Исповедь

Маркс — свидетель разгона рабочей демонстрации у Гайд-парка.

Русский экономист Василий Васильевич Верви, путешествуя по России от западных ее границ до восточных рубежей Сибири, от Белого моря до Каспия, в течение пятнадцати лет изучает положение рабочего класса. На основе своих наблюдений он выпускает книгу под именем Флеровского, где убедительным фактическим материалом опровергаёт традиционную ложь царистского официоза о положении трудового человека. Приступив к изучению русского языка, Маркс с помощью словаря освоит труд Флеровского, этого «серьезного наблюдателя», беспристрастного критика, и в обстоятельном письме супружеской чете Лафаргов почти за полвека до Октября с уверенностью скажет:

— После изучения его труда приходишь к глубокому убеждению, что в России неизбежна и близка грандиознейшая социальная революция — разумеется, в тех начальных формах, которые соответствуют современному уровню развития Московии. Это — добрые вести.

И второй, и третий раз пройдя тропой тех же страниц, он не утрачивает чувства свежего восприятия, не устает открывать. Двадцать лет спустя после университетских дебютов, через полтора десятка лет после Крёйцнаха он перечитывает классические тома философии и воспламеняется новыми идеями; «Я по чистой случайности вновь перелистал «Логику» Гегеля, — Фрейлиграт нашел несколько томов Гегеля, принадлежавших прежде Бакунину, и прислал мне их в подарок. Если бы когда-нибудь снова нашлось время для таких работ, я с большим удовольствием изложил бы на двух или трех печатных листах в доступной здравому человеческому рассудку форме то рациональное, что есть в методе, который Гегель открыл, но в то же время и мистифицировал».

…Рыться в книгах. Для Маркса это значит в короткие; паузы своего изнурительного «двухсменного» рабочего дня находить прибежище на страницах «книг для отдыха». Как свидетельствуют люди, близко знавшие его, он был большим любителем романов. Когда брал в руки Чарльза Левера или Александра Дюма, Вальтера Скотта или Поль де Кока, или вообще «всякую всячину», диван в рабочей комнате таинственно поглощал его.

Мозг отдыхал, казалось, воспринимали только чувства. Но и эта легкая беллетристика, и приключения, и юмор обязательно всплывут потом где-нибудь в статье или памфлете как хорошая приправа к калорийному блюду.

…Рыться в книгах. Для Маркса это значило и утоление всех болей. Он называл книги своими рабами, но сам был их покорнейшим невольником, ибо разлуку с книгой, утрату работоспособности считал для себя смертным приговором. Книги исцеляли его лучше всяких эскулапов.

— За это время своей полной неработоспособности я прочел физиологию Карпентера, Лорда — то же, учение о тканях Келликера, анатомию мозговой и нервной системы Шпурцгейма, о клетках — Шванна и Шлейдена…

Они восстанавливали в нем душевное равновесие в самые драматические из актов жизни… Поздняя осень шестидесятого года. Обострение всех бытовых неурядиц. Битва партийной чести с продажным господином Фогтом. Нежеланные распри с давними друзьями. Черный гость в доме — оспа, поразившая жену. Эвакуация детей. Подтачивающий недуг… И в этот момент Маркс берется за математические книги.

— Единственное занятие, которым я поддерживаю необходимое душевное равновесие, это — математика.

Потом родятся неожиданные математические рукописи, взявшись за которые Энгельс не сможет сдержать восторга: «Вчера, наконец, я набрался храбрости проштудировать без пособий твои математические рукописи и был рад убедиться, что не нуждаюсь в книгах. Прими по этому поводу мои комплименты. Вещь ясна, как солнце…» И после двухстраничного математического сонета: dy/dx=0/0 добавит: «Эта штука так меня захватила, что я не только весь день думал о ней, но и во сне: в прошлую ночь мне приснилось, что я дал одному парню свои запонки для дифференцирования, а он с ними удрал».

Математическое чтение Маркс ухитряется даже использовать для самодиагностики. Уже в преклонном возрасте, отправившись с семьей на лечение к морю, пытаясь поскорее вернуться к работе, он то и дело проверяет себя — не болит ли голова: «Я заглянул вчера для пробы в кое-какие математические тетради, которые я захватил с собой, но должен был очень скоро оставить это преждевременное занятие, хотя это было для меня только пробой».

Кстати, семья. Умеет ли она разделить эту сильнейшую из страстей Мавра, насколько терпима к атмосфере, где безраздельно царствуют книги-рабы? Итак, «Ваше любимое занятие?»

— Чтение, — отвечает старшая дочь Женни, второй после мамы секретарь автора «Капитала».

— Чтение, — вторит ей Лаура, Марксов секретарь-библиотекарь.

— Гимнастика, — настаивает Элли, утопающая в своих детских грезах о сцене.

— Шитье, — скромно помечает «Мамхен», которой уже никак не оторваться от этого также главного теперь занятия в семье, где две дочери уже стали невестами.

