Король Пинч

12. Икрит

После того, как Пинч передал им задания, он договорился о встрече и ускользнул. Затем он прошел по коридорам, избегая всех, и обманным путем пробрался мимо охранников у своей двери, он рухнул в постель. Мрачная усталость нахлынула на него. Он знал, что должен составлять свои планы, расставлять ловушки, как опытный мошенник, но его разум не мог заставить тело повиноваться. Его веки настойчиво хотели сомкнуться, а лоб — глубоко погрузиться в пуховые подушки.

— «Я старею», — подумал он. — «Ночи кутежей, прыжков с крыш в постели в тавернах, ночи, проведенные в холодных переулках, они высасывают молодость из моего мозга. Теперь я должен быть умнее, работать из своей паутины и дергать за ниточки, как паук, который чует свою добычу. Мне нужно подумать».

— «Чума на все это», — решил он. — «Я стар. Я собираюсь спать».

Пока он спал, Пинчу снились сны, и он помнил эти сны — вещь для него необычная.

Его преследовала тень. Первым был Манферик, который, рыдая у собственной могилы, пытался вовлечь Пинча в свой траур. Лицо мертвого короля было закрыто капюшоном, но его ткань слегка шевелилась от мяукающего шевеления чего-то живого. — Помоги мне, сынок, — клацнули засохшие челюсти.

Паника сковала «я» Пинча, существующего во сне. Затем тень превратилась в Клидиса в цветах Всадников Ада, с петлей палача в руке. Пинч мог почувствовать, если он действительно чувствовал во сне, порез от пеньковой веревки на своей шее, обжигающей плоть, оставляющий шрам, подобный тому, что был на шее Терина. Клидис стал Айрон-Битером и Варго, двумя такими похожими существами, одинакового роста. Его сон придавал большое значение слиянию этой пары. Тот — кто — был — двумя приблизился к нему с высоко поднятым сверкающим лезвием Ножа и Чашей, жаждущей принять его кровь. Его ноги изо всех сил пытались бежать, но пальцы ног только касались земли. Петля врезалась ему в шею, поднимая его все выше и выше. Он взлетел выше досягаемости Ножа, выше земли, на высоту виселицы. Его угрожающий обзор снова изменился, и теперь Терин смеялся, стоя на земле внизу, над своими собственными болтающимися ногами. Помощник был одет в одежду Пинча и пересчитывал серебро из своего кошелька. Где-то голос судьи зачитывал список его преступлений и наказаний, которые он заслужил. Тьма сомкнулась, пока он не повис в одной точке. Список почти подошел к концу, раздался скрип рычага палача, нетерпеливо ожидавшего окончания литании.

Женский голос, надтреснутый возрастом, но обладающий нежностью, необычной для ушей Пинча, донесся сквозь эту темноту. — Джанол, — вот и все, что он говорил, снова и снова, пустой и не становящийся ближе. Это была не Мэйв, единственная женщина, с которой Пинч когда-либо чувствовал близость, хотя его «я» из сна наполовину ожидало этого. Это был крик, полный мучительной остроты, но, в, то, же время, он предлагал безопасность в темноте. Пинч напрягся в петле, логика его сна создавала почву под его болтающимися ногами. Петля затягивалась все туже, холодная кровь стекала ему за воротник, но крики не становились ближе. Веревка заскрипела, и в поле зрения появилась рука в черной перчатке, готовая дернуть за рычаг люка.

Рука потянула за рычаг. Раздался дребезжащий удар. Веревка засвистела. Пинч начал падать.

— Джанол.

Мошенник дернулся вперед, цепляясь руками, чтобы ослабить веревку на своей шее. На самом деле потребовалось несколько мгновений, в течение которых Пинч рвал свой воротник, прежде чем он понял, что петли на нем нет. Он сидел в беспорядке на постельном белье, все еще одетый в свою дневную одежду, и хватал ртом воздух, как рыба. Во рту у него пересохло, а челюсть напряглась от страха.

