Чужая свадьба

Мужик в валенках

Издалека, где-то впереди, слева, доносился собачий лай. Лаяла Азуня. Я это знал. Конечно, едва слышимый голос собаки, пусть даже своей, точно определить невозможно, но просто других собак здесь не было. С момента, когда я впервые услышал лай, прошло уже немало времени. Я всё ждал выстрела, но его не было. То ли собака далеко ушла от Валеры и он пока не дошёл до места, то ли зверёк крепко затаился и брательник наматывает круги вокруг дерева, пытаясь высмотреть затаившуюся белку.

Вообще в таких случаях сподручнее охотиться вдвоём. Один отходит подальше от дерева, на которое лает собака, а другой стучит обухом топора по стволу — без топора промысловик по тайге не ходит. Белка после удара обязательно побежит по дереву, пытаясь забраться повыше, полетит вниз посорка. Собака услышит, а то и увидит зверька, и навзрыд зайдётся в лае, а охотник, который отошёл подальше от дерева, засечёт добычу. Но мы с братом разошлись. Когда утром вышли из зимовья, мне пришла в голову мысль:

— Валер, знаешь, что мы с тобой сейчас сделаем?

— Излагай, Ефимыч, я тебя внимательно… — с готовностью и вместе с тем солидно отзывается брательник. Он всегда разговаривает солидно, если не матерится.

Брат с некоторых пор стал называть меня по отчеству. Почему так — я не спрашивал. Я старше него на пять лет. Но, думаю, дело было не в этом. Просто так ему хотелось. Валера работал на БЛПК в погрузочно-разгрузочном цехе, где грузили вагоны с лесом и всякой всячиной. Работал грузчиком. Платили им хорошо, но и работка не позавидуешь. И в дождь, и в снег, и в лютые морозы прыгать по вагонам согласится не каждый. Валера как раз был верховой. Так случилось, что у него неожиданно образовался отпуск, с которым он не знал что делать.

Я же в это время собрался в тайгу, и он попросился со мной. Так мой брательник стал моим напарником.

— Ты пойдёшь с Азуней вот так, прямо на восток, — я показываю брату направление. — Справа у тебя будет распадок, слева — старая лесная дорога, по которой вздымщики вывозили живицу.

Я двумя пальцами набрасываю на снегу план местности.

— Вот тебе два ориентира, всё время имей их в виду. Аза будет носиться, где ей вздумается, а тебе придётся подходить к ней на лай. Так что будешь выходить и за дорогу, и за распадок. Но обязательно возвращайся к ориентирам по своим следам. Азуню пока возьми на поводок, чтобы не увязалась за мной.

Я вытащил из кармашка рюкзака поводок с ошейником, отдал Валере.

— Ясен пень. Дорогу я, конечно, знаю, ходил по ней. Распадок, мне кажется, тоже знаю.

Брат некоторое время рассматривает мою топографию и уверенно изрекает:

— Разберусь. А сам ты куда думаешь?

— А я ломанусь вправо, за хребет, там есть два распадка, где постоянно держится сохатый. Пойду поищу. Снежок-то свеженький — вон как навалило, и след будет свеженький, если найду.

— Ефимыч, слушай, а может, лучше с собакой? — Валера подозвал Азуню, стал надевать на неё ошейник.

— Помощница, работница, — ласково приговаривает он и всё поглядывает на меня, будто чего-то ждёт. Я вижу — ему хочется со мной на зверя.

Я его понимаю, хотя сам идти искать сохатого особого желания не испытываю. Но вроде бы необходимость такая возникла. Я заметил, что продукты просто тают на глазах. Было понятно — на сезон не хватит. Отправляясь в тайгу, я не учёл отменного аппетита брата, притом что был он худой и костлявый. Здесь, уже в тайге, я вспомнил постоянные шуточки на эту тему его жены Веры. Но было поздно. В тайге гастрономов нет. Конечно, брату я ничего не говорил, но понимал: надо этот вопрос решать.

— Да понимаешь, Валер, в этот раз наша помощница нам совсем не помощница. Сохатого она держит плохо, а если по правде, то совсем не держит. Гонит. Молодая ещё, глупая. Да и тявкает по-дурацки: как-то нервно, визгливо. Лось этого не любит. Уходит.

Валера молчит. Возникает пауза.

