Я тебя проучу

Глава 8

Выходя замуж за Королева, я получила от папы одно-единственное наставление: «Не позволяй ему обижать тебя». В этих нескольких словах было все: ободрение, заверение в своей значимости и угроза. Отец не сказал бы: «Если он тебя обидит, ему конец». Он был слишком интеллигентен для такого. Это же наставление он дал бы мне и сейчас, узнав о предложении Ярослава. Но настойчивее был бы, узнав о моих отношениях с Богатыревым. Я же, как самая неблагодарная дочь в мире, пренебрегаю не только отцовской любовью, но и его светлой памятью. Человек, сделавший для меня намного больше, чем я могла себе представить. Я не заслуживаю называть его папой.

Чем дольше мы с Богатыревым в пути, тем больше я о нем думаю. Отец был моим щитом, стеной. Я надеялась, что он заполнит мужскую пустоту в жизни Саши, но судьба распорядилась иначе: моя дочь окружена вниманием чрезмерно мягкого Ярослава и крайне жесткого Богатырева. Они оба не дотягивают до уровня папы. Он любил меня, а они ее используют.

Даже слепая поймет, что Ярослав не воспринимает Сашу, как приемную дочь. Он с ней любезен и улыбчив. Балует мороженым и игрушками. Но рано ему еще быть отцом. Может, свое обедненное мужским вниманием детство сыграло свою роль. Может, еще слишком молод. Для него Саша — неотъемлемое приложение ко мне: страсти и сексу.

Что касается Богатырева — тут еще сложнее. Саша — его беспроигрышное оружие против меня. Средство мести и манипуляции. Если он и даст ей какое-то наставление, то не по любви, а исключительно утвердить свой авторитет. И в ее глазах, и в глазах окружающих.

— Как голова? — спрашивает он после долгой молчаливой поездки.

— Секса не будет, — отвечаю, лбом прижавшись к стеклу.

За всю дорогу словом не обмолвились. Девять часов тишину в салоне нарушало лишь радио. А теперь, когда перед носом маячит «Добро пожаловать» и до города рукой подать, Богатырев вдруг забеспокоился о моем похмелье?

— Это не тебе решать, — приземляет он меня, добившись-таки моего внимания. Не отвлекаясь от дороги, открывает бардачок и достает оттуда сложенную вдвое бумажку. — Что за улица? Знаешь, как проехать?

Взяв записку, разворачиваю и узнаю почерк мамы. Конечно, кто бы еще дал ему адрес?! Мама всегда знала, где живет та женщина. Не удивлюсь, если они даже поддерживали связь.

— Зачем тебе все это? — не понимаю я его энтузиазма помогать мне. Да и предприимчивость его бесит: оформил мне командировку, Саше лично сказал, что мама и папа уезжают на несколько дней, а потом сводят ее в парк, не дал мне даже объясниться с Мадлен и Яром, а ко всему прочему — сложил свои вещички в мой чемодан.

— Что именно? — Богатырев бросает на меня беглый взгляд и снова смотрит перед собой. Деревянный чурбан! — Не воображай, Рита. Это не для тебя. Для нашей дочери.

— Моей дочери, — бубню я, переключившись на записку. — Да, я знаю, где эта улица. В старом районе. Там, где общага малосемейная.

— Так себе навигатор. — Богатырев протягивает мне свой мобильник. — Маршрут построй.

Я могла бы ему сама объяснить, как туда проехать, но мало желания вообще посвящать Богатыреву свое внимание. Открыв карту, моделирую схему проезда и кладу гаджет на антискользящий коврик на панели. Буквально через каких-то сорок минут я встречусь с родной матерью, о существовании которой ничего не знала до вчерашнего дня, и от волнения все остальные мысли и заботы отходят на второй план.

— Я должна решить, что скажу ей.

— А ты должна с ней говорить? — как бы между прочим спрашивает Богатырев, въезжая в город. — Бесполезно что-то придумывать. При встрече слова сами найдутся.

— Что ты сказал своей матери, когда увидел ее? — задаю я прямой вопрос в надежде хоть немного смутить его, но тщетно. Все так же ровно ведет машину, не глядя на меня.

