Старая дева

Глава четвертая

При виде меня склонились в неглубоком поклоне все трое — Лука, Авдотья и незнакомая мне женщина, чью красоту не портили даже отвратительный синяк на скуле и не заживший до конца шрам над бровью. Степанида, поняла я и жестом указала ей сесть.

— Не смею, барышня, — прошептала Степанида и низко опустила голову.

— Сядь, я сказала! — повысила голос я. — Что случилось, Лука?

Я полагала, что все дело в записке или, может быть, в Степаниде и ее неуправляемом муже, но я ошиблась.

— Федота нашли, барышня, — торопливо отчитался староста, — воды нахлебался, но свезло, бабы графские подобрали и к графу в усадьбу и отвезли. Так и выловили, едва его течением унесло. В рубашке родился, как раз белье графский приказчик забирать приехал…

— Дело говори, — прервала я словоохотливого старосту. Я все еще связывала охи-ахи с запиской, но сейчас заблаговременно добавила и проблемы с графом, возможно, соседом. — Что кошель, что лошадь?

— Ох, лошадь, барышня, тоже нашли, мы теперь за нее его сиятельству денег должны.

Я еле заметно покачала головой. Ничего, справимся.

— Там… ведьмина метка, барышня. Не к добру Татьяна проклятую-то помянула. Ох, не к добру. Я уже и Кузьме велел найти ее, черную, но, видать, сбежала, знать бы куда.

Кто сбежал? Наверное, я должна бы понять, о чем твердит Лука, но складывалось с трудом. «Да ты черная!» — крикнул он тогда Татьяне, стало быть, сбежала она? Моя крепостная? Однако. По истории нашего мира я представляла, на какие казни в случае поимки подписывалась беглянка, но здесь, возможно, многое было не так. И про кошель староста молчит, значит…

Я хотела было сесть сперва рядом со Степанидой, но вспомнив, как крестьяне реагировали на близкий со мной физический контакт, передумала и села в приличное с виду кресло, положив бумаги на стол. Глаза Авдотьи расширились, а я обнаружила, что мне прямо в бедро впилась пружина, но я стерпела.

— Что за метка? — спросила я.

— Дурная, барышня, — тихо откликнулся Лука. — Неспроста вы с моста-то упали. Ведьма то крутит, ведьма. Ох, помилуй нас Преблагой и дай сил.

В своей жизни я встречала немало страхов. Людей, боящихся высоты, людей, дрожащих на трапе самолета, людей, сворачивающих с дороги при виде безобидного черного кота. И эти страхи преодолевались. Кто покупал квартиру на шестнадцатом этаже, кто летал каждый месяц, кто полагал, что кот, перебежавший дорогу машине, несчастья не принесет. Но сейчас в глазах Луки я видела такой неподдельный ужас, что мне стало ясно: это не байка, не примета, не предрассудок. Реальность, с которой им — и мне теперь — приходится существовать.

— Разве ее не убили? — выдавила я. — А золотая вода?..

— Кто же барского-то человека убьет, барышня? — рассудительно удивился Лука. Да, я сморозила глупость, мне стоит быть осмотрительней и осторожней. — А золотую воду отец-наместник на месте дома разлил, так ведьмина сила ушла, как Премудрейшим заповедано, да, видно, не до конца. Вы же знаете, корни ведьмины в доме пущены…

— Или где ее мать родила нам на погибель, — перебила его Авдотья, и Лука кивнул. — Кабы знать, барышня, где ведьма первый крик издала, да полить то место золотой водой, так и силы проклятой больше не будет. Так они, окаянные, и уходят в леса от бремени разрешаться. Отец мой ведал, как места те искать…

— Жаль Ивана, — добавил Лука, — вот кто знахарь был, вот кто силу имел от Преблагого. Так что же, ни батюшку-барина от хвори не спас, да и сам сгорел аки свечка.

Я задумалась. Крестьяне, излив мне свои опасения, замолчали, только Степанида вздыхала так тяжело, что у меня сердце екало. Авдотья подошла к ней, опустилась на колени, и Степанида погладила ее по голове.

