Жребий

Медленно, будто нащупывая пол, Степанида прошла к Александре. Девочки не отставали от нее ни на шаг. И когда бабушка грузно опустилась на солому, они сели рядом, снова припав к ней с обеих сторон. К ним подошел Антошка. Он легонько дернул одну за белокурую косичку. Та даже не оглянулась. А бабушка ласково погладила ее по голове. Антошка растерянно посмотрел на мать, но и она словно не заметила его шалости. Мальчик досадливо мотнул головой и пошел к Федотке. Они о чем-то зашептались.

Братья разговаривали все более оживленно. Взрослые не обращали на детей никакого внимания, молча думая каждая о своем. Девочки, немного освоившись, стали с интересом поглядывать в сторону мальчиков. Федотка показал им соломенную куклу. Девочки посмотрели друг на друга и одинаково кивнули белокурыми головками. Они нерешительно поднялись, подошли к мальчикам, крепко держась за руки. Федотка протянул младшей куклу. Та осторожно взяла ее, отдала сестренке. Вдвоем стали осматривать, ощупывать самоделку.

Затем дети сели на пол. Антошка вырвал у девочек куклу и, спрятав ее за спину, стал строить рожицы. Но девочки не обиделись, а весело захихикали. Антошку это ободрило, и он с веселой деловитостью предложил:

— Давайте играть в прятки.

Девочки одновременно обернулись к бабушке, чтобы спросить ее позволения на шумную игру. Но та даже не взглянула на детей.

Снова резко лязгнула щеколда. Все разом оглянулись на распахнувшуюся дверь. Вошли двое немцев. Часовой остался за порогом. Офицер, тот что расспрашивал Александру, прошел вперед, на середину амбара. Расставив ноги, он молча постоял, вглядываясь в полумрак. Приказал:

— Встать!

Александра со Степанидой поспешно вскочили. Люба поднялась нехотя.

— Слюшать! — офицер выдержал паузу, остановив взгляд на Любе. — Вы все упрямы на свою погибель. Даю вам подумать айне ночь. — Он поднял вверх указательный палец. — Завтря утро доложить, кто шлиссен зольдатен. Если нет — все погибнуть.

Офицер снова выдержал паузу. Повернувшись на каблуке, пошел к выходу.

Когда дверь захлопнулась, никто не пошевельнулся, даже дети. Они испуганно смотрели на взрослых. Первая заговорила Степанида:

— Вы давненько здесь сидите. Чай, изголодались. Я прихватила маленько. Давайте позастольничайте, ребятки.

Она достала из кармана маленький узелок, развернула тряпицу, в которой оказалось несколько махоньких картофелин, положила их на солому.

— Вот у нас и скатерка. Тут сорно, зато поедите проворно.

Мальчики и девочки присели вокруг Степаниды. Она продолжала ласково приговаривать, но в ее голосе прорывались тревожные нотки. Тогда девочки вскидывали белокурые головки и смотрели на бабушку.

— Ну, вот и ладненько, засветло повечеряли, а теперь спать.

— Спать? — испуганно переспросила Александра, но тут же спохватилась, метнув быстрый взгляд в сторону детей. — Конечно, укладываться пора. Скоро уже и темнеть начнет.

— Я не хочу спать, я завтра уже спал, — захныкал Антошка.

— Ну, вот еще, — намеренно ворчливо произнесла Александра. — Я сейчас постелю соломушки помягче, и будем баиньки. Ну-ка, сыночек, выбери себе местечко.

Степанида тоже занялась приготовлением постели для внучек.

— Ложитесь, детушки, — с необычной лаской в голосе позвала Александра.

Антошка подошел к ней вплотную, потерся щекой о ее волосы, потом крепко обнял мать за шею, доверчиво залопотал:

— Маманя, а ты будешь с нами баиньки? Не уйдешь от нас ночью? Давай приснимся друг другу!

— Конечно, мой родной.

— Маманя, а что будет завтра?

Александра живо обернулась на Федоткины слова и выдавила из себя улыбку.

— Завтра мы пойдем домой.

— Совсем? — недоверчиво спросил Федотка, пытливо глядя на мать.

