Лишь разумные свободны

— Не здесь, а в большом мире, — сказала Вера.

— Вот именно. Разве тогда мы уже не знали, что живем не на Земле, точнее, не только на Земле? Разве тогда мы уже не говорили о том, что бесконечномерная Вселенная порождает бесконечномерную жизнь и что человек лишь малой частью своей сущности живет здесь, на этой планете, в своей материальной форме?

Да, они это обсуждали, Вера, конечно, помнила.

«Почему человеку во Вселенной отводится примитивная роль трехмерного существа, перемещающегося в четвертом измерении — времени? — нервничал Эдик. — Мы и человека, как, собственно, все, что существует во Вселенной, должны считать явлением многомерным и лишь частично материальным».

«Если принять вашу гипотезу, — подхватил Николай Евгеньевич, — то можно разрешить многие интересные проблемы. К примеру, смерть трехмерного тела еще не свидетельствует о том, что ушел из жизни человек, как многомерное существо. В трех материальных измерениях он перестал существовать — но он может быть жив во множестве других измерений! Может остаться жить то, например, что мы называем душой, не зная точного определения этой части нашего многомерия. А что представляет собой наше нематериальное тело — не те ли это идеи, которые при жизни трехмерного тела странным образом время от времени „всплывают“ в сознании, являя собой неожиданные и, казалось бы, взявшиеся ниоткуда озарения и прозрения?»

«Не оттуда ли явления ясновидения? — поддержал Кронина Миша. — Во множестве измерений нашего тела мы существуем и в будущем, вам не кажется? И канал связи может быть нематериальным, почему нет? Если у человека в трехмерном пространстве есть две руки, то в многомерии почему бы ему не обладать миллионами конечностей — в том числе и нематериальных? И этими нашими неосознаваемыми руками мы приближаем к глазам то, что нам еще предстоит, или то, что предстоит окружающему нас миру. Почему, наконец, не предположить, что многомерный человек, потеряв на время трехмерное свое тело в материальном мире, когда-нибудь не обретет его вновь? Не именно такое, но похожее или даже вовсе другое: как ящерица отращивает себе новый хвост взамен старого? И не этот ли процесс регенерации собственного отмеревшего органа индусы назвали реинкарнацией?»

— Вспомнила тот разговор? — настойчиво спросил Фил.

— Я помню, — сказала Вера. — Не нервничай так, пожалуйста, я поняла. То, что Гарик и Лиза не могли встретиться в нашем трехмерии, еще не означает, что они не знакомы вообще. Согласна. Теоретически это так, но при чем…

— Ты не понимаешь?

— Я понимаю, — резко сказала Вера. — Но не верю в то, что Николай Евгеньевич способен совершить убийство для того лишь, чтобы его сыну стало хорошо.

— Убийство? Почему ты думаешь, что он считает это убийством? Это избавление. Его слова, ты помнишь? Полтора месяца назад. У него был сердечный приступ перед нашим приходом, Софья Евгеньевна задержалась и предупредила, чтобы было поменьше дискуссий. «Просто посидите с ним, — сказала она, — не нужно его утомлять».

— И мы не утомляли, — кивнула Вера. — Болтали о чепухе. Я помню тот вечер, правда, по другой причине. Дима взбрыкнул, я вспылила… В общем, личное. Пустой был вечер.

— И ты не помнишь, как Николай Евгеньевич сказал: «Выход в мир — это избавление. Я бы хотел выйти в мир. Неужели скоро это станет возможно?»

— Все это просто слова, — пробормотала Вера.

— Ты прекрасно понимаешь, что не только слова. Николай Евгеньевич обожал сына. В тот момент я почувствовал, что если бы существовала реальная возможность управлять хоть каким-нибудь общим для большого мира процессом, то первое, что он бы сделал — отправил Лизу к Гарику. В большой мир. Чтобы они были счастливы.

— В большой мир… — повторила Вера. — Лиза тоже поняла эти слова именно так?

— Не знаю. Мы никогда не говорили об этом.

— По-твоему, это мотив?

