Неистинная

Глава первая. Неприличное предложение

Айрин Вилиус

Я не знаю, что такое любовь. Зато о ненависти могла бы написать целую книгу.

Я знаю все её оттенки, все особенности этого чувства — яркого, как солнечный свет, и такого же опасного. Как и от солнца бывают ожоги, так и ненависть выжигает душу, оставляя после себя лишь серый пепел безысходности. Она горчит на языке, вскипает солью на глазах, заставляет дрожать руки и связывает язык. Ненависть — пожалуй, единственное, в чём я действительно разбираюсь, если речь идёт о человеческих отношениях. Остальное мне почти недоступно.

Я медленно сошла по ступеням главного отделения судебного комитета, стараясь сосредоточиться на собственных шагах — опасалась, что иначе упаду с лестницы. Да, ненависть… Она такая — умеет и подножки подставлять. Я в курсе, потому что уже падала с лестниц.

— У тебя ничего не получится, Айрин, — раздался позади самый ненавистный в мире холодно-насмешливый голос. — Ты и сама прекрасно это понимаешь. Забери своё дурацкое заявление, хватит тратить моё время.

Я на мгновение прикрыла глаза и сразу поплатилась за это, едва не оступившись. Вовремя спохватилась, выпрямилась и, не оборачиваясь, бросила тому, кто шёл следом за мной:

— Даже не мечтай.

Он фыркнул и язвительно припечатал, снисходительно хлопнув меня по плечу, отчего я замерла, словно превратившись в кусок льда:

— Как была дурой, так и осталась, Рини.

Потом он сбежал по лестнице, не оборачиваясь, а я провожала его горящим от ненависти взглядом.

Да, если бы я умела поджигать одним взглядом, как архимагистры, то мой отец, специалист судебного комитета по архивному делу архимаг Алан Вилиус, уже давно превратился бы в кучку вонючего пепла. Но я, к сожалению, «пустышка». Аристократка без магии — что может быть более нелепым в нашем традиционном обществе? Пожалуй, ничего.

.

На вечер был запланирован спектакль, поэтому сразу после окончания судебного заседания я вернулась в варьете.

Я работала здесь с семнадцати лет — с того момента, как сбежала из дома. Мне тогда колоссально повезло, что я умудрилась наткнуться не на какого-нибудь грабителя, убийцу или насильника, а на маэстро Говарда Родерика — владельца «Варьете Родерика», музыкального театра для обычных людей и нетитулованных магов. Аристократы к нам действительно почти не захаживали — только если под маскировочными амулетами, чтобы никто не узнал об их позоре. Посещать наше варьете считалось дурным тоном, а раз я здесь работала, тем более даже не под псевдонимом, то и мне был заказан вход в «приличные» дома и заведения. Не очень-то и хотелось, разумеется. Однако именно на тот факт, что я «фривольная актрисулька в дурацком театре», и напирал мой отец во время судебных заседаний. Если бы не помощь маэстро, я бы уже давно проиграла тяжбу. Но… даже со связями Алана Вилиуса победить Говарда Родерика было не так уж и просто. Поэтому… мы ещё повоюем.

Войдя в театр, я оставила верхнюю одежду в гардеробе для сотрудников, а затем прошла в свою гримёрную. По пути бросила взгляд на браслет связи — до репетиции ещё два часа, успею привести себя в порядок и, возможно, даже что-нибудь перекусить. Хотя после встречи с отцом обедать не хотелось, но, если я не поем, вечером не смогу хорошо откатать спектакль. Это я уже давно про себя знаю — мне необходимо выходить на сцену только сытой. Можно в плохом настроении и самочувствии, это как раз на эффективность не влияет, а вот наличие обеда в желудке — да.

Я опустилась на стул перед трюмо и посмотрела на себя в зеркало. Оно было трёхстворчатым, поэтому я отлично видела себя с разных боков и могла прийти к неутешительному выводу, что гримёру сегодня придётся постараться, делая из меня юную и цветущую главную героиню пьесы маэстро.

