Вершины и пропасти

Алаойш Та-ци, озеро Арирамар, граница Лоргинариума и Ишмирата

Что Алаойш усвоил за долгую жизнь крепко, так это простую истину: своевременность – непременная составляющая любого чуда.

А ещё – несомненная добродетель.

Беглую ученицу он нагнал уже у самого озера, незадолго до рассвета. Ещё издали увидел дирижабль – и обрадовался, что успевает… но тут же крепко выругался, когда тёмное небо озарила яркая вспышка. Даже издали было очевидно, что дело не в неисправности, не в неотлаженном механизме, а виноват злой умысел. Сперва стало не по себе: а ну как Фог застали врасплох и она не сумела себя защитить? Алаойш сдвинул окулюс со лба на переносицу, подкрутил колёсики, настраивая прибор, и с облегчением разглядел среди дыма и огня плотное скопление морт. Оно качнулось из стороны в сторону, а затем нырнуло вниз; зависло над верхушками деревьев, покружило по округе – и опустилось к земле.

– Жива, – выдохнул он с облегчением. И – заметил, как от озера скачками движется другое облако морт, оставляя длинный хвост розового тумана. – Ну, этого ещё не хватало! Ты откуда взялась-то? И куда тебя несёт, сидела бы и дальше во дворце, пела бы ишме в ухо – и ему спокойней, и ты при деле, вредить некогда. А, вот же…

Поспешно сунув окулюс в сумку, чтоб не мешался, Алаойш пришпорил доску. Голова немного кружилась от недосыпа, но сознание оставалось ясным; он был готов к битве, как никогда…

…но совершенно не готов к тому, что к ней опоздает.

На несколько минут потоки морт над поляной, куда опустилась Фог и куда устремилась потом Дуэса, словно бы взбесились. Потом наступило краткое затишье, и следом – новая вспышка, такая яростная, что часть деревьев по направлению удара полегла, как трава от ветра. Алаойш ещё прибавил ходу, но когда добрался до поляны, то не обнаружил там никого живого, только следы недавней ожесточённой схватки. Ближе к краю поляны лежал мертвец, седой мужчина с чудовищно перекошенным лицом – настолько, что с трудом удалось признать в нём киморта из цеха в Шимре, достопочтенного Ниаллама Хан-мара. Он происходил из семьи начальника дворцовой охраны и был приближен к самому ишме – не нынешнему, правда, а его прадеду, чьим товарищем по детским играм он стал волею случая.

А молодой ишма его не жаловал; да и сам Ниаллам, точно чувствуя, что ему при дворе не рады, проводил много времени на юге, в пустыне, возвращаясь в цех лишь изредка.

Алаойш помнил его совсем юным – мальчишкой, ещё учеником, который впервые примерил багряные церемониальные одежды придворного, чтобы вместе с наставницей побывать на торжественном пиршестве в честь восхождения очередного правителя на престол. Правитель вскоре состарился и умер. А мальчишка-киморт – повзрослел, а потом и поседел до срока, не рассчитав силы и надорвавшись, когда пришлось спасать город от паводка…

– Кто бы мог подумать, что такой, как ты, сойдётся с Дуэсой, – пробормотал Алаойш, присаживаясь на корточки рядом с трупом. – Ну и помотало тебя… И перенапряжение, и морт-истощение. Ох, ещё и бодрящего дурмана принял, уж не знаю, по своей ли воле… А отчего помер? Интересно, не встречал такой отравы… Что ж, печальная жизнь и нелепый конец – урок всякому, кто это видел.

Он собирался было уже отправиться дальше, к озеру, чтобы догнать Фог, ускользнувшую в очередной раз у него из-под носа, когда заметил на окраине леса, под большим деревом, живого человека.

Знакомого – хотя узнать его сейчас было нелегко.

– Сидше Джай-рон, – вспомнил Алаойш имя. И улыбнулся дружелюбно. – Скверно выглядишь.

Капитан поднял на него помутневший взгляд. Некогда прекрасное лицо заострилось; кожа посерела и облепила череп. На груди и на животе проступало на чёрной плотной ткани пятно, от которого несло одновременно и кислым, и палёным, и затхлым. Он был тяжело ранен, причём кимортом, и злая, тлетворная морт даже сейчас продолжала разъедать его плоть. Алаойш, конечно, тотчас же опознал бледно-розовую, обманчиво безобидную дымку и понял, чьих рук это дело.