— Да она нам его так угонит, что потом и с собаками не найдём, — я шуткой пытаюсь разрядить ситуацию.

— Ладно, пошли, подружка, — Валера треплет сухой мозолистой ладонью пышную лаячью холку, поднимается, поправляет лямки рюкзака. — Не берёт нас начальник, а мы что… Мы народ подневольный.

Валера шутит. Это хорошо.

— Теперь вот ещё что: дойдёте до вырубки — тормознитесь. Я тоже туда подойду часа через три. Если, конечно, ничего такого не задержит. Думаю, ничего не задержит, буду вовремя. Ну, а если помощь понадобится, сам приду за вами. Не сомневайся. Ты это, не забудь снять ошейник, как будешь отпускать с поводка, — уже уходя, напоминаю я брату.

Я отправляюсь по своему маршруту, Валера с Азуней — по своему.

Несколько часов я добросовестно месил снег по косогорам да распадкам. Ни зверя, ни следов его не нашёл. Да этого и следовало ожидать — этой ночью был первый настоящий снегопад. За ночь в природе произошли большие перемены: всё вокруг занесло снегом, резко побелело. Тайга притихла, затаилась. Новизна пугает зверя. Тем не менее я подстрелил двух рябчиков и теперь возвращался обратно. Вернее, направлялся туда, где я предполагал встретить брата.

Наконец громыхнул долгожданный выстрел. Собака замолчала. Всё в порядке. Валера и Азунька вместе — работают. Через полчаса я уже был на вырубке, куда должен подойти и Валера. Судя по лаю и выстрелу, двигаются они в правильном направлении. Придётся подождать. Решил пройтись по вырубке, посмотреть, может, чего и надыбаю. Захаживают на лесосеку и лоси, и изюбры, и козы. Зайцы, те вообще здесь прописались, о чём свидетельствуют повсеместно обглоданные добела осиновые ветки — и те, которые торчат из собранных лесорубами куч, и те, которые просто валяются на земле. Не забывает вырубку и лиса, и соболь наведывается. Эти за мышами, которые плодятся на лесосеках ударными темпами. У каждого здесь свой интерес. Но, сколько я ни бродил, сколько ни присматривался, никаких следов не заметил. Везде ровная, никем не тронутая, никем не порушенная белоснежная целина. В конце концов я выхожу на середину деляны, нахожу подходящий пень. Пора отдохнуть. Снимаю рюкзак и не спеша принимаюсь устраивать себе сиденье. Смахиваю снежную шапку с приглянувшегося пня и накрываю его клапаном рюкзака. Затем снимаю с шеи тёплый мохеровый шарф и аккуратно выкладываю его сверху. Теперь можно садиться и ждать. Что я и делаю.

Редкие снежинки всё летят с неба, будто вдогонку ночному снегопаду, и тихо ложатся на землю. В природе царят умиротворение и покой. Я сижу на возвышенности, и большая часть деляны лежит передо мной как на ладони. Вырубка раскинулась на длинном, довольно пологом косогоре с севера на юг. Берёт она своё начало от старой лесной дороги, по которой когда-то химлесхозовцы вывозили живицу, и тянется вниз, где упирается в узкую полоску леса, нарочно оставленную лесорубами в качестве семенника. За семенной полоской проглядывает неглубокий распадок, поросший кустарником, берёзой да осиной. Слева от вырубки так же, с севера на юг, тянется ещё одна, довольно широкая семенная полоса, за которой проглядывает точно такая же вырубка.

Я сижу спиной к дороге, лицом к распадку. Отдыхаю, расслабленно окидываю взглядом хорошо известный пейзаж. В какой-то момент так же расслабленно, с ленцой начинаю шарить в рюкзаке и вытаскиваю свистульку с язычком. Это манок на лису. Продул его, почистил от приставших крошек и пёрышек (манок простецкий, особого ухода не требует) и, приставив к губам, кричу раненым зайцем. Через некоторое время повторяю этот тоскливый, заунывный звук ещё несколько раз. Тоскливый, потому что очень напоминает плачь ребёнка. И когда после заката в вечерних сумерках вдруг донесётся из леса голос плачущего младенца, то невольно внутри что-то сжимается, хоть и знаешь, что кричит заяц. Иногда на этот тревожный крик можно выманить лису. Я сижу на виду, не прячусь, так что убить осторожного зверя шансов нет, но увидеть рыжую красавицу, понаблюдать за ней и этим развлечься, это вполне реально. Я уже проделывал подобные штуки.

