Топи и выси моего сердца. Дневник

3 / 11

Здравствуй, Райнер[222]!

Мне кажется, я снова обрела свой контур и почву, она не такая как у тебя, не холодная, она твердая. Она ровная. Без комьев. Райнер, есть ли у вас туманы? А горы? Райнер, когда туманы облекают здания, кажется, что восторжествовала феноменология, что весь позитивизм повержен и больше не ставит под сомнение отсутствие границы. Все есть интенциональный акт – наша стрела субъектности, направленная вперед и конструирующая город. Райнер, сложного было много: рядом ходила черная дама, присаживалась на кровать у изголовья, а потом у ног. Не меня ждала, но оповещала. И я лежала, свернувшись. Райнер, тяжело проживать то, как люди покидают землю. Мама поделилась тем, что ей кажется, что люди не должны вовсе умирать, что не нужно новых – пусть одни и те же живут вечно. А я и не знаю, можно ли так: ведь, наверное, и можно, и все так и есть, потому что для того мира нет старого или молодого, да и юности со старостью нет, это все мы придумали. А там все вечное. Может, мы и вообще не умираем? Как ты думаешь, Райнер? Доберусь ли до твоей могилы когда-нибудь? Еловых ветвей положу на могилу. Вспомню легкость твою и улыбку, и тебя. И тебя, и тебя. Вас всех, мертвые!

Знаешь, Райнер, оказалось, что мое бездействие и неподвижность с хмурым застывшим взглядом, были на самом деле одержимостью и экстасисом? Мог ли ты такое представить? Что я, поверженная, смогу предоставить тело свое для одержимости? Называют это «меланхолический сон». Экстаз Колдунов. Да, Райнер, начала «Демономанию Колдунов» Жана Бодена. Поделюсь с тобой.

Вдруг становится очень плохо – может, просто я беру чью-то боль на себя? Может быть, я учусь впитывать в себя что-то плохое? Сначала я имела право на сочувствие, теперь моя токсичность начинает убивать все рядом. Во мне нет хорошего, я есть зло.

Райнер, знаешь, я нашла странные хроники войны, раньше никогда не открывала и клала на нижние полки – там, где взгляд никогда не проскальзывает. Никогда не читала и не думала, могла посмотреть кадры. Где убивают. Это доставляло приятный регистр боли. Ты знаешь, Райнер, я изломана. Я – как стеклянная роза, с шипами и надломами, очень тонкий стебель, раскинувшиеся вширь лепестки, и холод.

В доме, который был окрещен смертью, я нашла пачку трюфельных конфет, сейчас я сижу и ем их, последовательно. Мои руки истлевают от уборки, я перестала надевать перчатки и убираюсь так: кожей, руками, тряпками, выжимая грязь, как свой день, в большие ведра, в которых на дне оседает пыль клочьями.

Райнер, знаешь, я несчастна, и нет слов, чтобы описать мою меланхолию, потому что все слова уже были произнесены.

Я рою могилу в воздушном пространстве – нам тесно не будет.

День провалился, потому что был медленным, и потом случился срыв. Истерический, экзистенциальный, болезненный. Изнутри вырвался кусок вовне, который стал отчаянно кричать. Мне показалось, что силы появились, но они снова ушли. День был. День прошел. План не соблюден. Развал. Порядка нет – завтра надо навести порядок – времени больше нет. Времени больше не будет.

Увези меня, Райнер, в республику Фиуме! Или на сицилийский агрессивный скрежет скал в Агридженто. Прочти мне манифест и Д’Аннунцио и Эволы! И подари мне несколько городов! Сообщи ветру о моей миссии и попроси его скрывать это! Покажи мне апельсины, распятые на итальянском солнце в преддверии службы! Вся Италия отмечает свадьбы. А Сицилия хоронит. Мы – сицилийцы. Открой ворота виллы Валгванеры[223]! Покажи мне странные росписи замка Виктории. Укажи снова ящером на дом Кроули и испугай меня ночным кладбищем в горах над городом Чефалу! Не учи меня курить, а учи дышать. Я шла по Чефалу и понимала – у нас миссия. Тогда я читала Парвулеско и горела красным огнем изнутри, который продирался сквозь замутненные жарой глаза. Ударь меня под ребро, и вырежи из него младенца, столь же прекрасного, как моя гордость! Брось на скалы мое тело и вытолкни на берег, чтобы лежала я, запрокинув руки на камни, и вдыхала утренний воздух. Научи меня буре, и сломленной кисти, покажи мне волю, открой мне книгу, главную Книгу на той странице, что даст мне ключ. Наставь меня, Райнер, вдохни в меня жизнь! Спаси меня, Райнер!

Райнер, а если я закрою глаза и не смогу открыть их, то открой за меня ты их и засыпь землей!

Промолчу как безъязыкий зверь.Чтоб узнать, что у меня внутри.Разложи меня как тряпочку в траве,И скажи: «умри, лиса, умри»…[224]

Уборка: убраться так, чтобы было больше мусора. Я – Джейкил и Хайд.

Чистые простыни, шкафы без пыли, окна мытые, лампы без оберток… Я никогда не буду человеком с чистым домом, там, где появляюсь я, появляются залежи книг, я обкладываюсь ими и не читаю, обкладываюсь блокнотами и тетрадями, ручками и пеналами, и каждый из них мне непременно нужен. Папки и бумаги – отчеты я печатаю в количестве три экземпляра: мне, ему и на память, чтобы было. И это заметно, оно есть, оно есть на ломящихся полках, странные наборы ненужных вещей и одежды, которую я ношу мало или ношу беспорядочно, когда странно теряю вес и мне совершенно не важно, в чем – главное, чтобы чуть-немного теплее…