Дневники архимага. Изгнанник

Пролог. Просьба Габриэля

Звук шагов безответно таял в многоголосии молитвенного песнопения.

Юноша с благочестиво опущенной головой шёл по коридору храма. Он был похож на волшебника. Его фигуру целиком скрывали покровы длинных темных одежд. Он шёл, видя под ногами мраморные плиты, и не замечал окружающей роскоши — высоких колонн с резными капителями, золотых рун, сверкающих под сводами вогнутого потолка, бархатных занавесей, что отсвечивали при любом преломлении, и изысканных перил — их обвивали змеи, сотворённые рукой искусного мастера. Их гибкость придавала твёрдому материалу удивительное изящество. Всякий, кто поднимался по лестнице, обязательно прикасался к перилам рукой, чтобы убедиться, что змеи не живые. Волшебник прошёл мимо змей и не поднял головы.

На самом деле, волшебником юноша не был, и одна мысль об этом сжимала всю его душу безнадёжной тоской.

Он следовал привычному маршруту и остановился напротив высокой двери. Белой, большой и тяжёлой. Дважды постучал, таким образом предупредив о своём прибытии. Он вошёл под купол высокого потолка — в просторную залу. Её освещало фиолетовое пламя факелов. Полукругом залу обступали трибуны, за которыми сидели жрецы. У их ног на ступенях покачивались белые змеи с широкими капюшонами, расписанными золотыми рунами. Глаза змей источали нежный небесный свет. Всякий, кого змеи одаривали взглядом, получал успокоение и покидал стены храма с лёгкой душой. Не-волшебник избегал взглядов змей, а они так и норовили заглянуть ему под тень капюшона. Пение молитв в зале было едва слышным. Отсюда казалось, что поют сами ангелы.

В центре трибун за широким столом сидела главная жрица. Строгая женщина с ясными голубыми глазами, в них было столько чистоты и света, словно кто-то намеренно наполнил огромную чашу всем добром, что есть в мире, и велел жрице из неё испить.

Имя верховной жрицы было Тиоланта.

Не-волшебник подошёл к трибунам, остановился прямо в центре нарисованного на полу солнца и хрупкими руками снял капюшон. Его холодное, строгое и чистое лицо озарил фиолетовый свет факелов, на этом лице вспыхнули глаза: блестящие, чёрные, не имеющие зрачков и всяческого выражения, умеющие, если только, испепелять. Он поклонился и начал излагать просьбу.

Ровный голос зазвучал в тон далёкому молитвенному пению, отразился от стен, разлился по залу свежей утренней дымкой. Он говорил негромко, но каждое его слово было отчётливо слышно даже в самых отдалённых уголках зала. В глазах его отражался весь зал, жрецы, трибуны и змеи. Глаза обрамляли белые перья ресниц.

— …и тогда он умрёт. И на этом закончится существование Тэо, — лицо его не выражало ничего, а Тиоланта не могла отвести от него взгляда.

Изложив просьбу, он склонил голову и молитвенно сложил руки на груди. Зал наполнился ожидающей тишиной. Даже то далёкое пение смолкло.

— Раймона исцелить невозможно, — сказала Тиоланта, и её чистые глаза одарили юношу тоской и нежностью.

Выражение его лица поменялось. Нельзя сказать точно, были то боль или гнев, ведь через секунду лицо его выровнялось и похолодело.

— Мне жаль тебя, Габриэль, — продолжала жрица. — Искренне жаль. Ты приходишь сюда часто, и даже после стольких отказов не теряешь надежды. Твоей вере и упрямству можно лишь позавидовать. Но тебе известна причина его страданий.

— Убийства во благо, — прошелестел голос юноши, и тонкие губы его искривились. — Если бы не он, Тёмные Змееносцы захватили бы мир и обрекли нас в рабство. Почему он должен страдать от того, что помогает вам, мне, и все тем волшебникам, что ходят по улицам?

Жрецы молчаливо переглянулись. Тиоланта плотно сомкнула веки и кивнула, затем открыла глаза, и взгляд её стал печальнее.

— Любое убийство, даже убийство тёмного существа — есть зло. А болезнь Раймона — очищение. Он творит благо, но через смерть. Двуликая не отворачивается от него, но посылает страдания, чтобы через него Раймон искупил грех.

Лицо юноши выражало лишь мраморную неподвижность, и только где-то в глубинах внимательных глаз взрывались и умирали звёзды. Затем он поднял голову и сощурился, резко шагнул вперёд, и змеи, сидящие на первых рядах, заволновались.

— Мой отец не идёт в объятья смерти, как все остальные. Он падает в них, как с обрыва. Падает с такой скоростью, что сам не понимает того. И как только он разобьётся, тьма захлестнёт всё живое, поднимутся Топи, и тёмные змеи проникнут в жилища. Разве Двуликая хочет смерти всех нас? Разве пришла пора апокалипсису?

Он замолк, потому что его голос внезапно охрип. Вдалеке вновь зазвучали молитвы. Совсем не к месту. Жрецы, сидящие на трибунах, снова переглянулись, и их сдержанные улыбки обожгли Габриэля.

— Не нам предсказывать конец света, — сказала Тиоланта. Она одна сохранила серьёзное выражение лица. — Мне жаль тебя, Габриэль, но при всём уважении… Раймон обычный алхимик. И когда его не станет, обязательно найдётся тот, кто займёт его место.

Габриэль молча смотрел на жрицу. Поменялся ли свет в зале, или солнце заглянуло в окно, но глаза юноши вдруг сделались блестящими.

— В чем тогда ваши блага, госпожа? — он внезапно заговорил полушепотом, потому что хрипота голоса сильнее рвалась наружу. — Если путь к свету лежит через муки? В чём ваша сила, если вы не можете исцелить человека, сделавшего так много для вас и мира? За что вас чтить, если вы не желаете нанести ответные удары врагу? И возлагаете всю ответственность на больного алхимика?

Он замолк, и тишина зависла под куполом залы. Стихло пение молитв, и факела перестали трещать. Не дождавшись ответа, Габриэль накинул на голову капюшон, развернулся и тенью покинул зал. Дверь за ним с глухим стуком закрылась. Какое-то время Тиоланта продолжала смотреть на дверь, стараясь услышать его шаги. Но шагов Габриэля никто никогда не слышал.

— Он так похож на отца, — тихо проговорила Тиоланта. — Раймону следует внимательнее за ним приглядывать, — и чистые глаза жрицы потемнели.