— Не тужи, сестра, — проговорила Авдотья, — матушка-барышня тебя в обиду не даст.

Степанида подняла голову, и мне показалось, что не слишком она довольна моим решением.

— Кошель? — напомнила я.

— Как в воду канул, барышня, а может, и впрямь канул, — покачал головой Лука. — Ведьму искать надо, бродит она в лесу, и Татьяну черную искать. Их это рук дело, и чует сердце, на этом они не остановятся. Мужики-то графские все речку баламутят, найдут если кошель, хоть надежды на то и мало, так принесут, а нет — так… Иван бы нашел.

— Батюшка научил меня, — сказала вдруг Степанида. — Только надо луны дождаться.

Авдотья испуганно вскрикнула и прикрыла рот рукой, я же вопросительно взглянула на Луку.

— То, баба дурная, — буркнул он, отстранившись от обнявшихся сестер. — Кто ночью на реку ходит, да еще под луну? Самое клятое время.

— Я не боюсь, — Степанида смотрела теперь на меня. Глаза у нее были огромные, темные, я бы сказала — ведьминские. Существует разница между ведьмой и знахаркой? Наверное, да, раз Лука назвал дар Ивана сродни божественному. — Только, барышня, не велите мне вам прислуживать, — попросила Степанида. — Не держите меня в доме, пустите. Я жена мужняя, а так-то как солдатка буду…

— То, баба дурная! — повторил Лука громче и намного сердитее. — Что думаешь, барышня тебе зла желает? Тебе работать надо, а ты ходишь еле! А ну Егор тебя до смерти прибьет?

У Луки были свои понятия о благе для крепостного крестьянина. Авдотья поднялась, но от сестры не отошла, и когда я поймала ее взгляд, она едва заметно помотала головой: нет, барышня, не слушайте ее. Я и не собиралась.

— Что за записка у тебя в руке, Лука?

— Так то от графа, — вспомнил он и передал мне записку. — Сорок грошей за пахоту.

— Я должна ему сорок грошей? — не поняла я, но ровные, словно каллиграфией выписанные три строчки, прочитала. Все так, как сказал Лука. И что меня не то чтобы удивило, больше позабавило: не похожие ни на кириллицу, ни на латиницу, да и вообще ни на один виденный мной алфавит буквы я влегкую разобрала, словно с детства свободно на этом языке читала.

— Он должен, барышня. Его люди поле-то наше боронят, — терпеливо пояснил Лука, — а вон еще полосу взяли. А что делать? Отдали, сами как-нибудь с нашими-то двумя полосами проживем. Нам много не надо… У графа люди-то все пришлые, своих-то у него один Епифан, а денег много… Только, барышня, еще за лошадь расчет нужен. Лошадь-то наш Федот загубил.

Я вскинула голову:

— Какая… — и вовремя проглотила совершенно неуместное в этом мире «к черту», — …лошадь, Лука, пусть вышлет немедля мне сорок монет, вот прямо сейчас поезжай за ними, а потом доктора привези. А лошадь, — я усмехнулась, найдя вдруг решение, — как ведьм изловим, там видно будет, кто ее загубил. Сколько она стоит?

— А что, барышня? — Лука был сбит с толку. — Дак все как было, так и есть. Ничего же не изменилось. Земли есть, сеять нечем. Вона, две полосы засеяли, на что грошей хватило, а взойдут али нет — одному Преблагому ведомо. Все же прочее графу отдали, и поле, и выпасы. Одна лошадь, и та старая. Корова вон у меня — так и та молока дает только на вас, барышня, да ребятенков. Анна все…

— Стой, — перебила я, вспомнив, как напомнила мне моя банщица неприятную Татьяну. — Анна родня Татьяне?

— Так… мы ж тут все какая-никакая родня, — удивился Лука, а я поморщилась — и снова напрасно спросила, да и вряд ли иначе, оттого и отдавали девушек в другие деревни замуж в старые времена, но это те, у кого деревень было много. А мне и моему батюшке, наверное, пришлось кого-то и продавать. — Да Анна баба добрая, хоть и смурная. — Он заулыбался, лицо его разгладилось, во взгляде появилась нежность, которую я никак не могла от него ожидать. — И ребят любит. Хорошая баба. Так вот она все Мурку, корову-то, водит на выпас, а сами знаете, где выпас хорош… Увидит приказчик, кричать будет. Но Анна такая, за своих-то горой. Хорошая она, барышня.

