Любовь и Миры

Сидящий в пифосе

— Вот оно что? Нет, — ответил Оуэн, хотя на самом деле был удивлён. Мальчик не был похож на аутиста, замкнувшегося только в своём мире. — Я и сам в некотором роде аутист, Юрий, и избегаю с некоторых пор любого общения. А наш Вид тоже от природы обладал способностями к телепатии. Действительно, мы с тобой кое в чём похожи, — улыбнулся он. — Но ты, всё же, особенный. Например — я не могу проникнуть в твои мысли. И потом, мне кажется — аутисты не ищут собеседников, проникая через полмира. Как случилось, что тебе поставили этот диагноз? — спросил Оуэн.

— Я сам себе его поставил, — ответил Юрий. — Я ведь считал, что родители слышат мои мысли, как и я их. А они обратились к медикам, пожаловавшись на мою неразговорчивость. И мне поставили диагноз: задержка развития. А потом, защищаясь от негатива, который я считывал с окружающего мира, я уже намеренно отгородился от него. И позже стал уже для всех аутистом. И пока не хочу их в этом разочаровывать. Ты по-прежнему хочешь общаться с инвалидом детства, Оуэн? — спросил он.

— О! Меня никогда не интересовали чужие бирки, — улыбнулся Оуэн. — Я люблю вешать свои.

— Мне повезло, — хмыкнул Юрий. — Для людей важны именно чужие. Хотя мне всё равно, что они обо мне думают! Я научился закрываться от чужих мыслей! И от словесного и морального мусора. Ставлю блок, как ты это называешь. И он меня спасает. Иногда мне кажется, что вокруг не люди, а дикие животные, всё ещё живущие в лесу. В нашей цивилизации по-прежнему правят законы джунглей.

— Я бы так не обобщал, Юрий. Даже я иногда слышу разумные мысли некоторых людей и нахожу среди мусора жемчужины. Несомненно, твоя ранимость связана с твоей повышенной чувствительностью и замкнутостью, — заметил криптит. — Люди разные и у каждого своя вселенная. Иные близки к идеалу. Ты не хотел бы, чтобы твой диагноз отменили, Юрий?

— Нет! Мне нравится жить в пифосе. Это моя вселенная и я в неё никого не впускаю. Ну, может, теперь в ней есть ещё и ты.

— Но мир существует, Юрий, хочешь ты этого или нет. Может, пора взять в руки фонарь и поискать…  ну, если уж не человека, то смысл жизни?

— Я подумаю об этом. Но пока я выбрал путешествия в астрале, исключающие личный контакт. И познакомился с ИПЗ. Я полюбил процесс чистого познания, не имеющего искажений…  влиянием чужих вселенных. И я могу многое. Например — проникнуть в любую информацию и поменять её, энергетически или уж бог-весть как, воздействуя на любые процессы в технических средствах. Даже пару раз, ради потехи, пополнил счета нескольких благотворительных фондов, переведя деньги со счетов военных ведомств. Поддержал тех, кто находится в сложной жизненной ситуации. Хотя это, конечно, капля в море. Причём — быстро испаряющаяся.

— Но, Юрий! Ты ведь считаешь себя философом! — заметил Оуэн. — Подобные воровские действия недостойны этого звания! Философ не вмешивается и не принимает ни чью сторону. Лишь наблюдает и делает выводы. Он живёт в области эмпирий и рассуждений.

— О, ведь я этим и занимаюсь! Но какой от этого толк, Оуэн? Хотя и от моих вмешательств его не больше. Никакие деньги не могут изменить общую ситуацию в обществе! Исправлять надо самих людей, Оуэн. Но как? Я не знаю. И потому мне всё больше нравится мой пифос. Я живу в мире бесстрастной информации, чистых наук и астральных путешествий. Да, я — философ, Оуэн. И я больше не пытаюсь исправить мир с помощью перераспределения денежных средств. Изучаю то, что снаружи моего пифоса, но никого не впускаю внутрь него.

— Возможно, твои способности могли принести обществу пользу?