Она отвела глаза.

— Совсем, совсем пойдем домой! — обрадованно подхватил Антошка. И сразу охотно лег на приготовленную постель, потянув за рукав и брата, чтобы и тот ложился.

Степанида укладывала девочек, снова ставших тихими.

Когда дети легли, Александра со Степанидой вытянулись рядом, и только Люба осталась сидеть в прежней позе, обхватив колени.

Прошло, наверное, около часа. Дети уже спали. Дыхание у них было ровное, легкое. Александра первой пошевелилась, тихонько приподнялась. В амбаре уже было совсем темно.

— Степанида, — сдавленно позвала Александра, — спишь?

— Какой там! — Степанида села. — Ну, что ж, девоньки, давайте думать. Пособить советом некому.

Степанида хлопнула руками по коленям:

— Что же это такое, в какую пропасть кинул нас Игнат. За его месть мы не ответчики. Спасаться надо. Дети у нас.

— Можь, что втроем придумаем. Не должно, чтоб спасения нам не было, — подхватила Александра.

— Игнат, Игнат…

— Тише ты, Степанида, аль не знаешь, что и стены слышат.

— Чего уж теперь, коли пропали наши головы!

— От судьбы не сбежишь.

— И это говоришь ты, Александра? Погляди на своих чадушек! Кто же за них заступится? Ты — мать и обязанность свою должна блюсти.

— Ой, что говоришь ты, Степанида…

— А то говорю, что о детях думать надобно.

— Что будет, то будет, — подала голос Люба.

— А ты не встревай! Были б у тебя дети, не так заговорила бы. Сама еще неразумная.

— А глупые да неразумные чаще правду говорят, — задумчиво произнесла Александра.

Степанида нетерпеливо перебила:

— Что правда? Все минется, и правды не останется. А вы, смотрю, уже и задушевными подругами стали, а вроде еще вчера супротивницами были, друг на друга не глядели.

— Эх, Степанида, — протянула Александра.

Все затихли. Наконец Люба нарушила молчание:

— Всем погибать разом — нужды нет. Жребий нам нужно бросить.

— Батюшки, родимые, что ты говоришь? — испуганно сказала Степанида. — И что, один за всех?

Люба тихо ответила:

— Выходит, так.

Степанида внезапно заплакала:

— Девоньки, милые, простите меня, старую. Запуталась не за себя. Мне-то что, стара стала, уже кисель не по зубам. И знаю, смерть вот-вот постучится. Да внучек жалко, одни они, беззащитные.

Все молчали.

— Не думайте обо мне ничего плохого. Кабы продалась, не сидела бы с вами.

Александра остановила ее:

— Ладно, Степанида, каяться. Не ты одна страх ведаешь.

— Только в жребии и есть нам спасение, — опять начала Люба. — Вот выпадет мне часом, так я на себя все и приму. Мне что, детей нет.

— Так будут. Молодая еще, красивая, — вздохнула Степанида. Вдруг заговорила каким-то просветленным голосом — А знаете, я свою жизнь неплохо прожила. Митрич меня любил и холил. Дети у меня ладные, красивые, добрые. Дай бог, вернулись бы с войны. Вот только сейчас все перевернулось. Ты-то, Люба, отчего молчишь? Нам всем выговориться нужно. И все свои обиды простить и забыть.

Люба пошевелилась и тихонько подала голос:

— Я обиды ни на кого не имею. А коль сама кого обидела, не со зла то.

— Вот-вот, все говори, Любаша, как на исповеди.

— А может, я вправду что не так делала? — пи к кому не обращаясь, спросила Люба.

— Жизнь прожить — не поле пройти, — поспешно вставила Степанида, вытирая фартуком глаза. — Да, девоньки, не миновать кому-то смерти. А ты, Люба, хоть и молода, а по уму все рассудила. Должен кто-то один взять на себя вину. Жребий так жребий. Просто кого-то подставить нам будет нелегко. Каждого за жизнь держит что-то больше других. Люба — самая молодая, жизни не раскушала. У нас — дети.

