Волшебный магазин
- Автор: Анна Родионова
- Жанр: Русская современная проза
- Дата выхода: 2021
Читать книгу "Волшебный магазин" полностью
– Ладно, сходим с тобой погулять. Я тебе объясню.
Идут по темным переулкам, входят в какой-то вонючий двор. К ним тут же подходит гигант, сейчас как двинет по мозгам. Сашенька прижимается к Тамаре.
Но гигант уже при приближении говорит:
– Ба! Какие люди в Голливуде!
И они с Тамарой обнимаются.
– Я тебя из вида потерял. Ты все в своем институте?
– Пока да.
– Хочешь вернуться?
– Может, и вернусь. Не сейчас.
– А это кто, новенькая?
Сашенька вежливо поздоровалась.
– Слушай, Рустам, у тебя в школе по литературе что было?
– Тройку натянули. А это для чего?
– Опрос проводим, кто знает Достоевского.
– Да его все знают.
– Ой ли?
– «Идиот», да это… «Преступление и наказание» – все наши понятия.
– Ладно, будет показ, приглашу.
Но громила уже отвлекся – во двор въехала дорого вида машина. Шофер высунулся в окно и свистнул громиле.
– Это кто? – оробело спросила Сашенька.
– За девочками, сейчас наберут самых красивых и в баню. Вернутся с наваром.
– И ты тоже?..
Девушки садились с хохотом, за ними с завистью следили остальные.
– И кому этот навар?
– Догадайся.
– Твоему другу.
– Не смеши. Ладно, пошли. А может, хочешь попробовать? Ладно, пошутила, Соня Мармеладова.
На репетиции Тамара – Катерина Ивановна – намазала Соне щеки свеклой, задрала юбку повыше и вытолкала прочь: «Иди-иди, не сдохнешь! Все через это прошли!»
Ромочка нашел старую, кем-то выброшенную дубленку с прорехами, подвесил под полу топорик и ходит с ним, привыкает. А у самого такие голубые глазки, как у праведников на иконах.
Настя – сестра Раскольникова жалеет его ужасно, уже путая, где Рома и где Родя. То прореху зашьет, то по головке погладит, как в детстве.
Сживаются со своими персонажами, думают их мыслями, изменились – не узнать. Никто не прогуливает, никто не ждет никаких благ, о показе даже не думают, все равно играть негде. Просто они стали другими.
Теперь уже торчат в институте с утра до ночи и только на репетициях. Других предметов уже нет. Институт пуст.
Олигарх где-то прячется в Италии. Администрация по одному исчезает с каждым днем. Буфет не открыли вообще. Выяснилось, что им владел племянник олигарха. Наверно, тоже в Италии.
А Божко репетирует.
Куда-то пропали другие курсы: операторы, журналисты. Не слышно больше перестука балетных каблучков, не звучит музыка – охрана спёрла все, что похоже на технику: компьютеры, синтезаторы, осветительные приборы. Пропускной пункт открыт – входи, уходи, приводи кого хочешь, выноси что хочешь. Но выносить уже нечего.
А Божко репетирует.
Народу пришло на показ немерено: ребята приглашали всех, кто подворачивался по дороге. У кого-то смогли приехать родители. Друг Тамары и три ее коллеги сидели в первом ряду, придирчиво настроенные к спектаклю и к самой Тамаре. От института не было ни единого человека.
Но идущие толпы засекли охранники рядом расположенного банка и встревожились: что за демонстрация, а потом нас громить пойдут? Дали сигнал своему начальству.
В душной черной студии при свете настоящих свечей начался показ. Артисты знали, что это последний раз, и выплескивали в сценах свое неприятие такой жизни, свое сопротивление сложившейся ситуации, свою боль от невозможности продолжать учебу – именно тогда, когда они стали понимать, как надо играть, как надо себя тратить, не жалеть, а идти напролом. Божко и Ангелина были за кулисами – у них не было возможности смотреть, они должны были помогать. Но неожиданная мертвая тишина из тесно забитого зала насторожила мастера. Возникло ощущение, что все ушли. Он заглянул в дырку в занавесе и поразился лицам зрителей, они как будто не дышали.
Ребята не играли, ребята жили.
Неожиданно раздался шум, непохожий на реакцию зала. В зал вошли трое в черном камуфляже. На них зашикали. Они продолжали идти к сцене. Из первых рядов встали родители и перегородили им дорогу, просто встали к ним спиной, не отвлекаясь от сцены. Поднялись и другие ряды, чтобы видеть происходящее.
Студенты грозно запели – это было бессловесное угрожающее мычание, предшествующее убийству двух женщин.
Камуфляжники остановились. Им подали стулья. Они сели – дали слабину. Правда, один, видать главный, стал звонить, очевидно, начальству. Но не тут-то было – еще в бытность свою ректором олигарх Петров сделал одну мудрую вещь – поставил блокировку телефонных звонков.
Зрители снова сели. Присутствие властных структур добавляло напряжения и так нервному сюжету.
Сашенька была идеальная Соня, нельзя было представить более чистое существо в этом замаранном мире.
Тамара знала, что делает, она накопила много боли за эти неполные два курса и много правды – ей, как и всем, терять было нечего. Выгнать дочь на панель, чтобы спасти от голода других детей, – это понятно каждой русской женщине и без Достоевского, и чем за это надо заплатить, тоже понятно.
Раскольников-Рома был, как Соня, святым убийцей. Он разделывался с нечистью жизни ее способами и готов был за это на Голгофу.
Пауки показались пародией на камуфляжников – их, этих камуфляжников, вдруг стало много – как будто они размножались на глазах. Нежеланные гости напряглись. Когда Денис достал пистолет – они схватились за оружие. Женщины – мамы, бабушки, сестры, подруги повисли на них, не давая пошевелить руками. Денис выстрелил и упал.
До самого конца все стояли, защищая актеров.
Под дулами настоящих пистолетов Сашенька-Соня прочитала строчки Евангелия и перекрестила Раскольникова.
Занавес закрылся. Все захлопали. Камуфляжники пошли на сцену. Не обращая внимания ни на актеров, ни на зрителей стали собирать в пластиковые мешки компромат: пистолет, топор, украшения, напечатанные на принтере деньги.
Студенты стояли возле своих преподавателей. Губы их шевелились.
Зрители перестали хлопать и прислушались к яростному шепоту:
– От топота копыт пыль по полю летит… От топота копыт пыль по полю летит…
И вдруг привычная учебная скороговорка загремела многими голосами – голоса ширились, множились, поочередно включались зрители:
– От топота копыт пыль по полю летит… От топота копыт пыль по полю летит…
От топота копыт пыль по полю летит!
«Они не пропадут! – думал Божко. – Они уже не смогут пропасть. За ними мы, за ними Достоевский. Он не даст пропасть. Даже если мы больше никогда не встретимся, у каждого в душе навсегда будет жить клочок этой нашей общей рваной актерской судьбы».