Ряженый-суженый, приди ко мне ужинать...

Глава 15

День Ивана Купала. Один из самых радостных и ожидаемых летних праздников. Все село гудит и смеется, готовится. Семик уже отметили, передохнули чуток, можно и Иванов день в полную силу отметить.

В этом году Данька на Семик на всякий случай прятался, дабы ни от кого венок не получить. Пусть Манька и говорила, что водяной ее забрал не из-за этого, а все равно – боязно, ой как боязно! Вот и чурался общего веселья как медведь-шатун, отговариваясь, что травки собирать нужно. А никто и не неволит – в таком в празднике можно принимать участие, токмо ежели сам пожелаешь. Это тебе не службу стоять!

Только ночью мальчонка и вздохнул спокойно, когда с посевов «русалку» прогнали да празднование продолжили. А сам не выдержал да и сбегал к той березке, что речные девы во прошлом году заплетали. Близенько не подходил, а учуяли его все равно. Русалки зеленоволосые руками замахали, к себе зазывать принялись, в том числе Манька, которая улыбалась так, будто счастливее ее никого на свете нет. Даже водяной сам выглянул, в ус сомий усмехаясь.

А Данька смотрел на Маню – вроде как и хорошо ей, а все ж таки тяжесть с души не убралась. И не виноват, а все равно… И с чего так тяжко – непонятно. Поговорить-посоветоваться с кем-нибудь хочется, но кому ж расскажешь-то? Наставнице? Неловко как-то. Захар Мстиславович водяного не любит. Даня как-то попробовал с ним поговорить о той встрече с дядькой Антипом, во время засухи которая была, так домовой расфырчался что твой самовар, пришлось по-быстрому разговор свернуть. До сих пор непонятно и дюже интересно – с чего. Прятался Данька за кустами, разглядывая русалок, что хоровод затеяли, да и понял вдруг, что единственный, с кем он может поговорить об этом – Азель. И даже хочется. Удивился мальчонка таким своим мыслям, но решил попробовать, когда в следующий раз во сне увидятся. Обещал ить черт, что еще встреча будет…

Именно об этом и думал Данька, сидя в Иванов день под той самой березкой и глядя на водомерок, что по речке бегали. Надо бы, конечно, маменьке помогать, но она сама его погнала со двора, после того, как Даня чуть бутыль с брагой не уронил да блюдо с пирогами на пол не вывернул. А все из-за василиска, что сейчас щекоткой в кармане шебуршился. Как он там оказался, да где остальные – неведомо, но Даньку аж потряхивало. Казалось, что сегодня что-то обязательно произойдет, только ждать надо. А чего ждать – неведомо…

Вот и сидел под березкой, не пожелав с другими мальчишками в лес за взрослыми увязаться – искать березку-красавицу, чтобы купало из нее сделать. Как-то неуютно от этого было. Вроде и все правильно, как иначе купало-то сделаешь, а вот не желалось идти березку рубить.

А с местечка, где Данька прятался, хорошо голоса слышны перекликающихся на ярильной полянке, что издавна около реки используется для празднования Ивана Купала. Хорошо голоса разносятся ясным теплым днем по воде, как рядом все.

Принесли березку, поставили, костры ладить начали. А Даня все сидит, на речку смотрит, даже покушать не сбегал к себе домой, хотя маменька в последнее время все ругается, что как оглоед стал – все сметает, не наготовишься. Вот и чучело принесли да и оставили под купалом.

Голоса стихать начали – перед вечерней зорькой время еще есть, можно и к себе воротиться, отдохнуть. Токмо отмечать пока не дюже смели – если не дойдешь до полянки в вечеру, то следующий год ничего хорошего тебе не видать. Так что все пока чинно-пристойно-благородно. Это ночью начнется беготня со смехом и радостями. А может и семьи какие сложатся – они самые крепкие бывают, те, которые в Иванов день сошлись.

