Ряженый-суженый, приди ко мне ужинать...

Глава 11

Странно прошла зима для Даньки. Вроде и не заметил, как Масленица наступила, но чем ближе к весне, тем каждый день дольше становился и маятней. Делов-то как обычно много было – помимо работы по хозяйству нужно набегаться-наиграться, да и к тетке Настасье он заскакивал часто. Но к вечеру такая маета на душу нападала, что мальчик игошей-пакостником (*) бродил по избе, пока матушка не загоняла на печь, дабы не мешался. Но и там, лежа под тихое урчание Бандита или неслышимое для других бормотание домового, все никак не мог успокоиться Данька. Просила душа чего-то али предчувствовала – непонятно.

То ли весна принесла облегчение, то ли помог наговор, что Данька бросил в костер комоедицин, но как только побежали ручьи да появились первые зеленые клейкие листочки на березах, стало мальчонке полегче. И бегать начал шустрее, и сам стал веселее, хоть и навалилось дел – страсть просто! А может и лес оттаявший, куда Даня взял за привычку вечерами забредать, помог – неведомо то.

Так весна вприпрыжку и катилась, пока беда не настигла село да и все окрестности.

Только начали всходить посевы, как пропал дождь. День его не было, два, три… Неделя прошла – солнце с неба печет, лучами разливается, да облаками белыми иногда прикрывается, а грозовых как не было, так и нет. Шепотки пошли по деревне, что неспроста все это, да надо бы что-то делать. Принялись вспоминать дедовские методы, завсегда помогавшие. Зимой вот, к примеру, замерз насмерть Архипка, напившись зеленого зелья. А опойцы, как известно, «нечистые» покойники, значит, он может быть причиной надвигающейся засухи. Надо бы выкопать его, благо в мерзлой земле хорошую, глубокую могилу сделать не удалось, ноги отрезать, чтобы черти на нем не ездили да засуху не развозили, и захоронить как предки завещали – в болоте.

Но ить отец Онуфрий не даст! Пробовали уже несколько лет назад, так он чуть не проклял и не отлучил от церкви тех, кто на кладбище пошел с мыслью разорить могилу колдуна местного, дабы вбить ему в грудь осиновый кол. Конечно доподлинно неизвестно, колдун ли тот был, но ведь не просто так выкопать-то хотели! Он даже после смерти мерзопакостил – морозы все задерживал да задерживал, не давал весне прийти. У некоторых даже скотинка пухнуть стала. Но не получилось поганого колдуна добить. Правда почти сразу после этого весна буквально за несколько дней зазеленила все вокруг. Но может, колдун испугался да морозы отпустил?

Так что побоялись отца Онуфрия, не стали выкапывать Архипку – просто его да еще одну, утопленника, могилки принялись хорошенечко водой колодезной проливать. Опойцы, они ведь вечно пить хотят – с похмелья-то. Может и не ездят на ем черти с засухой, а он сам воду повытягивал? И утопленники тож воду любят. Но не помогало никак. Бабы даже реку обмелевшую проборонили с наговором на дождь (в тайне от отца Онуфрия – не одобрял он такого). Все равно не помогло.

Вот и вторая неделя прошла без дождя. По селу пошел уже даже не шепоток, а пожаром прокатилось – утопить ведьму! Да так быстро, что никто толком потом и не помнил, кто предложил, как собрались, да только буквально за минуты собралась толпа с вилами да топорами и двинулась к дому Настасьи. Она же точно с силой нечистой знается, раз травница да лекарка.

Данька в это время как раз у наставницы дома был, когда под окнами раздался визгливый вскрик Феклы, первой сплетницы деревни, совавшей свой острый нос куда ни попадя и жуть как не любившей травницу за все: за красоту, за умения, даже за то, что у той жених есть, а сама Фекла уже давненько в девках засиделась.

– Настасья, выходи ведьма поганая! Сейчас за все перед нами, честными людьми ответишь!