— Ты сам в это веришь? — усмехнулся Юрий. — Что я могу? Махать сабелькой на ветряные мельницы? Хотя те люди, что крутятся возле меня, считают, что могу. Но я не хочу танцевать под чужую дудку. Хочу изобрести свою.

— Но как ты думаешь жить дальше? — спросил Оуэн.

И вдруг с грустью подумал, что себе он таких вопросов давно не задаёт. И сам уже вряд ли мог бы принести кому-то пользу. Разве что — в виде лакомства или музейного чучела?

— Так и будешь жить в бочке, как Диоген? Он тоже питался подаянием. Такова цена свободы.

— Именно так, — усмехнулся Оуэн. — У меня такая пенсия, что Диоген пожал бы мне руку. Даже одну собаку прокормить не удалось бы. Хотя у моей мамы всё равно аллергия на шерсть.

— А скажи, Юрий, аутизм лечится? — спросил Оуэн. — Возможно, ты, зная эту проблему изнутри, мог бы помочь таким детям?

— Медицина не имеет чёткого представления о причинах аутизма, а, следовательно — не может его лечить. Но дело не в медикаментах и методиках. Дело в несовершенстве общества, которое и создаёт аутистов, — сказал Юрий. — Некоторые специалисты считают, что эта болезнь — дефект генома или психики. Но я знаю аутисты — детекторы изъянов общества и мира, в который они слишком рано пришли. Эти дети слишком совершены, а мир полон зла.

— Неожиданно! Но в чём же их совершенство?

— В развитой экстрасенсорике. Их чувствительность гипертрофирована и эмоционально они живут как бы с ободранной кожей. Каждый негативный взгляд или мысль глубоко ранит их и причиняет боль. Поэтому, защищаясь, аутисты прячутся в собственный мир. Который, как им кажется, более совершенен. Или, по крайней мере, привычен и защищён.

— И все аутисты таковы?

— Кроме тех, у кого по какой-то причине действительно нарушена психика. Таким иногда помогает психотерапевтическое и медикаментозное лечение.

— Но ты же другой, Юрий? Ты ведь учился в школе? Сам же говорил, что средне образован.

— Я сделал это ради родителей, — отмахнулся Юрий. — И это была специальная школа для проблемных детей. Я, чтобы не привлекать внимание, ходил в неё целых десять лет, хотя мог бы получить аттестат за пару недель.

— И что же ты там делал? Витал в астрале?

— Поначалу мне было интересно. Я научился считывать нужную информацию с учителей. Жаль, что при этом я прихватывал и личную информацию. Ведь негативная энергия гораздо сильнее впечатывается в личное информационное поле. А это…  довольно неприятно на вкус. Особенно для юного сознания. Годам к восьми я научился быть глухим и не зрячим, закрываясь от ненужной информации. То есть — обрёл то, чем люди обычно владеют от рождения. И научился использовать речь, которая помогает скрыть истинные мысли. К этому времени я уже получал информацию непосредственно из ИПЗ. И вскоре для окружающих я приобрёл статус почти нормального человека. Хотя и с корочкой спецшколы. На всякий случай там имелась пара четвёрок, — усмехнулся Юрий. — Отличник лесной спецшколы — это нонсенс.

— Как ты считаешь — кто ты? — спросил Оуэн. — И кем станешь? Какие области знаний тебя привлекают?

— Пока не знаю, — ответил Юрий. — Мне интересно всё.

— А не хотел бы использовать свои способности? Ведь для чего-то они тебе даны.

— Я и сам хотел бы это понять. Но мне трудно выбрать профессию. Ведь нет такой области, которая бы служила только благу.

— Ни одной? А медицина или образование?

— Медицина и фармацевтика наживаются на страждущих, не стремясь к их излечению, — отмахнулся Юрий. — Образование зиждется на заблуждениях. А наука обслуживает военных, исполняющих волю политиков. Политики же, которых менее всего интересует благо общества, стремятся к лишь власти и личному обогащению. Религиозные конфессии и искусство, призванные пробуждать в людях духовность, также рвутся к материальным благам, прислуживая безнравственной власти. А военное ведомство я тоже приравнял бы к религии.