Да-да, наш главный режиссёр и владелец варьете был заодно ещё и сценаристом — и неплохим, если не сказать отличным. Классику литературы мы практически не ставили. Конкурировать с Императорским театром в отношении подобного рода текстов всё равно невозможно, поэтому маэстро даже не пытался. Он создавал своё, и мне невероятно подфартило, что я удивительным образом вписалась в его представления об искусстве музыкального спектакля.

— Айрин, — в гримёрную заглянула Эжени Пэро — наш мастер-осветитель. Осветителями обычно работают мужчины, и у нас в том числе они тоже были, но она всё равно считалась лучшей. Как говорят конкуренты маэстро: «У Родерика всё не как у людей». — Говард просил передать, чтобы ты зашла, как вернёшься.

— Хорошо, — я кивнула. Это было не удивительно — мой наставник и покровитель, естественно, желал узнать, чем закончилось сегодняшнее судебное заседание. — Он у себя или в зале?

— У себя.

Эжени прикрыла дверь, а я, поправив сбившуюся причёску, поднялась со стула и отправилась в кабинет маэстро. Он находился здесь же, в коридоре с гримёрными, только в другом конце и имел более мощную деревянную дверь с табличкой «Г. Родерик». Специально для гостей, чтобы не заблудились — у нас тут некому было их провожать, и в лучшем случае, что светило прибывшим для разговора к маэстро, это отмашка рукой и указание: «Сначала направо, потом налево и до конца».

Я постучалась в дверь и, услышав глухое: «Войдите», толкнула створку. Шагнула через порог и закашлялась — наставник, как всегда, надымил тут так, что дышать стало невозможно.

— Извини, Айрин, — хмыкнул маэстро, откладывая в сторону трубку. Щёлкнул пальцами, стягивая дым в ладонь, спрессовал его в крошечный шарик и отправил в урну под столом. Да, в отличие от меня, Говард Родерик был отличным магом. — Не ожидал тебя так скоро, девочка.

— Я пришла на час позже, чем обычно, — возразила я, улыбнувшись. — Вы просто не следили за временем.

— Да? — Наставник посмотрел на запястье с браслетом связи и удивлённо покачал головой. — Действительно… Совсем заработался. Но пьеса получается неплохая, покажу тебе, как напишу побольше. А пока садись и рассказывай, как всё прошло.

— Мне нечем вас порадовать, маэстро. — Я уселась на стул перед письменным столом, за которым сидел Родерик, и развела руками. — Заседание перенесли по причине того, что айл* Вилиус принёс новые доказательства моей неблагонадёжности в качестве опекуна для Авроры. С местом проживания у него не получилось, теперь пытается напирать на мою нравственность.

(* Айл — вежливое обращение к мужчине в Альганне. Айла — обращение к женщине.)

— Нравственность, говоришь… — задумчиво протянул маэстро, непроизвольно вновь хватаясь за трубку. Из неё посыпался табак, но он этого даже не заметил, продолжая рассматривать меня, хмуря брови. — Значит, завтра пойдёшь в Императорский госпиталь, лично к главному врачу, я договорюсь. Мы с ним вместе когда-то учились в университете.

Я вздохнула. Вот так было всегда: о чём или о ком ни заходила речь, оказывалось, что у Говарда Родерика везде есть знакомые, приятели, друзья, готовые помочь мне по его просьбе. Удивительный маэстро человек, но я это уже давно поняла. Причём во всём удивительный — начиная с внешности, заканчивая литературным талантом.

Чем удивительна внешность? Посмотришь со стороны и подумаешь: «Ох, какой страшный мужик». Небольшого роста, с всклокоченными тёмными волосами, мясистым носом-картошкой и полными губами — прямо скажем, не красавец, да. А потом начнёшь общаться и уже так не думаешь. Потому что из каждой черты лица маэстро сочилось обаяние. Особенно из глаз — тёмно-карих, как утренний крепкий кофе, и таких же тёплых.

