Жребий

«Да это любому станет ясно, кто на них посмотрит. Что ж я, старая, видела, но не замечала… Вот проходимка! Опутала моего лопушка. Я ее приголубила, жизнь исправлять, бедняжке, задумала. Поделом мне старой! Не тащи чужой воз! Как малого теперь выручать? Тяжко! У него тоже норов пробудился».

Мысли Евдокии стали метаться. Терзала обида и на племянницу, и на сына. «Сговорились за моей спиной. Провести вздумали! Не на ту напали!»

Евдокия встала, заходила по комнате, выпила воды.

«Делать-то что? Э, разве сразу так путного что придумаешь, как положение исправить? На людях успокоиться легче. Пойду по делам. Авось голова что накумекает».

И впрямь на улице она пришла немного в себя, и даже боль отпустила. Евдокия стала рассуждать более спокойно:

«Еще неизвестно точно, потерял ли сын голову из-за этой паршивки. Мало ли что парень может изображать. Хотя мой-то без фантазий. Повыспрашивать у него нужно спокойно. А ежели что, наставить. Материнское слово коль горячо, в сердце проникнет».

Когда Евдокия вернулась с рынка, молодые были уже дома. Костя читал вслух книгу, облокотясь о подоконник. Татьяна сидела в кресле, поджав ноги. То и дело оба чему-то смеялись.

«Ишь ты, мадама как закатывается! То бирюком сидела, слова не добьешься, а то прямо вся рассыпается. Глаза не смотрят», — с неприязнью подумала Евдокия, присаживаясь на диван. Костя, отложив книгу, подошел к матери:

— В цирке такая программа была интересная. Клоун меня просто уморил. Кстати, он был под моряка разряжен. Как он в ванне тонул, это надо было видеть!

Сын с ужимками стал изображать клоуна. Евдокия вяло улыбалась.

«Чего хоть ломается? Не знает, как навеселить свою цацу»,

— Мам, а мы ужасно проголодались.

— Наконец-то пробудился твой флотский аппетит! — чересчур громко, как показалось Евдокии, рассмеялась Таня. — Наедайся дома про запас. А то ваш кок испугается твоего аппетита и сбежит с корабля.

— Пусть попробует! Если уйдет наш кок, вся команда разбежится. Мы его морским тросом к мачте привяжем.

— А ты не забудь прежде чем на корабль ступить — взвеситься. А то из-за лишнего груза другие могут пострадать.

«Слова-то у нее все какие-то крученые, — с еще более усиливающейся неприязнью думала Евдокия. — А мой под нее подстраивается. Ишь, в глаза заглядывает».

Костя стал подтрунивать над сонливостью

Татьяны, которая появилась у нее в последнее время. Оба заливисто смеялись.

Евдокия ушла на кухню. Она с трудом сдерживала раздражение, боясь преждевременно выдать свои мысли. Разогрев картофель с мясом и борщ, она сказала молодым, что ей нездоровится, и пошла спать.

На другой день она еле дождалась, когда Татьяна уйдет на работу. И как только за нею закрылась дверь, прямо у сына спросила:

— Ты что, совсем голову потерял?

— Это ты о Танюше? Кажется, да. — Костя улыбнулся, спокойно глядя на Евдокию. Это ее сразу взорвало:

— Неужели ты не разбираешься, что к чему? Разве такая тебе нужна жена? Она совсем неумеха. При тебе старается, за все берется. А позор-то весь при ней. Куда твои глаза глядят?

— Мама, — недоуменно спросил сын, — как ты можешь говорить так о человеке, с которым живешь под одной крышей?

— Вот именно! Я ее приютила. Хвост ее прикрываю…

— Мама! Я прошу…

— А, слова мои не нравятся! Я не хулю, а правду говорю.

Костя вскочил с кресла, снова сел. Правая щека у него вспыхнула, что, Евдокия знала, бывает, когда он сильно волнуется. Она приструнила себя и продолжала более спокойно:

— Неужели ты не можешь найти себе более подходящую девушку? У тебя так много разных знакомых. Вера Козлова чем плоха? Музыкальное училище заканчивает, вяжет, шьет. А Таня Лобанова почему не устраивает?

Скромная, обходительная, все при ней. Вы же с нею последнее время дружили.