Голоса стихли, а Даньку будто кто под руку толкнул – иди, мол, на полянку к кострам, что пока не зажглись, поторопись. Ну Даня встал и пошел.

Вроде день да солнышко светит, а будто тучи наползли на небо или туман какой. Но Даньке все равно не страшно – как будто так и нужно, так и следует. Пришел он к полянке приречной и заоглядывался. Купало и костры зеленым гнилушечьим светятся, но это уже привычно, ничуточки не пугает, только вот странное что-то чудится.

Не выдержал Даня, оглянулся воровски по сторонам – не видит ли кто и подошел к чучелу Ярилы, что под купалой оставили. Все зеленое, а оно серым прям так и тянет, да еще в кармане василиск шипит. Присел Данька перед чучелком да давай вглядываться. Вроде все в порядке, а рука сама к уду срамному, полами старого кафтана почти не прикрытому, тянется. Не выдержал мальчонка, потянул на себя, а уд-от и отвалился! Нахмурился Даня – не должно такого быть, чучело всегда на совесть делали, самым уважаемым на селе женщинам да молодкам поручали. Повертел он еще срам соломенный, да и замер – на том конце, что в чучелке был, залом! Как есть ведьминский залом!

Так и застыл Данька, размышляя, что же это значит. Ведь если ведьма заломает колосья на поле, то там урожая можно не ждать. А если у чучелка Ярилы, которое сжигают, чтобы следующий год был плодовитый?.. Сработает али нет, неизвестно, но даже если и не сработает, кто ж на такое сподобился-то, а?

От этой мысли Данька подскочил, как подорванный и метнулся перепуганным зайцем к Настасье Ильиничне. Кто, как не она, поможет-то?!

На его счастье травница оказалась дома. Выслушав мальчика, травница в растерянности затеребила концы платка. Чтобы ведьма, продавшая душу, делала такие пакости? Странно это. Они ж напрямую порчу наводили, а тут – на целую деревню, да еще кто-то из своих, да еще через Ярилу. Никогда такого не было. Странно, странно…

Настасья задумчиво смотрела на принесенное Даней непотребство, на всякий случай не касаясь. Подопечному ее ничего не сделается, а самой лучше поберечься, особливо с учетом, что дитятков еще не рожала.

Травница думала, а мальчонка нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Нельзя же чучелко без уда оставить! Это ж как он без мужской силы урожай природе сделает?

– Вот что, Даня, – Настасья решительно поднялась с лавочки, подвязывая плат. – Оставайся здесь и сожги это, – травница поморщилась, указывая на плетеную солому с заломом. – Только…

Девушка переплела пальцы и оглядела горницу. Ой как не хотелось в ней сжигать вещь с порчей! То, что порча есть, травница и не сомневалась – иначе бы ее подопечный не прибежал весь в мыле.

– Иди-ка ты в огород. В самом дальнем конце и устрой костерок. Только лешего не забудь предупредить, – и глянула строго так на мальца.

Данька закивал – он и сам понимал, что не абы что сжигать будет. Мало ли, вдруг лесной батюшко обидится?

– А как же?.. – заикнулся мальчик, но Настасья его перебила:

– Я сама сделаю. Но никому не говори!

Иначе проблем не оберешься. Не хватало еще прямо перед словословеньем всю село перебаламутить. Нет уж, сначала надобно отпраздновать, а потом уж выяснять.

– Мы с тобой вечером посмотрим, чтобы все было в порядке, а ночью ведьма на шабаш улетит, ничего не сделает. А вот завтра с утречка и разберемся, – решила травница. – Все, беги. Мне тож поторопиться нужно, совсем мало времени осталось…

Пока Данька жег порченый уд в дальней части огорода наставницы, разгоняя едкий, черный дым, так и норовивший обжечь горло, он все мучился, пытаясь понять – кто? Вроде бы у них в селе только одна ведьма и была – тетка Аксинья, да и та, как свой клубочек отдала, так и перестала с нечистым знаться. Правда постарела быстро, ужасть просто, зато теперь душа не проклята.