«Дуэса».

– Ты, – выдохнул Сидше, и веки у него дрогнули. – Хорошо… Как хорошо. Ступай за Фог. Спаси её. Она… она будет счастлива, она ведь тебя… – Он прерывисто втянул воздух и замер, стараясь не шевелиться: очевидно, что каждое лишнее движение, каждое слово причиняло ему боль.

«Сколько ему, лет сорок? А выглядит едва на тридцать… Юнец, жить и жить ещё».

– Не пойду, – ответил Алаойш вслух и присел рядом с ним на корточки. С удовольствием отметил, как капитан широко распахнул глаза – недоверчиво, удивлённо. – Фогарта и сама справится, она умная девочка, а сил ей хватит на дюжину таких, как Дуэса Шин-раг. И если кого здесь спасать и надо, так это тебя, дружок.

Сидше хотел, кажется, возразить, но не сумел. Стоило ему двинуться, как боль стала нестерпимой. Он длинно, свистяще выдохнул, дёрнулся – и у него закатились глаза.

– Ну, главное, что жив, – философски пожал плечами Алаойш – и осторожно потянул за краешек розоватого облачка морт, распуская его, как как тонкое рыхлое кружево.

Облачко развеялось – а вместе с ним и губительное стремление, вложенное в него.

Сидше затих и стал дышать чуть ровнее. Алаойш, предчувствуя, что работы много, снова достал окулюс, настроил его для работы теперь уже не с далёкими, а с мелкими предметами – и приступил к делу.

По правде говоря, больше всего это напоминало штопку.

– Как хорошо, что Дуэса любит помучить людей, – бормотал он себе под нос, аккуратно восстанавливая повреждённые рёбра и плоть, наращивая медленно кожу. – Чуть меньше драмы, чуть больше расчётливости – и мы бы тут с тобой не поговорили. Интересно даже, чем ты так провинился, что заслужил такую пытку… Впрочем, известно чем: остался собой, в то время как она хотела из тебя вытесать удобного болванчика, вроде того, что вон там, у пня лежит. Ты его прикончил, кстати?

Сидше слабо пошевелился и моргнул. Он по-прежнему был смертельно бледен, но мутная пелена на глазах исчезла; подумав, Алаойш мазанул ему пальцем по губам, подлечивая трещинки:

«Так говорить сподручнее – да и Фог будет целовать приятнее, когда она вернётся».

Его немного беспокоило, что земля продолжала сотрясаться, да и над озером вдали собрались тучи; но пока дальше этого дело не заходило.

– Она… она бы его не убила, – произнёс вдруг Сидше, и Алаойш вздрогнул, не сразу сообразив, что это непрямой ответ на вопрос, заданный чуть раньше. – Фогарта. Ей ни к чему пачкать руки, а я всё равно… Зачем ты меня спас?

Алаойш проверил напоследок, что рана более или менее затянулась, и, стащив окулюс, устало сел рядом, бок о бок, у дерева, привалившись к Сидше плечом.

«Спать-то как хочется… Загоняла меня ученица».

– Зачем, зачем, – ворчливо откликнулся он. – Затем, чтоб Фог не плакала, когда вернётся. Хотя она всё равно станет рыдать, не от горя – так от радости. Скажи мне лучше, зачем ты-то сам хотел умереть? Я ведь видел тебя в Ульменгарме, на базаре, у наших телег; ни за что не поверю, что такой, как ты, устанет от жизни.

Сидше опустил взгляд:

– Так было бы лучше для всех. Я ведь никто; у меня ни мечты, ни цели.

«Ни дирижабля, – подумал Алаойш, разглядывая его искоса. – Тяжело, наверное, капитану остаться без корабля… Ну да это дело поправимое».

Ему пришла в голову неплохая мысль, но сперва стоило дождаться Фогарту.