— Все это детство, товарищеские отношения, — поморщившись, нетерпеливо перебил Костя.

Евдокия вздохнула, скрестив руки на животе:

— Там детство, здесь — любовь горячая? Чем эта краля тебя приворожила? Своими бессовестными глазами? Губки бантиком, носик крантиком. С лица воду не пить. Тебе человек для жизни нужен, а не кукла.

— Таня — добрый человек! — запальчиво выкрикнул Костя, с силой хрустнул костяшками пальцев. — Да, добрая, доверчивая. Случилось у нее такое… что, ее нужно теперь казнить за ошибку?

— Хороша ошибочка! За такую ошибку мне отец бы голову оторвал, муж в глаза наплевал, а люди дегтем ворота бы вымазали, пальцем показывали бы.

— Мама! — Костя встал, зашагал по комнате взад, вперед. — Сейчас совсем другие времена…

— Сейчас честь не в моде? — фальцетом выкрикнула Евдокия.

— При чем честь, когда девчонка ошиблась!

— Ладно, — вдруг вкрадчиво произнесла Евдокия. — У тебя любовь открылась, а у нее тоже? Вроде совсем недавно у нее к другому любовь была.

— Она просто потеряла голову.

— Сейчас тоже потеряла? — так же тихо, с особым нажимом спросила Евдокия и сразу повысила голос, загрозив пальцем. — При крыться она тобой хочет, стыд свой схоронить. А ты губы раскатал на ее улыбочки. Получи драгоценную радость, воспитывай чужого ребенка. — Евдокия раскинула в стороны руки.

— Мама! — сын стукнул по ноге рукой. — Ребенок здесь ни при чем. И не надо говорить о нем так пренебрежительно, — повысил голос. — Он — будущий человек.

— …которого она хотела упрятать в дом ребенка, — язвительно усмехнулась Евдокия.

— Это от отчаяния! — громко крикнул Костя. — У нее надломлена душа. Человек даже веру в людей потерял!

— Поэтому она прицепилась? Она так и будет всю жизнь изменять тебе.

Костя замотал головой:

— Меня не интересует, что у нее было в прошлом. Я вижу: Таня серьезная, добрая. И преданности ее не нужно учить. Она все понимает, во всем разбирается, деликатна. — Он, судорожно вздохнув, жалобно посмотрел на мать.

— Да родственница она нам! — накренилась к сыну Евдокия.

— Десятая вода на киселе.

Евдокия еле сдержалась, чтобы не раскричаться. Ей казалось, что слезы вот-вот брызнут из глаз, но голос становился все тверже:

— Глаза свои протри, затмение на них нашло. Жену берут не только для ласок, о муже она должна заботиться, уют в доме наводить, честь хранить. А эта — неумеха, лентяйка, распутница! И ты позарился на такое! Дрянь она! Мерзавка!

Костя сцепил руки, с силой разорвал их и почти зло, отчужденно посмотрел на Евдокию.

— Мама, я не хотел тебя больно задевать. Но ты сама к тому привела. Все выскажу! — крикнул он. — Я всегда уважал тебя, доброй считал, прислушивался к твоим словам. А из-за Тани увидел тебя будто другими глазами. Когда узнал, что родственнички напридумывали с домом ребенка, был просто ошарашен. Неужели ты не понимаешь, что это преступление? И не только перед ребенком, но и перед Татьяной. Мне стыдно за тебя и жалко Таню, что она попалась в ваши силки.

— Конечно, — ядовито процедила Евдокия, — ее пожалеть резон есть. Ты что, из-за жалости собираешься жениться на ней?

— Нет, с жалости все началось. Я испугался за нее. Мне хотелось ее спасти, — Костя говорил уже почти спокойно. — Вижу — хорошая девчонка, только вся растерялась. Хорошая она, я даже сам не заметил, как влюбился в нее.

— Обманываешься ты!

— Я знаю, что она стала для меня очень дорогим человеком, и хочу заботиться о ней и о ребенке.

— А мать побоку?

Костя сокрушенно качнул головой.

— Зачем ты так говоришь, мама? Ты же знаешь, я тебя никогда не обижу.

