Хиппи в СССР 1983-1988. Мои похождения и были

Работа

Но мне было не совсем до шландранья, я еще принадлежал профессионально прежней жизни и к тому же, работая художником, хотел пойти учиться живописи в официальном учебном заведении. Для этого приходилось не только довольно много времени проводить на своей работе, которая к тому же располагалась чудовищно далеко от дома, но еще и ходить в рисовальные кружки.

С 1984 года, после прихода из армии, я работал на АЗЛК (Автомобильном заводе имени Ленинского комсомола) художником-оформителем (при цехе «Покраска-2»). Машины я не красил, а занимался наглядной агитацией, вернее, всякими поздравлениями и объявлениями. Туда меня устроил муж моей одноклассницы, который на заводе работал гонщиком и добирался на завод за 20 минут на своем «Москвиче». А зачем мне нужно было за скромную зарплату в 150 рублей мчаться полтора часа в один конец точно к восьми утра и полтора обратно, я сейчас не могу понять. Особенно угнетало то, что за десятиминутное опоздание у меня отбирали пропуск, как у тех, кто работал на конвейере, передавали профоргу и за пару-тройку таких ничего не значащих в моей работе опозданий лишали премии. Не значащих потому, что работы обычно в день хватало максимум на пару часов – плакатики поздравлений с днями рождения, новогодние и прочие праздничные листочки, таблички о технике безопасности и объявления профорга, которая сидела у меня за спиной в своем кабинете и которой и приносили мой пропуск. Обычно художники до обеда приходили в себя и дремали на рабочих местах, потом обедали и ходили друг к другу в гости в разные цеха пить чай и слушать сплетни вперемешку с гитарой. И только. Поспав еще после обеда, мы могли что-нибудь покрасить.

Работу подобную и лучшую можно было найти где угодно, и даже в двух шагах от собственного дома, как я потом многократно и обнаруживал (в своем же ЖЭКе, например), но за эти мучения я получил-таки от судьбы двойную компенсацию. Первая состояла в том, что в ДК АЗЛК в изостудии преподавал недоверчивый, неразговорчивый (с мальчиками), но выдающийся пейзажист Сухинин. А вторая в том, что стройуправление при АЗЛК, а точнее комитет комсомола заводской, переманило меня из цеха на свою стройку при практическом удвоении зарплаты. Я работал при комсомольцах в вагончике их штаба стройки на верхушке холма (как в известной песне Гребенщикова, о котором я узнал примерно в это же время), и один из секретарей, Воль (Владимир Суслов), оказался настолько симпатичным человеком, что не только порвал через некоторое время с комсомолом, но и стал инициатором первой большой тусни в пицундском третьем ущелье, которое он знал с давних времен и о котором речь впереди. В этом штабе стройки цехов для новой модели «Москвич-2141» у нас сложилась теплая компания с Волем и двумя симпатичными девушками-секретаршами, проходившими практику от института, так что мы все время на работе болтали и хохотали, а потом вместе гуляли. Это страшно задевало главу этого штаба, рослого костюмного карьериста, который был в одну из наших подруг влюблен. Но так как эта подруга на него почти не обращала внимания и предпочитала нашу демократическую компанию, он решил привязываться ко мне, некомсомольцу (я, придя из армии с рекомендациями для вступления в КПСС, даже не стал вставать на учет и выбыл из ВЛКСМ), думая, что я и есть разрушитель его счастья. Но привязываться не по моей антикомсомольскости, а по графику работы: стал стоять над самым обрывом холма и засекать мои опоздания по минутам, когда я от метро полтора километра доплетусь и поднимусь по крутой лестнице до штаба. При этом наглядная агитация у меня была в порядке, хотя нужными материалами для уличных стендов он меня не обеспечивал. А имевшиеся в моем распоряжении были никуда не годны – гуашь на клею размывало дождем, полиэтиленовая пленка раздувалась, рвалась и пропускала воду, а автомобильными нитролаками трудно было рисовать. В конце концов нужный плакат в пластиковой печати им удалось заказать через какое-то только созданное современное дизайнерское агентство, которых до этого в СССР не было. Весь дизайн создавался на самих производящих какую-то продукцию заводах и просто утверждался в министерствах. Дизайнерских школ тоже не существовало, но был факультет промышленной графики в Строгановке, куда я начал готовиться поступать в следующем году.

Неожиданно я опять избавился от строгого контроля режима, да и сама работа сменилась. Дело в том, что на вторую, параллельную с прежней цеховой работу в штабе комсомола на строительстве нового цеха АЗЛК меня устраивали в его же строительном управлении, которое тем не менее являлось другим юридическим лицом. Соответственно, руководство строительного управления сочло себя вправе меня у комсомольцев отнять и оставить у себя. И когда я в очередной раз пришел к ним за второй зарплатой (первую мне продолжали платить в цехе, хотя я там больше не появлялся; так выходили из положения из-за дефицита художников-оформителей), замначальника управления Неклюдов выловил меня и препроводил в узкий отдельный кабинет с длинным столом, где и предложил работать, забыв про комсомольцев. Я с радостью согласился, тем более что и девчонки из-за окончания учебной практики, и Воль по испарении комсомольского энтузиазма увольнялись со стройки. За неделю-полторы я для строительного управления переделал все строительное и поздравительное, что у них накопилось, и стал сначала меньше проводить времени на работе каждый день, а потом и вообще являлся на полчаса раза два в неделю. Изредка спохватывался то штаб комсомола, то цех, но я всегда отделывался наглым враньем, что вчера был в цеху, а в цеху говорил, что в управлении, а комсомольцев я просто не брал во внимание. Ни те, ни другие, ни третьи не имели приоритета на меня, поэтому гулять получалось по четыре дня в неделю и более. Да и что делать, если самой работы – агиток и плакатов – почти не было…