скорей бы. В партию я тебе вступать не дам, — проворчал Анатолий.

— Что ты, Толь, кто меня примет в партию? Только самые достойные вступают, — как могла успокоила Люда мужа, мрачно наблюдающего за тем, как она надевает сапоги, шаль и тёмно-синее пальто с воротником из песца.

Вскоре Люда быстро вышла из подъезда и заспешила по тропинке в сторону освещённой фонарями улицы. Она опаздывала, а Михаил Леонтьевич опозданий не любил. Не говорил ничего, но чёрные брови сдвигал недовольно и сурово, ничуть не уступая в этом мужу Люды, Анатолию.

Мельников уже в течение трёх лет возглавлял заводской комитет комсомола, совмещая этот пост с работой инженера. Жена Михаила, Вера, работала в заводской бухгалтерии. Дочка Мельниковых, шестилетняя Света, ходила в ту группу, на которой работала воспитателем Людмила.

Мельников был явно из той породы людей, которым по блату досталось не двадцать четыре часа в сутки, а часов этак на десять больше. Его портрет постоянно украшал заводскую доску почёта. Заводская комсомольская организация под руководством Мельникова достигла максимума активности за всю историю завода. Вера, жена Михаила, всегда выглядела очень хорошо: она не только была одной из первых модниц, но и казалась всегда весьма счастливой и довольной жизнью.

— Можно? — пытаясь не дышать, как паровоз (поскольку остаток пути просто бежала), Люда заглянула в двери комнаты, где располагался Красный уголок.

— Входите, Людмила Евгеньевна, — сухо сказал Мельников, даже не поднимая взгляда на красное от бега и смущения лицо Люды. — Кроме вас все уже в сборе.

Мельников задумчиво постучал авторучкой по тёмному полированному столу, ожидая, пока Людмила устроится на одном из стульев. Потом наконец-то поднял взгляд, и его чуть раскосые голубые глаза вперились в лицо Людмилы.

Природой Михаил Леонтьевич тоже обделён не был: высокий и стройный, жгучий брюнет, при этом белокожий, с голубыми глазами.

— Вот от Людмилы Евгеньевны мы и ждём предложений по поводу проведения вечера, посвященного ближайшему празднику, — спокойно, но довольно едко произнёс Мельников.

Сидящая по правую руку от председателя Зинаида Дмитриевна Вековшинина, представитель профкома, обязательно присутствующая на всех собраниях комсомольского актива, несмотря на довольно солидный возраст, выпрямилась и уставилась в лицо Мельникова.

— Я считаю, нам рано пока обсуждать праздники, Михаил Леонтьевич! — резким голосом сказала Вековшинина.

Люда недолюбливала эту сварливую и склочную особу, называя про себя "Тумбочкой" за внешнее сходство. Да и за характер тоже: тактичности, умения сочувствовать и сопереживать, доброты и душевности Зинаиде Дмитриевне при её появлении на свет явно не выдали.

— Что вы имеете в виду, Зинаида Дмитриевна? — как-то обречённо спросил Мельников, и Люда вдруг поняла, что к Тумбочке он испытывает такие же "тёплые" чувства, как она, Люда.

— А то, — прищурила Вековшинина и без того маленькие и какие-то бесцветные глаза. — Что пусть нам Людмила Евгеньевна сначала расскажет кое о чём другом, а не о своих праздничных идеях.

Люда крепко сжала челюсти и демонстративно отвернулась к тёмному окну. Эта склочница всё-таки разнюхала!

— Выражайтесь яснее, Зинаида Дмитриевна, — сухо сказал Михаил Леонтьевич и бросил на напряжённое лицо Люды полный любопытства взгляд.

Люда буквально кожей чувствовала, как все участники собрания повернулись к ней.

— Я думала, — веско заговорила Тумбочка, искренне наслаждаясь моментом. — Что Людмила Евгеньевна как комсорг детского сада "Теремок" сразу начнёт с доклада о безнравственном и недостойном комсомолки поведении своей напарницы, Ларисы Ивановны Сажиной.

— Ларису Ивановну хочу! — изменённым голосом сказал кто-то из заводских парней, сидящих на дальнем углу достаточно длинного стола.

Раздались смешки.

Михаил Леонтьевич бросил в ту сторону строгий взгляд и опять постучал по столу авторучкой, на этот раз громче.

— Как ни странно, в самую точку! — воскликнула Зинаида Дмитриевна. — А комсорг детского сада, как мы имеем возможность убедиться, покрывает гражданку Сажину!

— Погодите, Зинаида Дмитриевна, — Мельников поднял ладонь. — Людмила Евгеньевна только-только вошла. Она физически не успела бы начать доклад, даже если бы хотела. Правда, Людмила Евгеньевна?

Теперь Михаил Леонтьевич смотрел на Люду как бы поощряя её.

— Нет, — покачала головой Людмила. — Неправда. Я не собиралась делать доклад.

Тумбочка, услышав слова Людмилы, даже поперхнулась, — то ли от радости и торжества, то ли от возмущения. В кабинете повисла звенящая тишина, и все взгляды были направлены на пылающее лицо Люды.

— Тогда, — набрав в грудь побольше воздуха, Вековшинина снова ринулась вперёд. — Доклад сделаю я.

Открыв лежащую перед ней коричневую дерматиновую папку, Зинаида Дмитриевна достала оттуда какие-то листы и потрясла ими в воздухе.

— Вот здесь у меня заявление от супруги слесаря-сборщика Анкудинова Виталия Павловича. Кто желает, может ознакомиться, — Тумбочка положила листы на середину стола, однако ни один из участников собрания "ознакомиться" не пожелал, — каждый чувствовал какую-то грязь в данной ситуации, мутный осадок.

— Никто не желает? — усмехнувшись, Вековшинина обвела присутствующих взглядом, но все избегали встречаться с ней глазами. — Да, правду узнавать не всегда приятно. Но раз уж все такие щепетильные и нежные, я сама расскажу обо всём. Гражданка Сажина Лариса Ивановна грубо вмешалась в жизнь чужой семьи, закрутила роман с женатым человеком, у которого, между прочим, двое несовершеннолетних детей. А Людмила Евгеньевна, являясь комсоргом детского сада, сквозь пальцы смотрит на ситуацию, не принимает никаких мер воздействия и порицания к гражданке Сажиной. Я, признаться, была уверена в том, что на сегодняшнее заседание комитета Людмила Евгеньевна придёт с предложением об исключении из комсомольской организации Сажиной, а тут такое…

Вековшинина развела руками и осуждающе покачала головой.

— Скажи мне, кто твой друг, Людмила Евгеньевна, — язвительно припечатал кто-то из присутствующих женщин, и Тумбочка, почувствовав поддержку, бросила одобрительный взгляд в сторону говорившей.

— Знаете, что? — не выдержав, вскочила Люда. Она была очень терпеливым человеком — не будь она такой, не выдержала бы столько лет рядом с Анатолием, — однако иногда, крайне редко, даже Люда выходила из себя. — Я пришла на заседание комитета комсомола для того, чтобы обсуждать приближающиеся праздники, а не для того, чтобы сплетни собирать и выслушивать оскорбления в свой адрес! Потому можете продолжать без меня. Я в этом спектакле участвовать отказываюсь.