Удивилась девушка от крика такого, выглянула в окошко да и побледнела – люди все ровно незнакомые. Вроде и лица узнаются, а будто неживые или на кого другого замененные – ни улыбки, ни говорка, все стоят смурные да за вилы-колья цепляются, будто те могут им силы придать да правду сказать. Одна Фекла разоряется словами погаными, почти даже до срамных дошла.

Перекрестилась Настасья и к Даньке повернулась, велев:

– Через окошко, что на лес выходит, выберись и беги к отцу Онуфрию, приведи его сюда, да побыстрее. Я пока сама попытаюсь поговорить, – а у самой руки трясутся, еле тонкий плат на плечи накинула.

Кивнул Данька, да порскнул зайцем – благо церковь недалеко находилась. Сердце колотилось громом майским, когда мальчонка забарабанил в дверь дома батюшки. Слава богу, тот дома оказался, быстро открыл и хотел было отчитать юного певчего за неподобающее поведение, но заметив загнанный вид Дани, строго потребовал рассказать причину. А Данька, хоть и очнулся к тому времени, только и смог пролепетать, что за теткой Настасьей как за ведьмой пришли. Нахмурился отец Онуфрий – рассказывали ему про шепотки по селу, но не думал священник, что кто-то осмелится руку поднять на человека живого по такой надуманной причине.

Быстренько они дошли до дома травницы – хоть и грузен в поясе отец Онуфрий, но силушки и скорости это у него не отнимало.

– Что тут происходит? – громовой голос священника каким-то чудом перекрыл гул да ор, заставив мгновенно примолкнуть всех и повернуться. Данька, прячущийся за широкой спиной отца Онуфрия, заметил, что многие тут же глаза поопускали да смутились, и облегченно выдохнул. Не все, значит, хотели тетку Настасью притопить!

А толпа тем временем раздвинулась, давая прой ти священнику к крылечку, где гордо выпрямившись стояла Настасья, сцепив до белости руки. А совсем рядом с крыльцом, но так и не посмев на него забраться, растерянно замерла Фекла, открывающая и закрывающая рот в незнании, что же сказать отцу Онуфрию. Данька подумал, что сплетница похожа на рыбу, которую выбросили на берег – та тоже также ртом делает, а звука нет.

– Фекла, – строго обратился батюшка к женщине, оглядев всех собравшихся односельчан. – Ты обвиняешь Настасью в колдовстве?

Сплетница злобно покосилась на облегченно выдохнувшую девушку, на Даньку, что привел священника, да затараторила: и как она видела, что Настасья на метле летала да коров тайком доила, а те потом переставали молоко давать, и как колосья на поле общественном заламывала (**), и как…

– Хватит! – гневно прервал женщину отец Онуфрий. – Мало я тебе епитемью назначил, раз продолжаешь всякую ересь болтать! Нет у нас на селе ведьм!

– Но как… – Данька хотел было сказать про тетку Аксинью, но прикусил язык. Вдруг ему все показалось на Ивана Купала все? И не летала тетка Аксинья в срамном виде по лесу на шабаш… Прикусить-то язык мальчонка прикусил, а все равно покосился в толпу, где заметил ее, да и встретился взглядом с вдовицей. А у той такая мольба в глазах стояла, что Даня себя даже неловко почувствовал да и отвел взгляд поскорее. Да вообще странно, что встретился, да ведь почти никогда не смотрела другим в глаза – то очи долу опустит, то в сторону посмотрит, то быстро глянет и давай опять куда еще смотреть. Видно, верно говорят, что у ведьмы в глазах все в перевернутом виде отражается, вот не глядят они честным людям в лицо.

А отец Онуфрий продолжал тем временем:

– На Крестный ход все ходили? Все! Все помнят? – священник обвел тяжелым взглядом толпу. Мужики до бабы закивали – не сумлевайся, мол, батюшка все ходили, все помним. А отец Онуфрий придавил взглядом сплетницу-Феклу да продолжил: – Разве замок кто целовал? Или меня за ризу дергал? Или посреди службы куда сбегал? (***) Не было такого. Так что, Фекла, переставай воду баламутить. Пошли со мной в церковь, на исповедь, а вы расходитесь, – священник повернулся к толпе. – Разве нет дел важнее, чем тут стоять?