— Поблагодарил, что не забрала меня из детдома. — Взглядом распыляет по мне порох и поджигает его. — Просто на нее без слез не взглянешь. По сей день. Молись, чтобы тебе повезло больше.

— Вряд ли передо мной предстанет успешная дама, — вздыхаю я, посмотрев в окно. Сминая бумажку, коротко усмехаюсь: — А я ведь из-за тебя отсюда уехала.

— Не из-за меня. Из-за себя. Не я же тебя замуж за гондона выдавал. Твоя главная проблема, Рита, в том, что в твоих несчастьях виноваты все, кроме тебя. Сними уже эту корону. Ты умнее, чем хочешь казаться.

— Хоть в чем-то мы с тобой похожи, — парирую я. — В твоей женофобии тоже виновата девушка с твоих картин, только не ты. Ты у нас белый и пушистый, а она сука. Лишь потому что хотела не с нищебродом жизнь связывать, а с надежным парнем. Кстати, раз уж в твоем понимании ей нужны только бабки, что ж ты не отбил ее у мужа, когда разбогател? — Скривив губы в злорадной улыбке, оглядываю Богатырева с головы до ног. Белая майка и светло-синие джинсы ему идут. Лет пять возраста скидывают. Не знала бы его, решила бы, что мажор, а не владелец нескольких бизнес-структур. — Ты слишком категоричен, Платон. Нет ничего идеального. А людям свойственно меняться.

Свернув в проулок, Богатырев выезжает на нужную нам улицу и едет вдоль рядов старых пятиэтажек.

— Мне было три, когда меня отняли у матери, — вдруг говорит он. — Она бухала и таскалась, как последняя шалава. В тот день ее поперло на речку. С какими-то маргиналами. Бросила меня в запертой машине, а сама развлекалась на пляже. В тридцатиградусную жару.

— Ужас, — произношу я, искренне сочувствуя не ему, а тому трехлетнему мальчику. — Что случилось?

— А сама-то как думаешь? Когда она спохватилась, что явилась сюда с ребенком, ее сын уже был без сознания. Еле откачали. Тепловой удар и обезвоживание. По словам врачей, я не меньше трех часов кричал и плакал. Вся слизистая была воспалена, голосовые связки надорваны. Воспитательницы говорили, что у меня даже ногти были сломаны. Возможно, я пытался выбраться. В общем, так как мать уже стояла на учете, этот случай стал последней каплей терпения у органов опеки. — Богатырев въезжает во двор и тормозит на тесной парковке возле детской площадки. — Я, Рита, из всех своих уроков черпал опыт. — Повернувшись ко мне, глушит машину и вынимает ключ из замка зажигания. — И вместо того чтобы искать виноватых, зубами себе дорогу в будущее грыз. Но ты мне ее напоминаешь. Она тоже недоумевает, почему жизнь к ней так жестока.

— Какой же ты говнюк, Богатырев, — фыркаю я. — Я уже хотела тебе посочувствовать.

Он подается вперед, насмешливо оглядывает мое лицо и отвечает:

— Я в твоей жалости не нуждаюсь, Рита. Приехали. На выход.

Небрежность, с которой Богатырев оказывает мне услугу, лишний раз напоминает, какой он тип — губительный грех. Протянув руку и коснувшись моего живота, он открывает дверь, впуская в машину звонкий детский визг с площадки. Избегая его проникновенного взгляда, выхожу на улицу и поправляю на себе летнее платье, надетое по приказу Богатырева. Ума не приложу, как у него это получается — врываться в мою жизнь и руководить ею против моей воли.

Дверь подъезда настежь, поэтому к домофону я даже не притрагиваюсь. Поднимаюсь на второй этаж и глубоко вздыхаю перед нужной квартирой. Богатырев меня не торопит. Молча стоит за спиной, сверля мой затылок. А мне бежать хочется. Далеко и без оглядки. Проснуться и узнать, что все это — дурной сон. В моей жизни никогда не было Королева, папа жив, и мои родители мне родные. Похоже, внутри меня все еще трепыхается маленькая девочка-мечтательница.

Не дождавшись моих действий, Богатырев нажимает на кнопку звонка, но нам отвечает тишина. Звонок не работает. Тогда он стучит по двери кулаком.

Снова тишина.

