Её звали Лёля

Глава 36

К началу 1942 года от прежней спокойной и сытной жизни остались только приятные воспоминания. Хотя, вот удивительно: мясо найти, баранину ту же, конину или даже верблюжатину, было нетрудно. Рыбы – той вообще, даже несмотря на военное время, много, хотя и меньше, чем прежде – большую её часть отправляли на фронт, и на базарах торговали только частники всякой мелочёвкой. Разве что цены подскочили в несколько раз. А вот с хлебушком – сложно. Стал он не такой вкусный, как раньше, да и только по карточкам.

Помнится, однажды Маняша пришла на базар и услышала, как две женщины говорили. Одна приехала откуда-то из дальнего степного колхоза. Жаловалась, что у её детей цинга началась. «Баранов у нас в колхозе – тысячи, – жаловалась она. – Мяса много, а овощей и зелени не осталось, теперь до весны ждать. Вот, приехала, может, хоть лука куплю. Баранину каждый день едим, видеть её уже сил нет, потому цинга замучила».

Маняша подумала тогда: «Вот же человек странно устроен. Когда мяса совсем нет, без него вроде как и на столе пусто кажется. Ну, разве можно трудящегося мужика одним только постным кормить? Отощает, силы лишится. Только пойди, найди его, мясо-то. И вот же как бывает. Всё наоборот, а тоже, выходит, нехорошо».

От мужа потом было еще несколько писем. Алексей сообщал, что на Южном фронте, где он теперь находится, временное затишье. Но поговаривают, что Красная армия собирается крепко ударить на запад, чтобы полностью освободить Крым. «Не силен я слова красивые говорить, вы знаете, – писал глава семьи. – Знайте: очень вас всех люблю. Поцелуйте за меня Вовку. Крепко обнимаю, ваш Алексей Дандуков».

Сводки Совинформбюро ничего не говорили. Потому Дандуковы ничего не знали о том, что глава их семьи попал на Южный фронт, который с тяжелыми оборонительными боями постепенно отступал на восток. Как гласит «Журнал боевых действий Южного фронта за апрель 1942 года», с середины месяца до 1 мая фронт «оборонял и укреплял занимаемые рубежи, прикрывая Шахтинское и Ростовское направления».

Вот что писали об этом в штабе: «Действия частей за указанный период сводились к разведке небольшими группами на фронте и к отражению попыток развод частей противника проникнуть к переднему краю обороны. Одновременно с этим части, по окончании весенней распутицы, приступили к усиленному строительству оборонительных с сооружений, развернув одновременно боевую и политическую подготовку».

Маняша перечитывала письмо от мужа снова и снова, так что на местах сгибов даже бумага протерлась. Но она продолжала носить его с собой всюду, куда бы ни шла, и дома частенько сидела, держа в руках и задумчиво глядя в окно. Словно предчувствовала что-то. У неё всегда интуиция была очень сильной. В детстве однажды проснулась с криком: увидела во сне, как за тысячу вёрст, где в северном посёлке жила дальняя родня, сгорел дом. Большой деревянный сруб, построенный, казалось, на века.

Внутри был мальчик по имени Саша – двоюродный племянник Марии. Уродился он умственно отсталым, но очень добрым и улыбчивым. Всякий раз, оставляя его дома одного до вечера, родители запирали окна и двери, чтоб не выбрался и не потерялся в лесу, растущем буквально в полусотне метров от деревни. И надо же было такому случиться, что из крошечной лампадки, горящей в красном углу, вылетела крошечная искорка и упала прямо на лежащую на столе газету.

Пожар заметили соседи, кое-как справились. Дом выгорел изнутри подчистую, а закрытые окна и двери помогли ему не превратиться в обугленные головёшки. Только вот бедный Саша там и задохнулся. Нашли его среди черноты. Он мирно спал, подложив ладонь под голову. Но обо всем этом Мария узнала из своего сна, который смотрела, словно картинки в книжке. И как проснулась, сразу обо всем матери рассказала.

Та села писать письмо родне. Мол, был такой сон у дочери. Как вы поживаете? Всё ли благополучно? И когда те прислали ответ, и мать, и дочь ахнули: всё как приснилось девочке, так и случилось. С тех пор Маняша поняла: есть у неё дар предвидения. Пусть не такой сильный, как у святых старцев, но все-таки. Вот и теперь, сидя у окна с письмом Алексея, она чувствовала: грядёт что-то нехорошее.