— А сейчас и давайте тянуть жребий, только разыщу три хороших соломинки. — Люба закопошилась в соломе. — Кто вытащит короткую соломинку, тот примет смерть. Чему быть, того не миновать.

Люба встала, подошла к женщинам. Присев рядом, положила соломинки в подол и стала обламывать у них концы. Долго выравнивала, потом одну переломила пополам.

— Вот и готово, куда их положить?

Александра протянула картуз Федотки.

Люба осторожно опустила на дно соломинки. Стало так тихо, что только было слышно дыхание детей.

— Стойте, — заговорила взволнованно Степанида. — Сейчас еще судьба нашинская неизвестная. Все мы одной бедой связаны. Что бы ни случилось с нами, будем память друг о друге блюсти светлую. А о том, кто пострадает за другого, помнить станем, как о герое. А теперь с богом, я буду тащить первой, по старшинству.

Степанида засунула руку в картуз и сразу же вытащила соломинку, долго ее ощупывала и приглядывалась. Наконец вымолвила:

— Длинная.

— А теперь я буду тянуть, — поспешно сказала Люба. Вытащив соломинку, она, не успев взглянуть на нее, выкрикнула:

— Короткая.

— Ох, — простонала Степанида. — Любонька ты наша…

— У меня короткая, — уже обмякшим голосом повторила Люба. — У меня.

— «Ну, вот, получилось, как решилась, — с лихорадочностью, словно торопясь додумать какую-то оборванную мысль, сказала себе Люба. — Степанида вон как боится за детей. Александра тоже замирает. Кому как не мне решаться? Но что это я уговариваю себя? Все сказано, все сделано».

— Как же я ответ буду держать перед Антоном за тебя? — тихо спросила Александра. — Мы ведь обе с тобой любим Антона, а сердце его к тебе тянулось.

— Я уже винилась перед тобой, — ответила Люба тоже тихо. — Любила я Антона, но никогда не отводила его от семьи. В этом был мой главный грех и радость моя тяжкая.

Вмешалась Степанида:

— Антон любил вас двоих. Тебя, Александра, как мать своих детей. Дорога ему была и ты, Люба. А я, девочка, тебе хочу покаяться. Давно это было, но до сих пор на душе грех лежит. В девках я тогда была, с бабушкой твоей дружила, хоть она и старше меня. В то время Маланья красавицей была, обхождением ласкова. Из-за нее отвернулся от меня тот, к кому сердце мое потянулось. Зло я на нее за это затаила. А тут стали поговаривать на селе, что Маланья колдовской силой наделена. И я сплетням этим подпевала, да что ж теперь утаивать, все делала, чтоб сплетни те разжечь. А тут у нас сушь, неурожай. Вот и стали за это вину на Маланью валить, из села выгонять ее… Ушла она, а через год признали ее в нищенке, что на большаке с протянутой рукой ходила. И красота ее выгорела. Здесь совесть меня стала заедать. На общем сходе упросила всех возвернуть нашу Маланью. На том и порешили. Разыскали, избу помогли поставить. Стало быть, бабушка твоя из-за меня горе помыкала. Я вот перед нею все покаяться не решаюсь.

— Знаю про то из ее рассказов, — медленно стала говорить Люба. — Но зла она на то ни на кого не держит. Чего об этом теперь речь вести? Я вот о другом хочу спросить. Степанида, как думаешь, ты больше прожила, придет Победа?

Степанида сразу отозвалась каким-то торжественным голосом:

— Поганые па землю нашу навалились. В крови наша матушка-Русь, да погибели ее не дождутся. Велика Россия, могуча.

— А мне вот что жалко, — вдруг живо сказала Люба, — поездить не удалось, морс бы посмотреть. Мама много о нем рассказывала, пришлось ей там побывать, а мне вот нет.

— Ну, море и я не видала, — вставила задумчиво Степанида.

— На самолете еще хотелось бы полетать… Деревню-то свою люблю. Жить, наверное, без пес не смогла бы. А все ж обидно, что никуда не выезжала. А сколько городов есть, больших, красивых!

— Я тоже далеко, не выезжала, — сказала Александра.