Драконова Академия

Глава 19

Лена

Я думала, что без Валентайна будет легче. Что там, где ничто не напоминает о том, что произошло, будет легче. В новой комнате: не такой роскошной, как у меня была в прошлом году, и не такой маленькой, как была изначально, действительно ничто ни о чем не напоминало. Ни о чем и ни о ком, даже окна у нее выходили на дальний уголок парка, и в целом можно было зацепиться разве что за общую атмосферу.

Но я все равно лежала на кровати и бездумно пялилась в потолок. Потом переворачивалась на бок и так же бездумно пялилась в стену. Потом — на пресловутое окно с новым видом. Потом — в покрывало, потом опять в потолок, и так дальше по кругу. Если бы я была шашлычком, я бы равномерно прожарилась с такими оборотами, но я была Леной, которая просто крутилась вокруг своей оси.

И пыталась понять, как ей быть дальше с той болью, которая живет внутри.

— Ленор, тебе стоит заняться подготовкой к завтрашним занятиям, — «включилась» Эвиль.

— Ага.

— Я бы рекомендовала особое внимание обратить на драконий язык, по этому предмету у тебя пробелы. Пусть пока домашнего задания еще не было, стоит повторить уже изученное, чтобы не попасть в неловкое положение.

Ха. Да с талантами магистра Доброе утро я еще не раз и не два попаду в неловкое положение. Ну или со своим талантом к драконьему языку. Эта помесь латыни, французского и языка инопланетян с его грамматикой казались мне чем-то нереальным. Я прекрасно понимала, что, возможно, все дело в том, что у остальных была фора по его изучению, но у Сони, например, форы не было, и она прекрасно справлялась. Может, я просто не создана для говорения по-драконьи.

«По-моему, ты на себя гонишь».

Этот голос раздался в голове так неожиданно, что я чуть не подпрыгнула. Спасибо хоть лежала и ни по какой лестнице не спускалась.

— Тебя не спросили, — огрызнулась я на Ленор.

— Ну в общем-то да. Меня никто ни о чем не спрашивал.

Это что, новый уровень нашего общения? Без погружения в подсознание?

Супер.

— Чего тебе вообще надо? — поинтересовалась я.

— О теле забочусь, — огрызнулась она. — Если будешь все время лежать, разжиреешь, мышцы атрофируются, станешь страшной и никому не нужной.

— Иди на… праздник к Лозантиру, — мило отозвалась я.

— С кем ты разговариваешь, Ленор? — поинтересовалась Эвиль.

— Сама с собой. Я с ума сошла.

— Если ты чувствуешь легкое недомогание, — обеспокоенно произнесла виритта, — спустись к магистру Симрану и опиши ему свои симптомы.

О да! Только магистра Симрана мне и не хватало. И ему меня — с Ленор в голове.

— Ленор, ты меня слушаешь? — повторила виритта.

— Она не Ленор, — раздалось в голове.

Чтобы не сойти с ума на полном серьезе, я просто отключила виритту и стянула браслет.

— Да, я не Ленор. А Ленор буквально преображает белье. Хотя о чем это я. Она его не носит, — пробормотала я, снова переворачиваясь на спину.

— Ты о чем? — раздалось озабоченное и встревоженное. Видимо, мое бессвязное бормотание проняло даже ее. Нет, ну а что? Я бы тоже испугалась. Вот сойду с ума на полном серьезе, и будет она сидеть в теле девицы, кукарекающей, вращающей глазами и пускающей слюни.

Представив такое, я фыркнула.

— Как тебе такое развитие ситуации, Ленор? А?

На том конце сознания молчали: видимо, приходили в себя. Ну или связь прервалась, я не знаю. В конце концов, я понятия не имею, как так получилось, что теперь мы вообще вот так общаемся. Безо всяких дополнительных погружений друг в друга, и все такое. То есть в разум. То есть в сознание.

А без разницы.

— Лена. Ле-ен, — донеслось в голове.

Как же ты меня достала!

— Что?!

— Я просто хотела сказать, что мы друг без друга не обойдемся.