Да, Говард Родерик был единственным в мире человеком — если не считать Аврору, но она всё-таки моя младшая сестра, — к которому я, пожалуй, ощущала что-то похожее на любовь.

— И чем мне поможет главный врач Императорского госпиталя? — уточнила я и кашлянула, услышав невозмутимый ответ:

— Он тебе справку даст, что ты невинна. Отнесёшь её в судебный комитет.

Я почувствовала, что начинаю краснеть. Абсолютно непроизвольно. Наверное, если бы маэстро поинтересовался об этом прямо, я бы и то меньше смутилась. Но он говорил с таким убеждением, что сразу становилось понятно: не сомневается. Словно мой любовный опыт написан у меня на лбу.

— Ох, Айрин! — Наставник засмеялся и закатил глаза. — Ну что ты как маленькая, в самом деле! Ты пять лет у меня как на ладони, да и живёшь отдельно только полгода. Кроме того, Брайон даже проверять не будет, как обстоит дело, просто выдаст тебе справку. Я ему всё объясню.

— Он вам на слово поверит? — удивилась я, пытаясь справиться со смущением. Как будто я вернулась в прошлое, и маэстро вновь объявляет мне, что я буду играть главную роль в спектакле под названием «Чудовище». — А если вы обманете?

— Кто — я? — пафосно вопросил наставник, поиграв кустистыми широкими бровями так, что я улыбнулась. — Я никогда не обманываю, девочка. Тебе ли не знать!

.

После разговора с Говардом я отправилась в нашу театральную столовую для сотрудников, где быстро, но плотно пообедала, а потом вернулась в гримёрную. За обедом меня никто не беспокоил — все знали, что я не очень люблю, когда ко мне за столик кто-то подсаживается. Я — одиночка, и скорее всего, это уже навсегда.

Вновь опустившись на стул перед трюмо, я набрала по браслету связи одному из наших гримёров, и через минуту она уже готовила меня к репетиции — делала причёску и замазывала усталость на лице. Полноценная подготовка к спектаклю будет позже, и в целом я могла бы пойти на прогон без причёски и грима, но… На меня и так косо смотрят в коллективе, а давать лишний повод для сплетен я не люблю.

Меня давно и упорно считали любовницей маэстро. Не все, но многие — из тех, кто попроще и не мог разобраться в том, что Говард Родерик до дрожи обожает свою супругу, а я слишком закомплексована, чтобы быть чьей-то любовницей. Масла в огонь подлил спектакль «Чудовище» — премьера двухгодичной давности, в которой главные роли играли мы с наставником. Он исполнял роль заколдованного мага, превращённого в чудовище волей злой и завистливой женщины, а я — его возлюбленной, которой предстояло разобраться во всём и узнать своего любимого под маской жестокого проклятья, этим разрушив колдовство. И всё бы ничего, но по пьесе необходимо было поцеловаться. Всего один раз — перед собственно снятием проклятья. Я, нецелованная и зажатая, была в ужасе от подобной перспективы, и Говарду понадобилось всё его терпение и выдержка, чтобы я перестала бояться этой сцены и непроизвольно напрягаться в его руках. Я действительно превращалась в камень, стоило маэстро приблизиться и заключить меня в объятия, и моментально забывала о роли. Он не сердился, просто бесконечно повторял эту сцену, пока она не стала для меня обыденной. И пока я не научилась целоваться, да. Вот с тех пор и пошли слухи — многим было непонятно, как можно часами, закрывшись в репетиционном зале, раз за разом повторять одну и ту же сцену, тем более такую. И стали поговаривать, что маэстро меня так «завоёвывает» как женщину. Глупость несусветная, но люди всегда судят по себе. Кроме того, никто, кроме Родерика, не знал, по какой причине я сбежала из дома.