— По-твоему — нет?

— Может быть, — пробормотала Вера. — То есть… Ни для кого, кроме Николая Евгеньевича, то, о чем ты сказал, мотивом стать не могло.

— Конечно. Поэтому бессмысленно вообще говорить об этом с нашим дорогим куратором. И не в милицию же идти с таким подозрением! Но мотив у Николая Евгеньевича был.

— Фил, — сказала Вера. — Я бы не отказалась от кофе. С лимоном. И с капелькой коньяка, если можно.

Фил вернулся через несколько минут с подносом, на котором стояли две чашки, сахарница, блюдце с дольками лимона и вазочка с овсяным печеньем, и обнаружил Веру стоящей у книжного стеллажа. Она завернулась в плед, как в банный халат, и рассматривала фотографию, на которой Фил был изображен рядом с Раей и Максимом — снимок был сделан года четыре назад, когда в семье еще царил мир, а Максимка только пошел в детский сад.

— Это твоя жена? — спросила Вера. — Красивая.

— Бывшая жена, — поправил Фил. — И сын.

— Тоже бывший? — усмехнулась Вера, ставя фотографию на полку. Она повернула кресло и села так, чтобы ее колени касались колен Фила. Он хотел было отодвинуться, но передумал. Пусть. Если ей приятно.

— А Миша? — спросила Вера, сделав несколько маленьких глотков. — Какой мотив у него? И у Эдика? Согласись, что…

— У Миши? — перебил Фил. — А ты знаешь, что Миша Лизу ненавидел?

— О чем ты? — поразилась Вера и едва не уронила чашку, которую держала в руках. — Чушь какая-то! Что ты имеешь в виду?

— Ты видела Мишину мегеру? Ну, жену его ненавистную?

— Розу? Пару раз. На улице встречала Мишу вдвоем с ней. Шли рука об руку, как образцовые супруги. Я знала, конечно, что он ее не любит, она же клуша, недалекая, как часы с кукушкой, Миша ей изменяет, он и со мной пытался… Ты не знал?

Фил поставил свою чашку на столик и смотрел на Веру во все глаза, будто видел впервые.

— С тобой? — пораженно сказал он. — И у него…

— Ничего не вышло, — спокойно сказала Вера. — Не мой тип. Но я умею обращаться с мужчинами — в том числе с такими. В общем, мы остались друзьями. В конце концов, если мы тащим одну телегу, негоже изображать из себя рака и щуку, верно?

— Друзьями, — с горечью произнес Фил. — Значит, у тебя получилось закончить миром, а у Лизы — нет.

— Поняла, — медленно сказала Вера. — Миша к ней пристал, она его отшила…

— Это было буквально в первые дни, — пояснил Фил. — Мы еще плохо друг друга знали… Лиза его не просто отшила. Врезала по морде, если точнее. Лиза делала вид, будто ничего не было, но Миша ее после того случая возненавидел. Знаешь, почему? Лиза очень похожа… была… на Мишину мегеру.

— Ничего общего! — воскликнула Вера.

— Сейчас — да. А я имею в виду — в молодости. Однажды я заехал к Мише за диском — Розы не было, она ездила тогда к матери в Могилев, — и он показал мне семейный альбом. Там была свадебная фотография. Знаешь, сначала я подумал, что рядом с Мишей — Лиза! Очень похожа, поразительно. Только совершенно другой характер. Другая женщина. Это потом Роза стала такой, как сейчас — растолстела, обрюзгла, прическу поменяла…

— Я действительно ничего не замечала, — огорченно призналась Вера. — Миша всегда был для меня… ну, коллега, очень умный и знающий… А то, что попытался приударить, так я привыкла, эпизод в нашей работе, не страшно… О Лизе в этом смысле совсем не думала.

— Вот так… Налить еще кофе?

— Погоди, давай-ка закончим. Миша — допустим, хотя я не могу себе представить, чтобы он до такой степени… Ну ладно. А Эдик? Уж он-то…

— С Эдиком сложнее, — вздохнул Фил. — Но, как ни странно, мотив был и у него: зависть.

