Пути сообщения

Будущее

Владика она положила на саночки – ноги свисали, но ничего, чемодан вдоль путей тащила волоком. Он цеплялся за снег: не хотел уезжать, как Ганя. Это сравнение снова обожгло Нину, но она приказала себе держаться. Сейчас она должна думать только об одном: как спасти Владика. Нина знала, где ночуют извозчики, и пошла туда. До вокзала можно было бы и пешком, но сил не осталось. Из повозки, придавленная чемоданом и санками, Нина чуть не выпала в грязный снег, и какой-то случайный не очень трезвый человек подхватил ее и помог войти в здание вокзала. Торжественность Курского на этот раз не восхитила ее, а накрыла щемящей тоской; Нина села на дальнюю лавку, слившись с пейзажем из росписей. Ей нужно было найти кого-то из знакомых, чтобы передали Генриху устное сообщение, чтобы посадили на поезд.

Оставить Владика и пойти в Наркомат Нина не могла, пойти в Наркомат с Владиком не могла тоже. После ареста Андрея она знала, что верить нельзя никому: любой, кому ты доверял еще вчера, мог предать, подставить, сдать. Нина до сих пор помнила лицо того товарища с дачи – трудно представить, чтобы он, именно он через пару месяцев донес на Андрея. Ганя говорила, они были друзьями еще со школы – она никак не могла поверить. Нина – могла, и то не слишком уверенно.

Через какое-то время она заметила между лавками суетливо бегающую знакомую фигуру: значит, Евгеша, вернувшись из праздничных гостей, нашла ее записку. Нина радостно замахала руками. Евгеша с живым обеспокоенным лицом – как же Нина сейчас была ему рада! – тащила наволочку с Владиковыми вещами – в суматохе Нина, разумеется, все забыла – и кое-какую еду.

– Вот, собрала, матушка, – тяжело дыша, сказала Евгеша. – Что ж вы не предупредили меня, я бы помогла и собраться, и доехать. К чему такая спешность?

– Не могу объяснить, – сказала Нина. – Но мне очень нужна ваша помощь. Во-первых, добегите до особняка Толстого, квартира четыре. Разбудите Арсентьева, скажите, что Нина Беккер послала с просьбой: нужен билет на ближайший поезд, куда угодно подальше. Потом, когда Генриха увидите, скажите ему, что Ганю забрали, и я увезла мальчика.

– А куда же вы едете, матушка?

– Откуда ж я знаю, мадам? – Нина засмеялась привычной Евгешиной тугодумности. – Это Арсентьев скажет.

Евгеша кивнула и, повторяя шепотом «квартира четыре, Арсентьев, квартира четыре, Арсентьев», выбежала из здания вокзала.

Владик спал. Нина завидовала крепкому детскому сну, детской же безмятежности, вспоминала себя ребенком – чудесное было время. Ни о чем не нужно думать, нечего бояться, мир – одно сплошное открытие и приключение. Владик в пальто вспотел, Нина убрала взмокшие пряди со лба и подумала, что нет большего счастья, чем этот мокрый прохладный лоб – после того, как спа́ла температура или долго бежал от радости.

Вскоре вернулась запыхавшаяся Евгеша, а с ней заспанный Арсентьев, тоже взмокший, в пальто поверх пижамы и в шляпе набекрень.

– Ниночка! – бросился он к Нине с обеспокоенным раскрасневшимся лицом. – Что стряслось? Почему ночью?

Нина отвела Арсентьева в сторону.

– Беда, Алеша. Мне нужно увезти мальчика. Посадите нас, пожалуйста, на поезд.

– Но Ниночка! Кто этот мальчик? Где Гена? Не можете же вы поехать в любом неизвестном направлении!

– Почему же в неизвестном? – улыбнулась Нина. – Вот куда уходит поезд, который сейчас подали на перрон?

Арсентьев, прищурившись, посмотрел на часы.

– В Таганрог, – сказал он растерянно.

– Вот видите. – Нина отряхнула быстро тающий снег с его воротника. – Направление известно.

Алеша совершенно растерялся, и Нина поспешила его заверить:

– Алеша, так нужно. Сказать ничего больше пока не могу. Но вы ведь друг мне?

Он кивнул.

– Тогда просто поверьте: так нужно. Гена все узнает и найдет меня. Все будет в порядке.

– Понял, – сдался Арсентьев. – Так, значит, Таганрог?

– Почему бы и нет? – сказала Нина. – Я еще никогда не бывала в Таганроге.