Так кто же?

В вечеру все прошло как обычно – и «косички» травяные всем правильные раздали, и огонь староста добыл быстро, и костры зажглись с первого раза. Как девки завели хоровод вокруг купало, так Данька во все глаза на них и уставился – вдруг кто выдаст?! Но нет, и тут все было как надобно – и Ярилу «уморили», и проводили, и утопили.

Дане даже как-то обидно стало, что он ничего не высмотрел и не заметил.

– Нам пора, – Настасья Ильинична мягко коснулась плеча мальчонки.

Запали лампадку от костра и пошли в лес. В этом году как-то все полегче у Даньки проходило – уже все чуть знакомо и мерцание не пугает, и нечисть лесная, что из-за деревьев рожи корчит, не пугает так боле. Может, будь Даня постарше, вообще бы не боялся, но пока все же страшновато. Пусть даже в руках и лампадка, заправленная освященным маслом, и батюшку солью да яичками задобрили – все честь по чести.

Токмо странное ощущение – вроде как все спокойно, как дома, а поджилки все ж трясутся. И ауки вовсю обхихикивают-дразнят, как маленького. Выглядывают из-за деревьев и смеются, бородами трясут. И не поймешь – то ли аука, то ли лесавка.

Страшно.

От того Данька и продолжал жаться около наставницы, не забывая, впрочем, указывать на те места, что гнилушечьим светятся, манят будто. Аль заманивают.

А когда поверху кто-то пролетел, как порыв ветра, что гнет деревья, и разразился едким старушечьим смехом, мальчонка даже не выдержал – пискнул и присел, прикрыв голову руками. Хорошо хоть лампадка в мох упала, хоть заморгала, но не потухла.

– Все хорошо, не бойся, – рука у травницы теплая и мягкая, враз страх отпускает.

Ох и стыдобища же! Данька аж покраснел весь, поднимаясь да лампадку подбирая.

– Извиняйте, Настасья Ильинична, – мальчик шмыгнул носом и решился поднять глаза. Да и замер так.

Стоит травница, смотрит спокойно так, не осуждающе, а над плечом у нее чудище нависло! Огромное, глазастое, а глаза такие огромные, белые, как бельма, лапы-ветки растопырило, будто травницу сожрать хочет!

Данька пискнул задушенным цыпленком, да и пальцем показывает – оглянитесь, мол!

Настасья недоуменно повернулась, да давай поклоны поясные отбивать, да с присказками.

– Здрав будь, батюшка, царь лесной! Прими, батюшка, наш подарок и низкий поклон!

Выкладывает перед этой страхолюдиной последнее, на всякий случай припрятанное яичко и так, незаметно, оглядывается на Даньку и рукой ему: «Кланяйся, мол!». А мальчонку как отпустили – и он тож вслед за травницей кланяться начал.

Так, как двенадцать поклонов отвесила, так и остановилась, а Даня вслед за ней. И опять давай глазеть на чудище, но уже догадавшись, что это леший! Самый настоящий! Может даже Старшой над всеми лесами вокруг, а, значит, и над всеми хозяевами, Лесничий то есть!

А леший рассмеялся гулко, будто прочитав мысли Даньки, да и обратился вдруг в мужика. Мужик как мужик, только вот одежа вся у него зеленая, да кафтан запахнут наоборот – правая пола запахнута за левую.

– Иди, Настасья, сама погуляй. На-ко вот, – леший ловко вытянул из-под пня громадную гнилушку и протянул травнице. – С этим найдешь какую хошь травку. Иди, как она гаснуть начнет, так и вернешься. А я пока с молодым хозяином побеседую.

– Спасибо, батюшко! – девушка поклонилась лесному царю, безропотно взяла гнилушку и, строго оглянувшись на Даньку: «Не перечь!», пошла прочь по тропиночке. Да и пропала через пару шагов, как тьмой поглотилась.

А Даня покрепче сжал лампадку в руке и, сглотнув страх, во все глаза уставился на лешего.