— Говори за себя. Я вот, например, очень хорошо без тебя обойдусь, — я перевернулась на бок.

— Да. Я заметила. Особенно когда ты распугала всех друзей и не хочешь ни с кем говорить.

— Ну, предположим, не всех.

Макс не особо стремился со мной общаться, увлеченный Алиной, Ярд больше был занят основами артефакторики, на которых становился просто невменяемым ученым, а не адептом. Соня с переменным успехом пыталась пообщаться со мной и отбиться от бывших подруг, но и первое, и второе — тщетно. Я продолжала злиться, и разговора у нас не получалось.

— Лена, нам надо поговорить.

— О чем? — уточнила я.

— Обо всем. Например, о том, что я была неправа.

О как.

— Была неправа, когда трахалась с Валентайном или когда представлялась мной все это время? — уточнила я, стараясь, чтобы сарказм не летел во все стороны, как брызги из-под колес автомобиля во время ливня.

Получилось плохо.

— И первое, и второе. Я должна была сразу признаться. Но я боялась. Боялась, что он меня просто-напросто выжжет, а потом… потом все стало сложно. Можешь мне поверить, в том, чтобы быть тобой, нет ничего особо привлекательного. Они все любили тебя, не зная, что я — это я. Думаешь, это лучший для меня вариант?

— Если бы они меня любили, они бы все поняли! — рявкнула я. — Ну а лучший или не лучший, мне плевать! Ты могла поговорить с Валентайном. Могла попросить помощи…

— И он бы помог! Тебе! — рявкнула она в ответ. — Веришь или нет, Лена, я тоже хочу жить! Очень хочу! Пусть даже это не жизнь, в чем ты сама убедилась! Но только от этого ничего не меняется. Здесь, внутри, все равно очень хочется жить. Ты наверняка это чувствовала! Не говори, что ты этого не чувствовала! Может быть, я и далека от идеала, особенно в твоих глазах, но я боролась за то, что у меня осталось. За то немногое, что у меня осталось! Я не хочу умирать, не хочу быть тобой, и тело делить с тобой тоже не хочу! Но если я что-то и поняла, так это то, что без сотрудничества у нас с тобой ничего не получится.

— Да, мы уже говорили о сотрудничестве, — напомнила я. — После чего ты ударила в спину.

— Я же сказала, что была неправа! Я прошу прощения, ладно? Я правда прошу прощения, я хочу все исправить. Я… я благодарна тебе за то, что ты не попросила меня уничтожить даже после всего, что я сделала. И я очень хочу, чтобы мы смогли нормально поговорить. Договориться. Потому что я так больше не могу!

Женевьев Анадоррская

В столовой, как всегда, было очень светло: матушка не терпела полумрака, а учитывая, что окна выходили на теневую сторону, магические светильники полыхали на полную. Подчеркивая золотое убранство просторной комнаты, их искры играли на рамах картин, перепрыгивали на обивку и подлокотники, путались в волосах. Женевьев предпочла бы естественный свет осеннего заката, пусть и немного потерянный именно здесь, но кто бы ее спрашивал. Спрашивали ее о другом:

— Ты сегодня говорила с ректором Эстре? — скупо поинтересовался отец. Он пришел в ярость, когда узнал о ее желании преподавать, матушке даже пришлось воспользоваться нюхательными зельями, чтобы не потерять сознание.

Младший брат, которому это все было совершенно неинтересно, поерзал на стуле, глядя на блюда, которые слуги вот-вот готовы были подать, но под жестким взглядом отца врос в спинку и замер.

Никто в этом доме не начинал есть, пока отец не отдаст приказ. Никто в этом доме вообще ничего не делал, пока отец не отдаст приказ. Временами Женевьев искренне удивлялась, что ей вообще разрешили заниматься с детьми и вести благотворительность, но, видимо, это было по поводу предстоящей свадьбы с Сезаром Драгоном.