– А быть никем не так уж плохо, поверь мне, – вслух произнёс он и улыбнулся. – Уж я-то знаю, мне случалось всё терять, и самого себя тоже. «Никто» – это начало пути, быть никем – значит, иметь возможность стать кем угодно. По живому-то резать сложнее, и меняться сложно тоже… Последние годы я, признаюсь, сам был не свой: всё думал, что незачем браться за что-то, если всё равно вскоре это оставлю. Да и любить, по всему выходило, тоже незачем. Вот только оказалось, что всё не зря и зёрна, посеянные тогда, сейчас дали урожай.

– Фог достойна быть с тем, кто ей ровня, – упрямо повторил Сидше, отворачиваясь.

«Вот ведь упрямец… Это хорошо».

– Я, значит, ей ровня? – спросил Алаойш с той интонацией, услышав которую его ученица тотчас бы сообразила, что пахнет горелым и пора прятаться – к примеру, у Дёрана за плечом. – И мы с тобой, значит, не ровня тоже. Ну что же, справедливо, – усмехнулся он – и, поднявшись, вздёрнул Сидше на ноги. – Гляди-ка, и впрямь я выше, почти на голову: ты мне только до носа и достаёшь. А вот так?

И, покуда Сидше не опомнился, он подхватил его под мышки – и приподнял над землёй.

Трагическое выражение на красивом лице тут же превратилось в глупое; капитан задёргал ногами, пытаясь вывернуться, но куда там! Его крепко держали не только чужие руки, но и морт.

– Смиренно спрашиваю, о спаситель мой: не повредился ли ты умом в долгих странствиях? – кротко он наконец, успокоившись наконец. Алаойш, посмеиваясь, отпустил его. – Светлоокая госпожа тоже порой не чужда сумасбродству, но я и думать не смел, что она этого набралась от собственного… – Он осёкся, а затем скрестил руки на груди, пряча кисти в рукавах, и отвернулся.

Ему явно было неловко – и из-за вспышки, и из-за того, что он наговорил раньше.

И всё-таки он теперь улыбался.

– Вот запомни это чувство, – посоветовал Алаойш, продолжая посмеиваться. – Поменьше серьёзности. Как кьярчи говорят, Аю-Насмешник кислые рожи не чествует, да и лукавство идёт тебе куда больше возвышенной печали. Оставь-ка её лучше поэтам. И ещё. Никогда не решай за другого человека, кого он любит и с кем хочет быть… Ну, а теперь, пожалуй, можно и Фогарту догонять, а то что-то больно долго она возится с Дуэсой.

Едва он договорил, как землю тряхнуло особенно сильно – а потом раздался оглушительный грохот, точно гром грянул стократно, и над озером вырос столб не то дыма, не то тумана – и начал стремительно разрастаться в стороны.

– Вот это плохо, – сощурился Алаойш, вглядываясь в потоки морт. – Очень плохо… поспешим-ка.

А дальше всё менялось так быстро, что даже острый разум киморта не успевал это отмечать.

Сила над озером сгустилась в одной точке – и к ней, точно к источнику притяжения, устремилась вся морт, растворённая вокруг в воздухе, в земле, в небе и в недрах. Алаойш едва успел окружить себя и Сидше плотным коконом, вложив ясное стремление – защищать, а иначе и он остался бы совершенно беспомощным. Облако пара и пепла, вырвавшееся из глубин, прекратило разрастаться и замерло… а зачем начало втягиваться обратно.

Погода тоже менялась стремительно.

Пролетели тучи, ливанул дождь – точно кадушка опрокинулась, потом снова вдруг стало солнце, да такое яркое и жаркое, что оно слепило глаза. Цветы и трава тронулись в рост; несколько ригм на опушке встряхнулись, как живые, и плоды на верхних ветках налились, зарумянились…

– Вот это Фог разошлась, – качнул Алаойш головой, не зная, смеяться или плакать. – Завтра будет как с похмелья… Ну что, капитан? Не напугала тебя твоя возлюбленная?

Сидше ничего не ответил, но глаза у него вспыхнули, а на скулах появился румянец.

«Нравится, значит».

Вскоре, впрочем, необычайные явления прекратились, даже ветер утих. Было ещё раннее утро; солнце подсвечивало вершины деревьев, прогревало воздух, и он наполнялся тем особым благоуханием, которое свойственно середине лета, когда ещё хватает цветов, но зреют уже первые плоды. Алаойш предложил не спешить Фог навстречу, а подождать её здесь, чтоб не разминуться по пути.