Все даже попятились невольно – до того разгневанным выглядел батюшка, а стоявшие в задних рядах тут же принялись уходить «по делам», вроде бы не выказывая торопливости, но быстро. Ведь стоявшие там и до этого не горели оставаться и оказались около дома травницы только из-за того, что все собрались на ведьму, вот и им пришлось.

А отец Онуфрий не только словом, но и внушительным видом понукал сельчан прекратить заниматься ерундой, так что рассосалась толпа также быстро, как и собралась. Только Настасья, Данька, Фекла да отец Онуфрий остались.

– Иди, помолись, я к тебе попозже зайду, – обратился батюшка к Настасье и удалился, уведя с собой злобно оглядывающуюся Феклу – в очередной раз вразумлять.

Травница же, проводив священника, зашла в дом, села на лавку да там и расплакалась – от пережитого. Ведь сколько людям помогала, сколько вылечила-выходила, а стоит чуть чему случиться – сразу ее в ведьмы записывают. Растерянный Данька не знал что делать, поэтому просто рядышком сел – не бросать же наставницу в таком состоянии.

Вдруг дверь избы тихонько скрипнула да из сеней раздался негромкий голос:

– Настасья, можно к тебе?

Девушка вскинулась и тут же принялась утирать слезы платом, а Данька с удивлением подумал за ради чего к травнице пришла тетка Аксинья.

– Входи, – кликнула Настасья, чуть приведя себя в порядок.

Тетка Аксинья чуть ли не боком протиснулась в избу и нерешительно замялась у порога.

– С чем пожаловала? – недружелюбно спросила травница, настороженная странным поведением женщины.

– Да вот, узнать, как ты, – неловко и очень старательно изобразила улыбку Аксинья.

– С божьей помощью – все в порядке, – ответила Настасья, полнясь новыми подозрениями и невольно сцепляя пальцы в защитном жесте от сглаза.

Аксинья же, увидев его, грустно и на этот раз искренне улыбнулась и, вздохнув, продолжила:

– Рада за тебя, Настасья, – и с заминкой продолжила: – Позволь с твоим учеником переговорить. Наедине.

Травница с тревогой взглянула на Даньку – зачем мальчонка понадобился Аксинье? Тот же только рот раскрыл от удивления.

– Обещаю, ничего плохого не сделаю, – чуть ли не с отчаянием продолжила женщина. – Только переговорить, очень нужно.

Сжала Настасья губы в раздумье, а Аксинья стояла на Даню с мольбой глядючи. Мальчик-то и не против был поговорить – интересно же, что ведьма сказать хочет, но терпеливо ожидал разрешения наставницы.

– Ну ладно, – наконец откликнулась травница, все еще в сомнениях. – Но смотри, Аксинья, я за него ответ несу перед родителями, так что лучше тебе поберечься.

Вроде и не чувствовалось угрозы в голосе Настасьи, но прозвучало так страшно, что Даня даже с испугом глянул на девушку. Впервые он в таком состоянии наставницу видел.

– В травяной сарай идите, – велела травница, усевшись на лавку, с которой успела подняться.

Аксинья закивала и торопливо вышла, а Данька за ней хвостиком потянулся.

А в сарайчике хорошо – пучки трав по стенам да под потолком развешаны на просушки, мухи-пчелы гудят-жужжат, ветерок в окошки подкрышные залетает. Душисто, размористо, дремотно. Любил мальчик тут работать – и посидеть просто так можно, и истории наставницы разные послушать.

Тетка Аксинья нервно оглянулась по сторонам, зачем-то волосы поправила, да и говорит:

– Спасибо вам, что не выдали. И так мне житья нету, а если бы все узнали точно, то порешили бы меня точно.