Смертоцвет

* * *

Село Грабино оказалось неказистым, избы стояли вдоль единственной улицы, кособокие и нескладные. Чувствовалось, что пригляда за местными никакого не было, лишь бы оброк платили да магическую барщину справляли вовремя. Забытая деревня, как она есть, и как, должно быть, они тут обрадовались, когда явился сюда управляющий и привез денег. Ни у кого, конечно же, ничего не екнуло. Они-то, поди не слышали про то, чем такая щедрость кончается…

Герман явился в село на рассвете, когда селянам полагалось только продирать глаза, но нынче обстановка в селе была не по обычному расписанию. Гульба, вероятно, шла всю ночь, даже несмотря на то, что продолжалась уж не первые сутки. Улица содержала следы безудержного веселья, то есть, проще говоря, была изрядно заблевана, а кое-где виднелись и темные кружочки крови, накапавшей из чьего-то расквашенного носа.

Это было на руку тому, кто собирался использовать силу. Сам ли это Паскевич, или кто-то другой подключился к его каналу? Неважно. Главное, что материал для своего чародейства они подготовили хороший, податливый.

Обычно крепостной не может сопротивляться тому, когда из него тянут силу. Ему приятно, комфортно, даже весело. Некоторые сравнивают это с пиком любовного экстаза или с ощущением курильщика опиума. Но когда из человека буквально вынимают душу одним рыком, мгновенно заставляют его отдать свою жизнь, он не может не почувствовать. И он будет сопротивляться — неосознанно, конечно.

И в таких случаях самое лучшее для мага, чтобы жертва была в беспомощном состоянии: мертвецки пьяна, избита, или спала бы крепким пьяным сном. Так вырвать из нее все силы выйдет легко и просто. Пятьдесят душ в деревеньке не знали, что их ждет, они просто наслаждались жизнью — уж как умели.

— Эй, барин! Ты чаво это? — послышался откуда-то справа высокий, слегка надтреснутый мужской голос. Герман повернул голову и увидел рыжеватого мужичонку с короткой бородой, который с трудом держался за тын, глядя вокруг себя осоловелыми глазами. Должно быть шел из гостей, да вот не дошел, прямо возле дома остановился, так что ни туда, ни сюда.

— Просто иду себе, ты бы спать шел, — проговорил Герман.

— А мы это… по милости его светлости… вот праздник… неделю уж… наяриваем…

Он икнул, и его слегка качнуло.

— Дай ему бог здоровья… и ему и семейству его… а я это… пьян, и все… и… ик… и кончено!

Он ухватился за тын и повис на нем.

— Пока еще не кончено, — сказал Герман и достал из кобуры Узорешитель. — Но ты не беспокойся, скоро будет.

Он надавил на спуск. Глаза сомлевшего мужика успели испуганно расшириться — он решил, что странный барин целится в него из настоящего револьвера. Затем сверкнул зеленый луч, и руки селянина разжались, а сам он повалился в придорожную грязь, схватившись за голову.

— Ох, больно… — простонал он, прижав колени к животу и застыв в позе младенца. — Больно… ох… что это… ты чем это меня, стервец?.. Да я тебя…

— Лежи-лежи, — проговори Герман. — А потом вставай, и ступай за мной.

Он перешагнул через мужика и вошел в его избу, застав там дородную бабу, храпевшую на лавке, и троих спавших вповалку на печи ребятишек. Со всеми он проделал то же самое, и напутствовал их таким же образом, когда от удара синего луча они моментально проснулись.

Баба заголосила на всю деревню. Детишки заплакали. Герман не стал с ними долго возиться, а вышел из избы и пошел в следующую, перешагнув через ноги рыжего мужика, который хоть и сидел все еще на земле, глядя куда-то вдаль на алеющий за лесом край неба, но взгляд его вдруг стал осмысленнее, и, кажется, он протрезвел. Заходя в следующую избу, Герман заметил, что тот хоть и с заметным трудом, но приподнялся с земли, даже попытался отряхнуть изгвазданные портки, а затем, чуть шатаясь, побрел за Германом следом. Из дверей боязливо выглянули две детские головки, тоже рыжие, а затем двое ребят двинулись за отцом следом, потом их совсем маленькая сестренка и совершенно ошалевшая мать.

Герман зашел в другую избу, где при лучине допивали бутылку еще двое селян, почти совершенно осовелых, и проделал то же самое. Затем в третьей, в четвертой. Толпа брела за ним от дома к дому, словно дети за Гаммельнским крысоловом. Когда Герман покинул последнюю из изб, то обнаружил, что теперь на него, не мигая, смотрит больше сотни глаз, и все не могут понять, что же происходит, но наверняка им кажется, что происходит нечто небывалое и страшное. Так, пожалуй, и есть.

Герман подумал, что требуется, видимо, что-то сказать. В полуверсте, на лесной опушке, ждали новых свободных граждан три жандармские подводы, чтобы отвезти их пока в ближайший город и временно поместить в острог, пока не отойдут от шока. Герман с легкой горечью подумал, что история с Залесским отчасти повторяется. Впрочем, у этих магического дара не будет, так что им будет жить не так опасно, приспособятся.

— А где хозяин? — спросил вдруг тот самый рыжий мужичок. — Почему я это… не чувствую? Как же ето, а? Так же не бывает!

Толпа загудела. Они все были уверены, что так действительно не бывает.

— Бывает! — проговорил Герман погромче, забравшись на подвернувшийся ящик, в котором, должно быть, кто-то из селян приволок из кабака бутылки. — Бывает, и у вас теперь будет другая жизнь!

— «Это как же?..» — раздалось со всех сторон. — «А как же его светлость, он же нам и денег выдал, и все?..» «А мы если несогласные?..» «Вертай, барин, все назад, что ты сделал!..»

— Вы уж извините, но ничего повернуть взад не выйдет, — сказал Герман. — Я не могу вам всего сейчас объяснить, но поверьте, вы мне еще спасибо скажете…

— Какое там «спасибо»! — проревел здоровый, медведеобразный мужик с красным лицом и густой бородищей. — Да тебя за этакую скверность!.. А ну-ка, парни, намни-ка ему бока, а затем в полицию дать знать!

При этих словах несколько наиболее способных держаться на ногах мужчин в самом деле двинулись в его сторону, а один принялся даже вырывать из земли кол, на котором держался плетень, но без особенного успеха.

— Я, ребята, и сам полиция, — Герман расстегнул пальто и продемонстрировал лазоревый жандармский мундир. — И бока вы мне не намнете, не таковский.

С этими словами он вынул из кобуры револьвер — уже обыкновенный — и наставил его на краснорожего. Тот сделал шаг назад, уважительно покачав головой.

— Да мы, барин, ничаво… — пробасил тот, враз утратив воинственность. — Просто это… непонятно. Как же теперь, а?

— Пойдемте за мной, — сказал Герман. — Вы теперь будете свободными, вот что. Это довольно тяжело и скучно, но со временем вы привыкнете.