— Ишь ты, для всех хочешь хорошим быть, не получится. Или я, или она! — твердо заявила Евдокия.

Сын молча опустил голову.

Евдокия подошла к нему вплотную.

— Ты жизни не раскушал, не пробовал, какая она может быть горькая.

Костя поднял голову.

— Жизнь, мама, я знаю хуже тебя. Но я знаю уже твердо: лучше людям живется, если они между собой как в одной цепи, а не прячутся за спины друг друга. Наш капитан так и говорит…

— На корабле у вас законы морские, а здесь людские, — с еще большим вызовом крикнула Евдокия.

— Те же самые, мама, человеческие.

— Что с тобой говорить, коль ты трезвость потерял… — голос Евдокии дрогнул. Она почувствовала, как горячий комок подступил у нее к горлу, обжег все нутро. Она обхватила ладонями лицо и заплакала. Костя беспомощно, растерянно глядел на нее. Но вдруг всплеснул по-женски руками и громко выдохнул:

— Э-эх, мама!

Повернулся, пошел в прихожую. Резко стукнула входная дверь. Евдокия подняла голову, прислушиваясь к затихающим па лестнице шагам. Ей стало страшно: сын отдалился от нее. А ведь он всегда делился с нею своими заботами, ничего не скрывал, смело просил совета. Верил ей! Каким был всегда внимательным! Никогда грубое слово не сказал, умел заботиться о матери. И вот…

Евдокия подошла к двери, растерянно остановилась около нее. Взглянула на себя в зеркало. Каменное лицо с застывшими в глазах слезами! Жалкая фигура! Снова задрожали губы, всхлипнула:

— Воспитывала сынка, радовалась! В старости утехи ждала…

Слезы опять потоком хлынули у нее из глаз. Ей становилось все обиднее за себя. По чему не возвращается Костя, он бы увидел, как ей горько, тяжело. Попросил бы у матери прощения. И снова стало бы все ладно. Куда же он ушел?..

Устав от рыданий, Евдокия решила прилечь на диване. Долго лежала ома неподвижно и не заметила, как задремала. Когда проснулась, в душе уже так остро не болело, но в груди было как-то тяжело и пусто.

Несколько дней Евдокия ходила совсем разбитая — все не могла успокоиться. А тут началась еще сильная головная боль.

Внешне Евдокия старалась быть прежней. Только к Тане меньше обращалась. А та вроде бы и не замечала этой перемены.

У Евдокии стало покалывать сердце. Она все же пожаловалась молодым.

— Мама, ты лежи больше, мы сами на кухне будем вахту нести, — мягко предложил сын, виновато глядя ей в глаза.

Таня ласково произнесла:

— Сейчас же и ложитесь в постель, а я в аптеку схожу за валерьянкой и настойкой пустырника. Чай с медом вам наведем, он тоже успокаивает.

Евдокия, молча кивнув головой, подавила вздох:

«Голубушка, на все уловки идешь, лишь бы парня охомутать. Заботливой прикидываешься».

Как-то лежа бессонной ночью в кровати, Евдокия стала примеряться к той жизни, которая ее ждет с неожиданной невесткой:

«Костя твердость выказывает. Знай стоит на своем: люблю, мол. Что теперь сделаешь?

Остается к молодым приноравливаться. Видно, придется и с невесткой общий язык находить. Еще неизвестно, чем другая лучше будет. К ним, нынешним, спроста не подступишься, все с фокусами, капризами. Сколько мне маяться душой, здоровье терять? Пусть путаются, как знают…»

Буря в душе Евдокии затихла.

На другой день пораньше встала, к завтраку принялась ватрушки готовить. Когда на кухне появилась Татьяна, ласково сказала ей:

— Мое дело старческое, а ты-то что рано проснулась? Понежилась бы.

Татьяна посмотрела с удивлением, видно, чтобы скрыть растерянность, начала волосы в косу заплетать, вдруг улыбнулась лучисто, довольно:

— Денек какой сегодня светлый.

— На весну тянет, — беззаботно рассмеялась Евдокия.

Снова в доме стало спокойно, весело. Костя так радовался этому. К матери стал относиться особенно внимательно. То обнимет се будто ненароком, то в газете статью интересную предложит почитать, то пластинку ее любимую заведет.