— Она переехала! — облегченно выдаю я и разворачиваюсь уйти. Столкнувшись с широкой твердой грудью Богатырева, робко поднимаю лицо и встречаюсь с его грозным взглядом.

— Тогда будем искать, — отвечает он, просто ставя меня перед фактом, а не руководствуясь моими желаниями.

— Я понимаю, что у тебя травма детства. Но вдруг мне все это не нужно.

Щелкнувший дверной замок соседской двери сигнализирует нам замолчать. Высунувшаяся в щель старушка в очках с толстыми линзами оглядывает нас с головы до ног, кутается в шаль и сипло отвечает:

— А соседа-то нет. В командировке он.

Мы с Богатыревым переглядываемся.

— Какого соседа? — переспрашивает он.

— Ну вы же в двадцать шестую? К Борису?

— Не совсем, — вмешиваюсь я. — Здесь женщина жила. Лет пятидесяти. — Опускаю глаза на помятую записку и протягиваю ее старушке. Не хочу зачитывать имя. Не могу.

— Ах, Лидия! Так она же померла года три назад. А квартиру дочка унаследовала. Только жить тут не стала, продала сразу.

— Дочка?! — офигеваю я.

— Да я сама удивилась, — продолжает откровенничать с нами старушка. — Мы ж никто не знали о ней. Девчушка в детдоме выросла. Замужем побывать успела, соплей на кулак намотать. А тут за год до смерти матери объявилась. Жила с ней, ухаживала.

Я снова смотрю на Богатырева: в этот раз с надеждой. Я сейчас не в состоянии трезво мыслить. Только он может во всем разобраться.

— Ничего не хочешь мне объяснить? — хмыкает он.

— Ты издеваешься?! — обалдеваю я еще сильнее. — Думаешь, я тут развлекалась?!

— Как нам ее найти? — тут же обращается к соседке.

— Да откуда ж мне знать, мил человек?!

Вынув из кармана бумажник, достает из него несколько купюр и протягивает старушке.

— Пенсию дали. С прибавкой. Девку где найти? — повторяет наглее и нахрапистее, отчего даже у меня кишки сжимаются. А старушка забирает деньги, сворачивает и кладет в карман передника.

— Она в каком-то ресторане официанткой работает. Лидка ее Стешкой звала. Стефания она или Степанида, я не знаю…

Не дослушав ее, Богатырев хватает меня за локоть и тянет к лестнице. Вытащив на улицу, отводит к машине и кивает:

— Садись!

— Перестань указывать мне, что делать! — рявкаю я, толкнув его. Вернее, попытавшись толкнуть. — Ты правда думаешь, я стану искать эту самозванку?! Да мне насрать на эту квартиру! У меня своя есть!

— С чего ты взяла, что она самозванка? — напирает он, прижав мою спину к машине.

Усмехнувшись, мотаю головой. Не может он быть таким идиотом!

— Платон, разуй глаза. Какая-то аферистка дорвалась до дел усыновленных младенцев, пристроила свой зад к больной одинокой женщине, согрешившей тридцать лет назад, и активно заграбастала наследство. Господи, да таких историй тысячи!

— Но та старая кочерга сказала, что девка выросла в детдоме. Твоя мать знала, что ты удочерена. По-твоему, она ослепла и оглохла?

Округлив глаза, замираю. Тон, которым Богатырев произнес это, разгоняет мурашки по спине. Они концентрируются между лопаток и начинают жечь.

— Что ты хочешь этим сказать? — лепечу едва слышно.

— Возможно, Рита, у тебя есть сестра.

Сестра…

Сестра!

Возможно, у меня есть сестра?!

Я не была обделена родительской заботой и теплом, но с мамой и папой не обо всем посплетничаешь. В подростковом возрасте мне особо не хватало кого-то близкого рядом — брата или сестры. Кому можно было бы пожаловаться, когда отец нашел у меня сигареты. Или когда мама отчихвостила за тройку в четверти. Моментов, когда единственный ребенок в семье остро нуждается в кровном друге, предостаточно. На себе испытав участь одиночества, я уже начала приглядываться к Ярославу с мыслью, а не родить ли от него второго? И наши отношения станут крепче, и Саше не будет скучно проводить время только с бабушкой.