Он говорил жарко, даже рука у него дернулась, словно он хотел ударить себя кулаком в грудь в доказательство своих слов. Я решила, что Анна его жена. Где выпас, чей приказчик и почему он будет кричать — для меня пока что осталось тайной за семью печатями.

— Теперь про заклад скажи.

Лука вдруг ожесточился. Вот только что передо мной стоял добродушный заботливый староста крохотной деревеньки и правая рука хозяйки имения, простоватый мужичок, боявшийся получить плетей за недосмотр и шугающийся ведьм, и в один миг в его глазах полыхнули такие ярость и ненависть, что я с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть.

— Кабы не ведьмин знак, барышня, — очень отчетливо и злобно произнес Лука, — я бы, да простит меня Премудрейший, поклоны бы ему в храме отбил. Потому как один залог, второй, да и третий барин бы на игры да непотребщину спустил. Кабы не ведьмина сила, решил бы я, что Преблагой то волей своей сотворил — и вас от гибели лютой отвел, и Федота, а кошель по реке пустил. Так уж пускай мы впроголодь, но и барин тоже.

— Ты о моем брате? — уточнила я и тотчас в который раз пожалела о неосторожном замечании, потому что Лука опять воздел руки и с воплем бухнулся на колени.

— Простите дурного, матуш…

— Тихо! — рявкнула я. — Встань, лоб расшибешь, дурак. Лука? — Он посмотрел на меня как на чудо. Может, чудом я и была сегодня в его глазах? — Мы обязательно со всем справимся. Все вместе. Я, ты, Федот, Кузьма, Анна… Все. Ты мне веришь?

Конечно, нет, по взгляду это было понятно. То, что я могла говорить своему начинающему, талантливому, работящему, но уже измученному бесконечными репетициями и чередой неудач подопечному, не доходило до сознания крестьян. Крепостных крестьян. Моей собственности. Мыслили ли эти люди себя вообще людьми?

Да, я спросила, верит ли мне Лука. А могу ли я кому-нибудь верить? Ему хотя бы? Анне, Авдотье, Степаниде, Кузьме? Я одна в абсолютно чужом мне мире, и единственное мое преимущество — опыт, закалка, знание поступков людей. Умение делать деньги из воздуха. Твердый характер. Навык зубами грызть стены, если я знаю, что за ними успех.

Я посмотрела на бумаги на столе. Надо заняться ими в первую очередь и куда-нибудь пересесть, потому что бедро мое уже занемело.

— Прикажи ужин подать, — сказала я. Лука так мне ничего на мой последний вопрос не ответил — может, счел, что барышня еще от купания в речке не отошла, а может, поступил проще и списал все на волю Премудрейшего… В этом плане Луке было легче, чем мне. — За урядником послали? Поезжай тогда за деньгами к графу и за доктором послать не забудь.

Лука ушел. Я, охнув, поднялась и пересела на диванчик — пыльный, выцветший, обитый тканью, затрещавшей под моим весом. Бумаги я взяла, придвинулась поближе к низкому столику, предварительно прощупав рукой диванчик — не торчит ли что и отсюда.

Письма. Не то чтобы много, но все деловые. Первый заклад имения — еще при жизни отца. Второй заклад — через три месяца после его смерти: банк перекрыл первый долг и выдал мне деньги, но уже меньше, а проценты назначил конские. Письмо о третьем закладе, и денег всего ничего… Четыре тысячи грошей. Я не могла сказать, много это или же мало, но, наверное, мизер, если крестьянка стоит сорок… двадцать грошей. Женщина, мужчина должен стоить намного дороже. Но четыре тысячи грошей канули куда-то, будь то ведьминых рук дело или действительно мост не выдержал.

— Ты брат Авдотьи и Степаниды? — запоздало осенило меня. — Зачем пришел? Ты не мой человек больше. — Вероятно, раз скотобойня не моя?