— Джанол.

Вожак шайки резко повернулся. Он услышал голос. Он был уверен, что он был где-то здесь, а не только в его сне. Он исходил откуда-то, из какой-то точки комнаты — но там никого не было. Он замер и с нетерпением ждал, когда он повторится.

Ничего не произошло; не раздалось ни звука.

Это был всего лишь остаток его сна, его кошмара. Соскользнув с кровати, он потер виски, пока эхо и туман не рассеялись.

Кошмары и сны. Пинчу не нравилось ни то, ни другое. Были жрецы, которые говорили, что сны — это дело рук богов, предзнаменования, которые следует изучать, чтобы заглянуть в будущее. Возможно, из-за этого Пинч взял за правило изгонять сны. Он спал, он просыпался, и он никогда не помнил, что боги могли предсказать ему.

Этот кошмар был тем более мучительным, что он не хотел уходить. Если это было послание от богов, то его будущее было действительно мрачным.

Тем не менее, не было никакого смысла размышлять о том, чего он не мог контролировать.

Слабый свет в окнах, какими бы они ни были, наводил на мысль, что лучшее, что было в жизни честного человека, ушло. Тогда ему пора было приниматься за работу. Вожак сбросил свою поношенную одежду и облачился в камзол и панталоны из темного крепа, которые предоставили слуги. Он пренебрег тонким кружевом и серебряными пряжками — слишком заметными в тени — и выбрал вместо них свой кинжал и видавший виды меч. — Рабочая одежда для рабочего человека, — усмехнулся он, любуясь собой в зеркале.

Готовый, он слегка приоткрыл дверь в холл, хотя причин для такой осторожности не было. Это была просто старая привычка. У Клидиса должна была быть охрана снаружи, но не было причин скрывать от них свои действия.

Вид снаружи напомнил ему, что у старых привычек есть причины. Охранники Клидиса действительно были там, безразлично сутулясь, повернувшись к нему спиной, но за ними стояли еще двое мужчин, так, же скучающих, но одетых в ливреи принца Варго.

— Черт! — выдохнул Пинч, закрывая дверь. Люди Варго все усложнили. Они доложат принцу, и за ним последуют. Если Варго узнает, что он задумал, это разрушит все его планы. Маловероятно, что принц позволил бы Пинчу сбежать с Чашей и Ножом.

Через несколько мгновений Пинч просмотрел свои варианты. Он ничего не мог поделать. Он мог надеяться, что Клидис придет и спасет его, или, что охранники устанут и уснут. Это было неприятно и маловероятно. Он мог бы попытаться отвлечь внимание, но это показалось бы слишком очевидным.

Тем не менее, из номера был еще один выход, хотя Пинчу не хотелось им пользоваться. Его первый и единственный опыт в туннелях не был вдохновляющим. Он мог только предполагать, что туннели куда-то вели, но он понятия не имел, как найти это «куда-то». Потом там, внизу, были какие-то твари, включая Манферика. Он почти не сомневался, что туннели ведут в некрополь, потому что был уверен, что покойный король шпионил за ним раньше.

Однако воры и дураки никогда не были далеки друг от друга, так что сейчас было самое подходящее время, чтобы изучить путь в подземном лабиринте. На этот раз, однако, он был предупрежден и имел полное намерение быть вооруженным.

К тому времени, как он открыл дверь, в одной руке у него были масляная лампа и кусок древесного угля, а в другой — меч. Его карманы были набиты свечами, а тлеющий уголь был аккуратно подвешен в маленьком горшочке сбоку от него. Уголек нагревал глину до тех пор, пока она не стала угрожать опалить его бедро, но Пинч не собирался оставаться без какого-нибудь способа разжечь свой огонек.