— Зависть? — Вера подняла брови.

— Да, представь себе. Ты не замечала у Эдика в характере этой черты? Поразительно, я думал, что женщины замечают все.

— Если хотят, — слабо улыбнулась Вера. — А мне было как-то… Я никогда не приглядывалась к Эдику. Не мой контингент, если ты понимаешь, что я хочу сказать.

— Но он же часто говорил с тобой… И в тот вечер тоже…

— Об Аиде? Говорил, да. Если честно, мне эти разговоры удовольствия не доставляли, слушала я невнимательно, понимала, что человеку нужно выговориться…

— Он, наверное, рассказывал тебе подробности? Я почему спрашиваю — со мной Эдик никогда на эту тему не заговаривал. Я знал, конечно, что жена у него погибла в авиакатастрофе, а расспрашивать было не с руки…

— У Аиды Нерсесовны сестра в Ставрополье. Раньше, до девяностого, жила в Баку, а когда начались погромы, семья перебралась на Северный Кавказ. Бедствовали, их там приняли вовсе не с распростертыми объятиями: нахлебники, только вас не хватало… Эдик с Аидой помогали, как могли. Аида несколько раз в году к сестре ездила, отвозила деньги, вещи… В тот раз тоже повезла какую-то сумму. Самолетом до Минеральных Вод, оттуда до деревни — автобусом. Но не долетели. Самолет загорелся, когда до аэропорта оставалось минут двадцать. Все погибли — пятьдесят четыре человека.

— Жуткое дело, — пробормотал Фил.

— Но не это главное, — сказала Вера. — Аида не должна была лететь тем проклятым рейсом. У нее был билет на второе число, но она опоздала, потому что, когда Эдик уже собирался везти жену в аэропорт, позвонил Грант — это их сын, он был тогда в армии, служил в Соликамске, получил увольнительную в город и звонил родителям с почтамта. Аида так радовалась, что услышала родной голос… В общем, у Эдика духу не хватило прервать разговор, и в результате самолет улетел без Аиды. Поменяли билет на следующий день — на тот проклятый… И с тех пор Эдик обвиняет себя в том, что не прервал разговор, не убедил Аиду, что нужно ехать…

— Как он мог? Я бы тоже, наверно, не сделал этого.

— Но… ты сказал о зависти. Я не понимаю…

— Вера, никто не знает заранее, как то или иное событие отразится на характере! Эдик сломался тогда — в определенном смысле, конечно. Как профессионал он, возможно, даже стал крепче — весь, как говорится, ушел в висталогию, в преподавание, в решение задач, в теорию. А в жизни… Он всем завидовал. Почему у Миши жена новую шубку купила, а Аиды нет на свете? Почему ты получила повышение по службе, а его Аида лежит на кладбище? Он даже Николаю Евгеньевичу завидовал — когда тот новую инвалидную коляску приобрел на спонсорские деньги…

— Коляска… Чушь какая-то. Тут-то чему завидовать?

— Да Господи! На коляску спонсоры деньги дали, а он своей Аиде памятник приличный до сих пор поставить не может.

— А Лиза? При чем здесь Лиза?

— Лизе — особенно. Ты не замечала, как Лиза умела любую Эдикину идею вывернуть так, что она всем начинала казаться глупой и неверной?

— Замечала, конечно. Нормальная практика обсуждений, — пожала плечами Вера. — Это же не мозговой штурм. Если идти по шагам алгоритма, без критики нельзя, согласись, нужно уточнять каждую формулировку. А Лиза прекрасно анализировала.

— Что ты мне объясняешь? Все так, каждый на себе испытал, что такое критика… Кому угодно Эдик мог это простить, Лизе — нет. Самая молодая, самая необразованная, всего лишь двухмесячные курсы висталогии окончила, ни одной самостоятельной работы, а у Эдика четырнадцать заявок на открытие и три авторских свидетельства. И женщина, к тому же. Почему ей, молодой, без особого образования, не очень умной, по его мнению, удается все, а его Аида в это время…