Господин 3. Госпожа

Глава 29.

ХАЛИБ ТЕРДЖАН НАСГУЛЛ

Сказать, что я был в бешенстве — это ничего не сказать. Кажется, встреться сейчас на моём пути армированная бетонная плита — я пробил бы её кулаком — столько во мне было ярости.

Я же сказал ему, я всё объяснил: не надо пугать мою жену, надо оставить её в покое! А он… И что это за история с объятиями? Какого чёрта?! Ни один мужчина на свете не имеет права обнимать мою жену, кроме меня и нашего сына!

Рустам больше не беспокоил меня, я понял, что с этим человеком бесполезно разговаривать и лучше не иметь с ним вообще никаких дел. Однако, чтобы сообщить ему об этом, пришлось потратить немало времени. Трубку он не брал, в моём доме и офисе не появлялся. Знал, подлец, что я его ищу далеко не с лучшими намерениями. Как не знать, если насильно обнимаешь жену брата? Понимал, на что идёт… Честное слово, если бы не заветы Бога и отца, я, наверное, придушил бы этого негодяя.

Наконец, мы встретились на пороге моего дома, и только огромная выдержка спасла моего старшего брата от возможности быть оттасканным за ухо, как нашкодивший щенок.

— Нам нужно поговорить, — процедил я сквозь зубы, проходя мимо него и даже не глядя ему в лицо. Меня одолевало отвращение.

Я проследовал без остановок в свой кабинет, а он уныло поплёлся следом. Мне не сразу удалось начать говорить: душила ярость и ещё какой-то комок в горле. Было омерзительно сознавать, что этот человек — мой кровный родственник.

— Рустам, я хочу договориться с тобой раз и навсегда. Твоя нога не должна больше ступать на порог моего дома и я не желаю видеть тебя рядом ни с одним из членов моей семьи — я имею в виду своих жён, детей и внуков. Твоё поведение не может оправдать никакая болезнь. Я даже описать не могу, до чего оно мне неприятно.

Говоря это, я был вынужден смотреть ему в лицо и с отвращением наблюдать, как поддельное сожаление преобразуется на нём в презрительную самоуверенность. Рустам задрал свой жирный подбородок, выпятил губу, а взгляд его налился презрением.

— Не будь истеричной бабой, Халиб! Что такого ужасного я натворил, что ты забыл всякое почтение к больному старшему брату и выгоняешь его и своего дома, как бродягу?

— А ты не строй из себя дурака! Я предупреждал, чтобы ты больше не докучал моей младшей жене…

— Кажется, я не сделал с ней ничего предосудительного.

— То есть, насильные объятия ты не считаешь предосудительными?

— Они не были насильными!

Бешенство снова закипало во мне, выплёскиваясь через край. Сколько можно лгать?!

— В таком случае, я думаю, она не стала бы жаловаться! — заорал я, не в силах более сдерживать ярость.

— Жаловаться? — с презрением переспросил Рустам. — Прости, Халиб, но мне кажется, что твоя младшая жена — просто дура!

Я сжал кулаки и прошипел сквозь зубы:

— Убирайся вон!

Рустам кивнул:

— Ухожу. Но я тебе обещаю, ты очень скоро пожалеешь, что был так груб со мной. Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним, — с этими словами он вышел из моего кабинета, хлопнув дверью.

Почти сразу после этого туда вбежала Ева, белая, как мел.

— Т-Терджан… я должна рассказать тебе что-то… ужасное!

ЕВА

Муж не высказал мне ни единого упрёка, хотя я видела, что он крайне расстроен моим умалчиванием. Я передала Терджану Петины заверения в том, что он сделал всё возможное, дабы отвести удар от своего директора, но муж всё равно остался крайне обеспокоенным. Он сказал, что от Рустама теперь следует ожидать чего угодно, и уж точно это не конец истории. Приказал мне безвыходно сидеть в своей комнате и уехал опять в офис.

Невозможно описать словами, как я была истерзана всеми этими навалившимися несчастьями. Конечно, хорошо, что карты вскрыты, но отчего-то мне ничуть не легче. А что, если семья Пети всё-таки пострадает? Конечно, муж пообещал мне, что постарается защитить их, но Рустам так коварен и изворотлив…

Есть не хотелось — от нервов я совсем потеряла аппетит. Попыталась уснуть, но и это мне не удалось. В конце концов, я сдалась и села за компьютер.

Дневник пани Беаты

23 мая 1968г

Сегодня я опять пела для пана Насгулла. Он на меня не смотрел и вообще выглядел грустным и задумчивым. Но слушал внимательно, я точно знаю. Сфальшивила в одном месте намеренно — он-таки удостоил взглядом. Посмотрел недолго. А потом опять отвернулся. Как-то мне от этого не по себе.

30 мая 1968г

Пела хозяину всю неделю по вечерам. Он то, светлел, то мрачнел, но со мной не заговаривал.

Не смотрит почти, но как взглянет — душа в пятки уходит. Отчаянный какой-то взгляд. Пугающий.

Ночью больше не приходил — я подолгу ждала, не в силах заснуть.

Опять сильно истосковалась по людям. Порой кажется, лучше бы прибил, чем такой жизнью жить… сил нет…

3 июня 1968г

Пару дней я просидела взаперти совсем одна. Чуть с ума не сошла. Наверное, хозяин уезжал куда-то. А сегодня вечером пригласил. За руки взял и посмотрел прямо в глаза — будто ножом по сердцу. Сама не знаю, почему так реагирую. Наверное, одичала совсем от одиночества. Мне совсем перестали быть отвратительны его прикосновения. У пана Насгулла такие большие и горячие руки…

Он пожелал сегодня спеть вместе со мной, и я чуть не умерла от счастья, ведь это пение было почти как общение с лучшим другом. Господин тоже остался доволен дуэтом и после спросил:

— What you want (Чего ты хочешь)? No free (кроме свободы).

Я долго вспоминала нужное слово, но в конце концов разродилась:

— Talk (Разговаривать).

Он кивнул, улыбнулся мне. Я поразилась. Эта улыбка преобразила его суровое кустистое лицо. Он стал похож на Святого Николая*, только моложе. Сам пан Насгулл тоже помолодел от радости, озарившей его лицо, и стал выглядеть намного приятнее.