Прошло минут пять — я ещё несколько раз подудел. После этого сижу тихо, выдерживаю паузу. В это время снизу, от распадка доносится довольно громкий хруст. Будто сухую ветку кто сломал. Я стал приглядываться к месту, откуда раздался подозрительный звук. Очень осторожная, аккуратная лиса так не ходит. Что-то там другое. Но, как я ни вглядываюсь, ничего необычного не замечаю. Промелькнуло в голове: может, Азунька несётся по распадку и сейчас я её увижу? Чувствую, расплылся в радостной улыбке. Успел соскучиться. Но никакой Азуньки нет. Никто ко мне не бежит, никто на меня не прыгает, не пытается лизнуть. Больше того, где-то справа, вниз по распадку, неподалёку раздался собачий лай. Лает моя собака. А вскоре и выстрел раздаётся.

Я понимаю, что там, внизу, была не Азунька, она не могла быть одновременно и тут, и там. Я обшарил взглядом всю полоску леса за вырубкой. И косогор за распадком снизу доверху очень внимательно проверил. Ничего подозрительного не нашёл. В конце концов, всё это мне надоело, я плюнул на эту мелочь и забыл. Просто сижу и отдыхаю. В какой-то момент обращаю внимание, что манок всё ещё у меня в руке. Подношу его к губам, и опять раздаётся тоскливый звук: у-а, у-а, у-а… Но закончить фразу у меня не получилось.

Из распадка вынырнула и понеслась ко мне во всю прыть на этот раз уже точно моя Азуня. Всё как всегда. Прыжки, неуёмное желание забраться на меня верхом, а уж передними лапами — так это в обязательном порядке, и, конечно, лизнуть меня — обязательно в лицо и желательно в губы. И как бы я ни увертывался, ни отталкивал чересчур радостную подружку, всё равно она ухитряется всего истоптать и обслюнявить. Мне же ничего другого не остаётся, как отплёвываться да утираться.

— Так его, так… Обслюнявь его, чтобы знал… — Валера довольно похохатывает и медленно вразвалочку идёт к нам. Он вышел на вырубку в том же месте, что и собака, немного справа. Видать, шёл по её следу.

— Ефимыч, ну и как там дела за хребтом? Есть лось? — первым делом спрашивает Валера.

— Да, наверное, есть.

— Так ты следы хотя бы видел? — продолжает допытываться брат.

— Следов не видел. Видать, залёг наш сохатый, не ходит. Морозца ждёт.

— Так что, напрасно ходил? Только ноги набил?

— Да почему напрасно? Двух рябчиков принёс, — я открываю боковой кармашек рюкзака, достаю рябчика, приглаживаю ему пёрышки, прячу головку под крылышко и аккуратно засовываю в кармашек, туда, где был.

— Тоже хлеб, — философски изрекает брательник.

— А у вас как успехи, что добыли? — спрашиваю я.

— Три белки.

Первую-то она нашла, недалеко от зимовья, — принялся рассказывать Валера. — А за второй пришлось мне попотеть. Утащилась за распадок, к чёрту на кулички. Еле нашёл её. Возвращался уже по своим следам. Ну а третью — недалеко отсюда, возле самого распадка, на лиственнице взяли.

— А скажи мне, Валер, перед тем как облаять третью белку, Азунька не пропадала у тебя из глаз на какое-то время?

— Да вроде нет, как раз на глазах была, рядом мелькала. А ты почему спрашиваешь?

— Да, понимаешь, я тут от нечего делать, пока ждал вас, взялся манить лису. В общем, сидел, дудел, развлекался. А в какой-то момент внизу, прямо передо мной, вон там, где-то в полосе, а может, в распадке, услышал очень подозрительный треск. Будто кто сухую ветку сломал. Понимаешь? Я подумал, может, это Аза там носится. Потому что на лису не похоже, она дама осторожная и аккуратная. Но штука в том, что сразу после этого хруста как раз и залаяла Азуня. То есть собака в это время была с тобой и, как ты говоришь, никуда не отлучалась. Понимаешь? Кто тогда?