— Вот как? Почему?

— У них одинаковые методы — или ты с нами, или против нас. При этом религии захватывают в плен Души, лишая свободы их воли, а военные — тела, которые, в случае сопротивления, лишают жизни. Согласись, мировая история доказывает, что в религиозных конфликтах, делящих зоны влияния, погибло людей не меньше, чем в кровавых войнах, захватывающих чужие территории. И проповедники, и военные служат власть имущим. А простой народ — лишь марионетки в руках безнравственных политиков и религиозных фанатиков, выдающих свои заблуждения и желаемое за истину.

— М-да, с тобой не поспоришь, — вздохнул Оуэн. — Но это односторонний взгляд на мировую историю были и другие люди, искренне служащие добру.

— Или думающие так, — вздохнул Юрий. — Что есть добро? Сегодня это одно, а завтра — противоположное. Даже убийство оправдано религиями, если оно направлено против инакомыслящих. Как видишь, выходит, что любые направления человеческой деятельности аморальны. Единственные монстры, не подчиняющиеся политикам, это банковские структуры — они не хотят служить власть имущим, они сами стремятся стать ею. А поскольку наш мир любит деньги, это удаётся им всё чаще. Пойти, что ли, в банкиры? Но деньги никогда не делали людей лучше. Нужно что-то другое.

— Но Бог…  — начал Оуэн.

— Бог создал наш мир и забыл о нас! — прервал его Юрий.

— Им дана свобода выбора. Почему Бог должен делать его за вас? — возразил Оуэн. — Или, по-твоему, жизнь вообще не имеет смысла?

— Я подумаю на эту тему. Но мой выбор повлияет лишь на мою вселенную.

— А ты разве живёшь в другой? — усмехнулся Оуэн. — Кстати, а почему ты искусство причислил к религии? — спросил Оуэн.

— Искусство частенько возводит своих собственных идолов. А, кроме того, люди искусства также хотят есть, а значит — продаются. Прославляя тиранов и пряча пороки и язвы общества. И усыпляют мир развлечениями. В ход идёт всё — представления, увеселения, бои зверей, гладиаторов, показательные казни, коррида, бои без правил и прочее. Потому бесконечно стремящиеся к наслаждениям люди хотят хлеба и зрелищ. А не…  ну, не знаю — мира в душе, что ли.

— Но это просто детские болезни Эволюции. Душа зверя хочет кровавых боёв и развлечений, а душа, ищущая духовного совершенства — видеть благо для других.

— Слишком медленно она совершенствуется, — вздохнул Юрий. — А, может, мне стать монахом? — вдруг заявил он. — Буду наблюдать благо в лице бессмертного Бога. Но это скучно. И какая от этого польза людям? Может, когда-нибудь потом? Когда потеряю надежду увидеть что-то из области блага здесь, на Земле?

— Да, ты прав — надо или найти своё место в этом мире, или оказаться вне его.

— А скажи, Оуэн, а где философы? Посредине? Они и не в этом мире, и не в ином. Их не причислишь к отшельникам? — сказал Юрий. — Философ, значит — любомудрый, мыслитель. Ему ведь ничего не нужно, кроме познания и истины?

— Отшельник потому так и зовётся, что отошёл от мира навсегда, — ответил Оуэн, — Мир, как и его истины, отшельника больше не интересуют. Философ же, хоть и не участвует в событиях мира, ищет…  объяснения им. Но более всего он стремится к познанию истинного мироустройства этого мира. Можно сказать: философ, отстранившись сам, максимально приближает мир к себе — для его осмысления. Он подобен независимому судье, беспристрастному наблюдателю. И остаётся таковым до тех пор, пока не возомнит себя единственно познавшим истину. И не пожелает перейти из мира Духа в реальный мир, пожелав исправить его, воздействовать на мир своими идеями. Это уже не философ, а революционер.

— То есть, пока не захочет изменить чужие вселенные? Как Платон, например? — отозвался Юрий. — Истинный философ свободен и открыт только для диалога. Он сидит в своей бочке, пока ученики сами не придут к нему почерпнуть мудрость. Смешно звучит, да?