Здесь водятся драконы

III

Египет,

Александрия.

— Всё запомнили, дети ослицы? Ничего не забудете, не напутаете?

Говоривший, высокий мужчина с грубым, словно вырубленным топором смуглым лицом, украшенным к тому же на щеке уродливым шрамом. Говорил он резко, на чистом арабском языке, в котором человек бывалый сразу узнал бы природного обитателя Аравийского полуострова, где, как известно, расположены священные для всех мусульман города Мекка и Медина. Те, к кому он обращался — трое оборванцев, чьи физиономии носили следы всех мыслимых пороков, включая и те, что Пророк настрого запретил правоверным, униженно кланялись, и повторяли под нос, как заведённые: 'Да, господин! Всё понятно, господин! Конечно, не забудем, господин

— И запомните — если кто-нибудь из вас передумает и сбежит — отыщу хоть в Дамаске, хоть в Багдаде, отрежу уши и заставлю их сожрать! А потом перережу глотку, как барану, зашью в свиную шкуру и выброшу в помойную яму в еврейском квартале!'

Слова, сказанные мужчиной со шрамом, были обидными, и в иное время бродяги постарались бы улучить момент и пустить в ход свое оружие — кривые йеменские ножи, называемые «джамбия», которые они прятали под лохмотьями, — но сейчас никто из них даже и помыслить не мог ни о чём подобном. И дело было не только в солидной (по их собственным меркам, разумеется) сумме, которую посулил чужак, и даже не в заткнутом за кушак большом револьвере с гранёным стволом и высокой гребенчатой мушкой. Он сам внушал столь безотчётный ужас, отводя взгляды, что оборванцы по очереди отводили взгляды, встречаясь с ним глазами.

Салех, стоявший крайним справа, тоже покорно потупился, когда пронзительный взор человека со шрамом переместился на него. Он уже был не рад тому, что на вопрос незнакомца, заданный ему двумя часами раньше на рыночной площади, где Салех присматривал, что бы украсть, обеспечив себе сухую лепёшку и горсть фиников на ужин, он ответил согласием — и не просто ответил, но и явился в назначенное время в переулок Горшкечников, что располагался в двух шагах от границы европейского квартала.

Наниматель пришёл на встречу не один — за его спиной стоял слуга, облачённый, как и хозяин, в белую накидку «аба» из добротной хлопковой ткани — и так же, как он, сжимающий под складками оружие. Так что оборванцам оставалось лишь терпеть, униженно кланяться, да беззвучно бормотать под нос — «ну, погоди, сын шакала, придёт и наше время…»

Собственно, дело, для которого их наняли, не казалось Салеху чем-то особенно сложным. Предстояло под покровом ночи проникнуть в один из особняков и похитить оттуда женщину, как сказал человек со шрамом, явившуюся в Александрию из Европы. Риска, объяснял он, никакого: сначала они обезвредят сторожа, после чего войдут в дом и сделают всё дело. Жертву следует связать и заткнуть ей рот, не причиняя, однако, никаких увечий — «если хоть волос упадёт с её головы этой неверной, шкуру сдеру заживо!» Со служанкой же, которая вполне может оказаться в доме, можно вовсе не церемониться — лучше всего сразу перерезать горла, пока та не переполошила своими криками весь квартал. После этого добычу следует вынести, завернув в покрывало или ковёр, и отнести в этот вот самый переулок, где будет ждать повозка. А чтобы всё прошло гладко, быстро и без лишнего шума, один из троих — с этими словами чужак ткнул пальцем в Салеха, — останется возле крыльца. Он будет прятаться в тени, не привлекая к себе внимания, а если на улице появится военный патруль (солдаты гарнизона изредка совершали обходы европейского квартала) — подаст подельникам сигнал тревоги, кинув в стекло маленький камешек. «Только смотри, шелудивый верблюд, не выбей стекло, кишки выпущу!..»

Салех против такой роли не возражал — наоборот, он обрадовался, поскольку полагал, что для «караульщика» риск будет меньше чем лдя тех, кому придётся лезть в дом и возиться там с визжащими, сопротивляющимися женщинами. Ещё и лить кровь придётся, а к этому душа у Салеха совсем уж не лежала. Нет уж, постоять на стрёме — как называют это в одном далёком городе, стоящем на берегу совсем другого моря, о котором Салех, впрочем, понятия не имел — это как-то спокойнее, а деньги, обещанные нанимателем со шрамом, те же…

Всё действительно прошло без сучка, без задоринки. Слуга нанимателя, сопровождавший их до нужного дома, расправился со сторожем, скучавшем на крыльце, поразив его в гортань ловким броском ножа. Не успело тело упасть на ступени, как убийца бесшумно подскочил к нему, подхватил подмышки и указал спутникам на дверь — «Вперёд!» Двое подельников Салеха, выхватив из-под лохмотьев ножи, кинулись в дом; сам же он подхватил ещё дёргающееся тело за ноги и помог оттащить в тень за крыльцом. Слуга, сделав на прощание угрожающий жест, скрылся во тьме, а Салех, с облегчением переведя дух, занялся полезным и привычным делом — обшарил карманы убитого сторожа, после чего забился в поглубже в тень, но так, чтобы иметь возможность видеть всё, что происходит на улице перед особняком.

Ожидание не затянулось. Сначала в доме послышалась возня, потом короткий женский вскрик (Салех, услыхав его облился холодным потом), затем что-то шумно упало — и на крыльце возникли двое, волокущих извивающийся свёрток, из которого доносилось невнятное мычание. Не задерживаясь ни на один лишний миг, все трое кинулись прочь, стараясь держаться в тени стен зданий, и спустя несколько минут уже стояли возле арбы. Мужчина со шрамом ждал их, как и было уговорено, возле арбы с высокими колёсами, запряжённой ослом. Он отодвинул уголок ковра, чтобы лунный свет падал на лицо похищенной. Салеху на миг тоже захотелось увидеть её, для чего следовало сделать шаг вперёд и вытянуть шею, чтобы заглянуть через плечо чужака — но, встретившись взглядом с бдительным слугой, под абой которого — Салех помнил это, — прятался нож, на котором, наверное, ещё не высохла кровь убитого сторожа, он оставил эту мысль.

Наниматель остался вполне доволен увиденным. «Хвала Аллаху, она самая!» — буркнул он и кивнул слуге: «Расплатись с собачьими детьми, и пусть навсегда забудут то, что произошло сегодня!» Наступал самый сладостный миг ночного предприятия (не считая обшаривания карманов убитого) — расчёт. Слуга, недовольно бурча, принялся копаться в складках своей абы, нащупывая кушак, в котором полагалось носить кошель с монетами. Оборванцы в предвкушении получения платы, столпились перед ним — и не упустили момент, как человек со шрамом извлёк из-под одежды нож и пустил его в ход.

Салех умер последним — «наниматель» распорол ему ножом печень, предварительно зажав рот жёсткой, как подошва бродяги, ладонью. Спазм дикой боли пронзил тело оборванца, и, уже погружаясь в кровавую тьму, он успел увидеть, как человек со шрамом дождался, когда слуга начнёт и сзади, мягким и стремительным, словно кошачьим движением перехватил своей джамбией ему гортань. После чего — уселся на козлы и скрылся в лабиринте александрийских улочек, оставив на древней брусчатке кровавые лужи да четыре остывающих трупа.