Можно ли доверять Алеше? Нина смотрела на него, о чем-то беспокойно говорящего с начальником поезда, крупного, сутулого, невероятно доброго, и выбирала верить. Невозможно подозревать каждого, думала она, но и доверять в наше время рискованно. Но был ли у нее выбор? Выбора не было.

Наконец Арсентьев кивнул Нине и, подхватив чемодан, быстро занес его в вагон. Нина несла на руках Владика, она уже начала беспокоиться, нормально ли, что ребенок спит, несмотря на все, что произошло в эту ночь, но решила, что так проще: не нужно ничего объяснять.

Евгеша занесла в вагон мешок с провизией и даже поплакала у дверей купе.

– Долгие проводы – лишние слезы, – сказала ей Нина. – Пожалуйста, сообщите Генриху все, о чем я вас просила.

Евгеша кивнула:

– Все, все передам, матушка. А если что, к нему вот направлю за разъяснениями, – и она указала на Арсентьева.

– Я Гене сам все передам, – согласился Арсентьев. – Ниночка, слушайте: поезд на Москву из Таганрога отправится теперь в четверг. Найдите начальника поезда – его фамилия Перов. И передайте мне через него ваш новый адрес.

Нина кивнула.

– Мы справимся, – сказала она. – Не переживайте.

Провожающие покинули вагон, Нина расстелила на полке холодную накрахмаленную простыню и клетчатое шерстяное одеяло и наконец-то раздела Владика. Он промычал что-то и перевернулся на бок.

Поезд тронулся. Исчез перрон, замелькали в сумраке призраки домов – где-то уже загорелся свет, рабочие вставали на заводы, кого-то забирали – испуганного, еще толком не проснувшегося, цепляющегося за сон, как за спасение, которого не будет. Нина достала из внутреннего кармана Гениного старого пальто (новое она отдала – больше зимнего у нее не оказалось) Ганин шарфик и поднесла к лицу. Вереск. Увидятся ли они еще?

За окнами поезда занимался холодный рассвет. Владик проснулся и с удивлением осмотрелся:

– Мы где?

– Едем в путешествие, Владик, не бойся, – сказала Нина, с трудом разлепив глаза и опуская с полки озябшие ноги на заиндевевший купейный пол.

Она только недавно смогла задремать, но сейчас нужно было проснуться и все правильно объяснить мальчику.

Тот шарил вокруг себя руками, нагибался и рассматривал что-то под лавкой.

– Что ты ищешь? – спросила Нина.

– Сундучок, – сказал Владик, и внутри Нины, там, куда уже давила тяжелая гора вины, сорвался с вершины очередной альпинист: видимо, когда она уносила Владика из комнаты Гани, он все же упустил сундучок, а она не заметила.

– Милый, – начала она осторожно, – прости меня, но, кажется, мы забыли его дома. Мы скоро вернемся, и он обязательно тебя дождется.

Лицо Владика съежилось, тут же превратив его из мальчика в старичка.

– Ну во-о-о-о-от, – начал он подвывать, но Нина подскочила к нему и крепко сжала в объятиях.

– Все хорошо, милый, – быстро заговорила она. – Все хорошо, ты только не плачь. Мы обязательно найдем сундучок, когда вернемся. А как доедем, купим новый. Я знаю такой магазин, в котором продаются только детские игрушки, и мы придем туда и купим все, что захочешь.

Владик внимательно слушал.

– Правда, Нинака? Даже машину?

– Конечно. Машину в первую очередь.

– А железную дорогу?

– Конечно.

– И конька?

– И конька. И вот, смотри, что у меня есть для тебя.

Нина достала из кармана платья часики, которые так и не успела подарить Гане. Их время закончилось, но часы продолжали идти.

– Хочешь взять?

Владик кивнул и, взяв часы, некоторое время следил за секундной стрелкой.

– Я есть хочу, – сказал он.

Нина достала из Евгешиной передачки хлеб, яйца и соленые огурцы.

– Вот, друг мой, наш с тобой завтрак.

Владик взял в одну руку хлеб, в другую – огурец и начал по очереди откусывать, потом огляделся и вдруг спросил с набитым ртом:

– Нинака, а где мама?

– Мама скоро приедет, – сказала Нина, пытаясь унять дрожь в голосе. – Ей пришлось задержаться в Москве.

– А она нас догонит?

– Конечно!

– На самом-самом быстром поезде?

– На самом-самом.

Владик доел и прильнул к холодному окну. За окном, казалось, стояла невыносимая тишина; снег, испугавшийся поезда, бежал от вагона, танцуя причудливый вальсок. Где-то далеко впереди из-за горизонта поднималось ленивое зимнее солнце – первое в новом, 1937 году.

Часть вторая