Колония

* * *

— Помнишь, — сказала она, — как Генри Фонда выступил один против одиннадцати присяжных? И убедил их в своей правоте. Всех.

— Не убедил, — покачал головой Эрвин. — Только породил сомнение. Ты знаешь, что самое важное в науке на самом деле?

Он уводил разговор в сторону, и Хильда не стала сопротивляться. Она никогда не возражала Эрвину — не потому, что знала, что это бессмысленно (знала, да, но не это было главным), а потому, что, поддаваясь его власти, ощущала себя молодой и готовой ждать.

— Сомнение, — сказала она, подыгрывая. — Как в правосудии. Но я не понимаю, как можно сделать что-то новое, во всем сомневаясь.

— Только так и можно создать новое в этом мире, — убежденно произнес Эрвин. — Если ни в чем не сомневаешься, то погрязнешь в прошлом, как в болоте, и утонешь, не зная, что, кроме твоего любимого болота есть другой мир — с лесами, океанами и звездами. Если сомневаешься в каких-то деталях существующей картины мира, то вся фантазия уйдет на то, чтобы эту картину подправить в нескольких местах. И только если сомневаешься во всем, тебя осенит вдохновение, и ты сможешь создать нечто действительно новое, принципиально новое, никому не известное, но верное.

— Боже, — ласково шепнула Хильда, приподнявшись на цыпочки, положив ладони на плечи Эрвину и прижавшись лбом к его груди, в которой — она только сейчас это услышала и ужаснулась, но не подала вида — что-то мерно и хрипло урчало и что-то трещало, будто лопалось натянутое полотно. — Боже… Эрвин, ты так и остался ребенком! Как я люблю это в мужчинах, боже, Эрвин, ты не сомневаешься в своих словах, а говоришь о сомнении как о великом благе!

Он вдыхал запах ее волос, прижимался щекой к ее затылку, нежно водил ладонями по ее спине и действительно был сейчас мальчиком, впервые узнавшим от мамы, что существуют смерть и небытие. Неделю назад ушла из жизни бабушка Эльза. Так сказала мама, и он представил, как бабушка, собрав в узелок расчески, ложки и лекарства, уходит в темноту по узкой петляющей дорожке. Ушла, не видно ее больше. Тогда он усомнился — первый раз в своей недолгой жизни — в маминых словах. «Смерть? — думал он. — Не может быть смерти. Бабушка ушла, но там, куда она ушла, она будет жить всегда?»

Он и сейчас так думал — о бабушке, деде, маме, отце, умерших коллегах и любимых женщинах. Он не верил в Бога, в Ад и Рай — точнее, сомневался в том, что всё это существует. Он не верил, а знал, что всякое научное знание относительно (ах, Альберт, ах, Нильс, Вернер… — вы доказали это всей своей жизнью), и, значит, создать новое можно, только усомнившись в старом. Усомнившись в старой любви, начинаешь любить другую женщину и только тогда понимаешь, как прекрасна новая любовь.

И да, да, только усомнившись в чьей-то вине, можно быть милосердным. Великодушным.

— Я не сомневаюсь в том, что только сомнение спасает этот замечательный, ужасный, великолепный, отвратительный мир.