Будущей тэрн-ари положено заниматься чем-то таким, вот отец и не возражал. Тот факт, что Женевьев делает это по зову сердца, должно быть, ни разу не приходил ему в голову. Как и тот, что у дочери стоило бы поинтересоваться, прежде чем делать ее невестой наследного принца. Но… всего лишь одна встреча с Сезаром — и Женевьев поняла, что теперь уже ей не хочется возражать. Он поразил ее своей зрелостью, галантностью, вниманием к ней и к ее интересам. Они действительно много общались, гораздо больше, чем предписано этикетом, поэтому их пара всегда вызывала наиживейшее внимание.

Ферган и отец были довольны тем, что происходит, вот только для Женевьев все это ни разу не было игрой. Не было политикой. Ей в самом деле нравилось проводить время с Сезаром, тем более что их интересы и взгляды на жизнь во многом, да буквально во всем, совпадали. Им было о чем поговорить, им никогда не было скучно вместе, и она сама не заметила, как влюбилась.

А когда поняла, что влюбилась, было уже слишком поздно. Сезар ни разу не позволял по отношению к ней ничего компрометирующего, и это она тоже поняла слишком поздно. Галантность, вежливость, внимание, совпадение интересов и взглядов — все это не значит ровным счетом ничего, если нет страсти. Искры. Того, что обычно возникает между мужчиной и женщиной, неравнодушными друг к другу.

Он не стремился ее касаться, не бросал противоречивых взглядов на губы, не оглаживал ими фигуру. Женевьев уговаривала себя, что это всего лишь его воспитание, что он просто такой сам по себе, но уже тогда это было слабым утешением. Даже несмотря на то, что они были друзьями — они действительно стали друзьями, ей отчаянно хотелось большего.

Хотелось почувствовать его губы на своих, пусть даже это подвергло бы риску ее репутацию, случись кому-то увидеть или узнать об этом, хотелось неловкого касания рук. Хотелось, чтобы он хоть раз признался ей в том, в чем она не могла признаться ему — что с трепетом ожидает их первой ночи. Женевьев почти решилась с ним об этом поговорить, но тут появилась София Драконова.

Хотя как сказать — появилась. Она и до этого была, но внезапно оказалась под кураторством Сезара и вошла в его жизнь. Настолько быстро, ярко, огненно, как вспышка — как никогда не получалось у нее самой. Тогда-то Женевьев впервые узнала о том, что такое ревность. Тогда впервые в жизни почувствовала, каково это — когда мужчина, который скоро назовет тебя женой, голодно, жарко, невыносимо чувственно смотрит на другую.

О да, на нее он смотрел так, как никогда не смотрел на Женевьев. С ней он позволял такое, что могло просто и легко разрушить все — в частности, когда в Академии просто перекинул ее через плечо и унес на глазах у всех.

У них все-таки состоялся откровенный разговор: не тот, о котором Женевьев мечтала, а по поводу Софии. Сезар обещал, что это больше никогда не повторится, что он нацелен на их брак, и ему ничего не помешает, что это был просто воспитательный момент. Наверное, не стоило ему верить, но сердце верит в то, во что хочет. Верит, отринув голос разума и все, что происходит у тебя на глазах. Вот и Женевьев поддалась ему. Поддалась этому чувству, позволила себе просто отвернуться от того, что было очевидно.

За что потом жестоко поплатилась.

Когда она поняла, что не сможет быть его женой ни ради своей однобокой любви, ни ради политики? В тот миг, когда Сезар оставил ее одну за ужином и не вернулся. Когда вылетел вслед за Люцианом, изменившись в лице, узнав о том, что на Софию Драконову напали какие-то горожане. Для нее это стало последней каплей. Именно в тот момент пришло осознание, что все. Она не хочет, не может и не сможет так жить. Что нужно его отпустить, пусть даже от этого очень больно.

Понимая, что отец не позволит ей этого сделать, Женевьев просто пошла к Фергану. Разумеется, надолго тайной этот разговор не остался, она едва успела вернуться, как Белавуард пригласил ее в кабинет. Поставил Cubrire Silencial и орал так, что тряслась мебель. У него даже драконьи черты начали проступать, в какой-то миг Женевьев показалось, что сейчас начнется оборот.