Что касается Женни, урожденной фон Вестфалей, ее интеллектуальный авторитет незыблем, ее новеллистические успехи, эрудиция покоряют европейских поэтов и философов. Что же до увлечений девятилетней Элли, то, право же, ей нечего беспокоиться о библиофильстве; в нее — все это видят — влюблен сам Мавр, сама Живая Книга. И слушать его куда интереснее, чем листать страницы. Первый устный сериал, запомнившийся Элли, был о волшебных приключениях бедняка Ганса Рёкле, который своей справедливостью, трудолюбием и жизнестойкостью чем-то напоминал самого Мавра. Потом отец читал Марриэта и Купера, а дочь уже воображала себя храбрым капитаном и выспрашивала у отца советов, как ей лучше сбежать из дома и попасть на военный корабль. Вскоре романтиков моря из сердца Элли вытеснили мужественные шотландцы — отец перечитывал Вальтера Скотта, — и у девочки вызревали планы подготовки восстания в Горной Шотландии…

Без всяких оговорок можно утверждать: любимое занятие Маркса — всеобщая страсть семьи и всеобщая ее забота.

Книги на столе, книги на диване, книги на камине… Но их всегда недостает Мавру, ему постоянно требуются «свежие рабы».

— Мой дорогой Какаду!.. — слышит молодая парижанка Лаура Лафарг молящий голос отца из туманного Альбиона. — Поскольку уж мы коснулись вопроса о книгах, тебе нужно бы зайти к Гильямину… и приобрести его библиографические бюллетени (экономические) за 1866–1868 годы. Ты могла бы также направить свои стопы в «Либрери интернасьональ»… и попросить их каталоги (1865–1868 гг.). Разумеется, если ты достанешь все необходимое, тебе незачем посылать все это, а ты привезешь с собой, когда вернешься в эти скучные края.

Долгие годы Маркс пытается собрать под рукой все необходимое, создать свою библиотеку, но для этого никогда не остается ни свободного шиллинга, ни сбереженного сантима. До революции, еще в Кёльне, сложилось приличное собрание книг, но в кризисные дни пришлось оставить ее на попечение товарища. Того арестовали, и в библиотеку запустили руку кёльнцы. Лишь через двенадцать лет остатки его доплыли до Лондона.

— Кёльнцы хорошо распорядились моей библиотекой, — сердится Маркс. — Украден весь Фурье, также и Гёте, и Гердер, и Вольтер и, что для меня хуже всего, украдены «Экономисты XVIII века» (совершенно новенькое издание, стоившее около 500 франков), много томов греческих классиков, много отдельных томов из других сочинений. Если мне удастся попасть к Кёльн, то у меня будет крупный разговор по этому поводу с Бюргерсом из Национального союза. «Феноменология» и «Логика» Гегеля тоже украдены.

В Лондоне, перед созданием «Капитала», Маркс переносит свое рабочее место непосредственно к книжным Монбланам — в читальный зал Британского музея. Вернее, не переносит, а устанавливает второй рабочий стол: «С девяти часов утра до семи вечера я бываю обычно в Британском музее». Потом дома — уже ночные бдения с пером в руках.

Библиотека всегда свой дом для Маркса и Энгельса. Куда бы судьба ни забрасывала их, какими бы спешными, горячими, тяжкими ни были дни, они всегда искали кратчайший путь к книжным сокровищам. В первую же для Маркса четырехнедельную поездку по Англии, летом 1845 года, они с Энгельсом выкроили время в Манчестере, чтобы побывать и поработать в Чатамской библиотеке. Старинный средневековый замок, превращенный в библиотеку местным радетелем просвещения коммерсантом Чатамом еще во времена Кромвеля, явно полюбился друзьям. Даже четверть века спустя Энгельс рассказывает своему «дорогому Мавру», как он устраивается за квадратным бюро в излюбленном башенном выступе, где цветная мозаика стекол заливает все мягким солнечным светом; сообщает о старине Джонсе — библиотекарь еще в замке, но работать, как прежде, ему уже трудно.

И все-таки Британский музей — счастливейшее из соседств. Сравнивая все европейские книгохранилища, в которых довелось работать двум великим мыслителям, Энгельс совершенно убежден: «Для научных занятий Британский музей не имеет себе равных; парижская библиотека — ничто в сравнении с ним для нашего брата».

Если Марксов стол пустовал в читальном зале — значит, случилось что-то чрезвычайное, и тогда, кажется, вся эта гигантская фабрика мысли останавливается и превращается в обычное хранилище. Даже болезнь не всегда могла оторвать Маркса от работы: «Я настолько уступил, моему х домашнему доктору Лафаргу, — говорит он с укором себе, — что до сих пор еще не был в Музее». Зато уж дома его никто и ничто не может оторвать от любимого занятия — рыться в книгах.

Восемнадцатилетняя подружка повзрослевшей Элеоноры Марианна Комин, заглядывавшая иногда к Марксам, всякий раз непременно заставала хозяина дома либо у книжных полок, либо за. рабочим столом. А когда наступали сумерки, — вспоминает она, — Маркс отправлялся на прогулку перед своей ночной сменой. «Часто, когда Элеонора Маркс и я сидели на ковре перед камином в гостиной, беседуя в полутьме, мы слышали, как входная дверь осторожно закрывалась, и сразу после этого фигура доктора, одетого в черный плащ и мягкую фетровую шляпу (и напоминавшая собой, как шутливо заметила его дочь, фигуру типичного конспиратора), продвигалась перед окном и исчезала в темноте».