Вещее женское сердце не обмануло: через три месяца мрачный старичок-почтальон принес на мужа похоронку. В ней говорилось, что Алексей Степанович Дандуков, рядовой стрелок 68 отдельного батальона местных строительных войск, 19 апреля 1942 года скончался в эвакуационном госпитале от тифа и похоронен на кладбище в Сталинграде. Как так получилось, что эта проклятая болезнь, унесшая во время Гражданской войны сотни тысяч жизней, но пощадившая тогда Алексея, теперь его догнала, – кто ж ведает?

Если бы знала Маняша, в каких жутких условиях приходилось служить нашим защитникам на фронте! Зимой –¬ лютые морозы, весной и осенью – непролазная грязь, липнущая к обуви многопудовыми гирями, а ещё бесконечные дожди, от которых не скрыться. И приходится спать в полузатопленном окопе, ощущая себя земноводным. Летом – пекло, пыль, отсутствие нормальной воды, и пить порой приходится прямо из какой-нибудь протухшей речки.

Не только вражеские пули и снаряды косили наших бойцов. Но и болезни. Обо всем этом Маняша только догадываться могла. Но не представляла, каково это – день и ночь, сутками, неделями, месяцами напролёт каждый день выживать в кромешному аду под названием передовая.

Получив печальное известие, Маняша долго плакала вместе с дочерями. Так они и сидели втроем в комнате, той самой, где раньше собирались всей семьей. И стул, на котором всегда сидел только Алексей Степанович, по-прежнему никто не думал занимать. Это место словно навсегда осталось за ним закрепленным. Так создавалось ощущение, словно он не умер, а куда-то уехал и обязательно вернется.

Через несколько дней Лёля сообщила матери и сестре, что бросила учебу в училище и записалась на курсы санинструкторов.

– Зачем, Лёля? – спросила Маняша. – Ты ведь и так собиралась медиком стать.

– Мама, это слишком долго! Мне ещё три года учиться. За это время война кончится, а я так и буду за партой сидеть. Ну уж нет! Я хочу отомстить фашистам за папу!

Маняша только неодобрительно покачала головой, но говорить ничего не стала. Разве убедишь эту упрямицу? Она если что втемяшит себе в голову, так оттуда ничем не вытравить.

– И как ты мстить собралась? – поинтересовалась Валя.

– На фронт пойду! – заявила Лёля. – Раненых спасать. Вот если бы нашего отца кто-нибудь раньше отправил в госпиталь, он бы наверняка выжил!

– Может, обстановка была такая, что пришлось ждать? Бомбёжка, например или артиллерийский обстрел, не думала? – всё так же чуть иронично спросила старшая сестра. Она всегда начинала юморить над младшей, когда видела у той эмоциональные порывы. То она с парашютом прыгать собиралась, то Ворошиловским стрелком стать, а то однажды целую тираду выдала о том, что люди, которые женятся во время войны, – враги народа. Мол, Родину надо защищать, а не о себе думать.

На всё это Валя реагировала шутками, как и теперь. Хотя на душе скребли кошки: Лёля, она ведь такая маленькая и хрупкая, её же убьют в первом бою. Но иначе старшая сестра не могла. Это был её способ чуточку отодвинуть от себя грубые и порой жестокие реалии жизни.

– Захотели – спасли бы! – безапелляционно заявила Лёля. – Вот когда я буду вытаскивать раненых с поля боя, у меня ни один не погибнет! Клянусь!

– Как же ты собираешься их выносить, такая кроха? – спросила Валя.

– Сама ты кроха! – взвилась Лёля. – Мама, скажи ты ей! Чего она дразнится!

– Валя, в самом деле, что ты над ней подшучиваешь, – с улыбкой сказала Мария, потому что в гневе младшая дочь напоминала нахохлившегося воробышка.

– Я с ними серьезно, а они! – окончательно возмутившись, вспыхнула Лёля и, схватив сумочку, выскочила в сени. Там, быстро одевшись, выбежала на улицу. Только слышно было, как хрустит снег под её валенками.

– Умчалась, – сказала Валя, глядя на сестру в окно. – К своему, наверное, поскакала, стрекоза.

– Валя, а ведь её убьют, – вдруг тихо-тихо произнесла Маняша, и у Вали сердце замерло.

– Мама, что ты такое говоришь?! – она резко обернулась.

– Не знаю, – пожала плечами женщина. – Вот когда она сказала, что на фронт собралась, у меня будто внутри что-то оборвалось. Какая-то ниточка.

– Мамочка, ну что ты, в самом деле, – Валя подошла и, обняв Маняшу, ласково погладила её по голове. – Всё будет к ней хорошо. Она упрямая, взбалмошная девчонка, но ведь умница же, ты сама знаешь это прекрасно. Ничего с ней не случится.

– Нам только верить остаётся, дочка, – проговорила мать.