Пыль все еще густым слоем лежала на полу, и, хотя Пинч не был следопытом, он мог видеть отпечатки следов, отличные от его собственных следов. — Манферик, — пробормотал он, интерпретируя отпечатки так хорошо, как только мог. Они были подтверждением его подозрений — а также путеводителем к выходу. Он может идти по следу обратно, пока тот определенно не приведет к какому-нибудь выходу на поверхность. Ему оставалось только надеяться, что у Манферика не было прямого пути в некрополь.

Этот план хорошо помог ему у подножия лестницы. Его собственный след, который он мог узнать, сравнив со своими отпечатками прямо сейчас, вел налево, другой — направо. Он последовал за последним.

Подземелье представляло собой соты с большим количеством проходов, чем он себе представлял. Тропа миновала сначала одно ответвление, затем другое, и, наконец, их стало так много, что он перестал их считать. В любой момент сомнения он отмечал стену полосой мела, показывающей — «Я прошел этим путем или свернул за этот поворот». Он не собирался возвращаться через туннели, так как ему было все равно, кто увидит, как он входит во дворец, но благоразумие было добродетелью, а ему с таким небольшим количеством добродетелей нужны были все те, которые он мог собрать.

Он двигался так двадцать минут, не имея ни малейшего представления о том, где он находится под дворцом — если он вообще был под дворцом, — когда план пошел наперекосяк. Тропа сделала то, чего не должна была делать — она разделилась. Теперь было две линии следов, хотя до этого он шел только по одной. Одна из них представляла собой тонкий след в пыли, и грозила растаять в однородно-серой пыли за следующим поворотом. Другая линия была основательной, и глубокой, демонстрируя маршрут постоянного движения.

Он попытался расшифровать толстые следы на пыли. Меньший след, вероятно, был не более чем крысиными отпечатками; если бы он пошел по нему, то оказался бы на дворцовых кухнях.

Большая тропа представляла собой скорее головоломку. Следы размазались по полу так, как вытирают стол — неровными мазками, которые стирают то, что было раньше. Тут и там виднелись следы сапога или туфельки, свидетельствующие о некотором прогрессе человека. Потрепанные портьеры из старой паутины подтверждали проход. Что за косолапое существо ковыляло по коридору?

Пинч выбрал последнюю линию следов. Конечно, это был худший выбор. Это было похоже на карточную игру в «сант», где очевидная карта всегда была неправильной. Однако другого выбора действительно не было. Он был вором и уверенным в себе человеком, а не каким-то диким лесным жителем. Знаки, которые он мог прочесть, были знаками жадности, легковерия и закона. Если бы он потерял след — а тот выглядел чертовски слабым, — он все равно был бы вынужден вернуться сюда.

Однако Пинч продвигался вперед с гораздо большей осторожностью. Если впереди было что-то непонятное, он не спешил встретить «это» неподготовленным.

Сухая пыль от порванной паутины защекотала ему нос. В воздухе витала темная сладость сгнивших паутинных нитей и забытого времени. Ни один ветерок, кроме неведомых пришельцев, не шелестел по мрачному коридору. В темноте не было слышно щелканья насекомых и ни одного зловещего крысиного писка, к которым он привык, будучи бродягой. Он и раньше пробирался тайными путями, но эта тишина была тревожной.

Вспоминая ямы и обвалы своего предыдущего визита, мошенник тщательно ощупывал пол при каждом шаге, убеждаясь, что камень под ногами устойчив. В то же время он напрягал слух, гадая, услышит ли он те же необъяснимые стенания, которые слышал раньше.

Таким образом, он прошел длинный путь, крадучись, и, прислушиваясь, и, возможно, напряжение от усилий притупило его чуткость. Он чуть не пропустил звук, который, будь он более бдительным, спас бы его от беды.

Как бы то ни было, но было слишком поздно. Он услышал фыркающее ворчание, и прежде чем он смог оценить его, предугадать его источник и обратить знание в свою пользу, было слишком поздно.