Гонзо-журналистика в СССР
- Автор: Евгений Капба
- Жанр: Альтернативная история / Попаданцы / Приключения / Самиздат, сетевая литература
Читать книгу "Гонзо-журналистика в СССР" полностью
Глава 3, в которой шеф хихикает
Телефон задребезжал внезапно, я дернулся и с испугу ляпнул по клавишам печатной машинки, рычаги с буквочками хором ринулись атаковать лист бумаги. Вот же черт!
— Алло! Отдел городской жизни, газета "Маяк". Да, Белозор. Да, слушаю вас внимательно! — я плечом прижал к уху трубку, тщетно пытаясь расцепить рычаги, которые сплелись покрепче пары змей.
Такие читатели есть у каждой газеты... Для начала он перечислил все свои регалии, начиная от медали за трудовые заслуги и заканчивая грамотой за первенство в лыжных гонках в третьем классе. Потом — рассказал сколько лет читает "Маяк" — по всему выходило, что родился он году эдак в тысяча восемьсот двенадцатом, до нашей эры. Поведал о чувстве глубокого родства и солидарности с нашей редакцией и о безмерном уважении ко мне лично. И только после этого перешел к делу.
Оказывается, я допустил досадную ошибку в названии улицы. Улица названа в честь революционера, чекиста и разведчика Евгения Мицкевича, а не в честь поэта Адама Мицкевича. А у меня в статье об асфальтировании тротуаров на дорогах, ведущих в учреждения образования, указано — имени А. Мицкевича, а не имени Е. Мицкевича. Польский поэт эпохи романтизма, страстно мечтавший о возрождении Речи Посполитой "от можа до можа" аж по самый Днепр, и большевик, который рубался с этими самыми поляками в войне 1919-1921 годов — это, конечно, две большие разницы.
— Виноват, исправлюсь! — отчеканил я, скрипя зубами.
— Уважающая себя редакция должна бы написать опровержение и попросить извинения у родных и близких Евгения Петровича, некоторые из них всё еще живут в Дубровице, — продолжал напирать собеседник, — И если они и не заметили такой ошибки — то им обязательно передадут!
Однако какой замечательный ужасный человек! Ну, то есть он кругом прав, но по-хорошему — таких въедливых читателей один-два и обчелся. Того же Адама Мицкевича, несмотря на весь его литературный талант, знают едва ли пять процентов дубровчан. А про Евгения Мицкевича даже сами жители тамошней улицы не особенно были в курсе, но факт остается фактом. Уел меня титулованный читатель.
С мрачной рожей после отповеди о своем непрофессионализме я пошел ставить чай. На кухне сидел Даня Шкловский и ел мельхиоровой ложечкой вишневое варенье из перламутрового блюдечка. Косточки он выплевывал в перламутровую же чашку, из которой выпил весь чай.
— Ты чего такой грустный, Гера? Отпуск ведь еще не скоро, впереди так много любимой работы! — лучезарно улыбнулся он.
— Вот-вот. Работа любимая, читатели внимательные — что может быть лучше?
— Что — опять? Этот звонил?
Я насторожился.
— Какой — этот?
— Ну, который награжден всеми медалями в мире и читает нас триста сорок семь лет! О! По выражению лица вижу, что да. Он такой полезный дядечка, но меня уже бесит, если честно. Иногда указывает на ляпы действительно дельные, а иногда... Ты представляешь, он мне полчаса рассказывал о том, что тыкву нельзя причислять к бахчевым культурам, поскольку ее родина — Америка, а настоящие бахчевые — это именно дыня и арбуз, так как произрастают в местности, где как раз употреблялась слово "бахча" — в Средней Азии! Это же какой-то кошмар! Вот как мне понять — прав он или нет? Я на биологический факультет звонил, в Гомельский государственный университет, так знаешь, что оказалось?
— Что? — мне правда было интересно.
— Что биологи могут материться не хуже сапожников, а такого понятия, как "бахчевые" в науке вовсе не существует. А еще оказалось, что Тыквенные или Cucurbitáceae — это семейство двудольных цветковых растений, к которым относятся не только арбуз, дыня и тыква, но еще и огурцы! А также переступень, люффа и лагенария. Вот!
— Однако! — только и смог проговорить я, — Мы же не можем материться на своих читателей и публиковать после каждой ошибочки заметки про эти твои кукурибитакеэ, или как оно правильно... А сколько у нас таких въедливых примерно?
— Да человек десять-двадцать, не больше. Остальные вроде как относятся снисходительно к нашим опечаткам... Гера, мы ж вроде стараемся! Ну, вот смотри: я пишу статью, потом ее перечитываю. Потом ее читает шеф, потом — корректоры, потом Арина — перед тем, как в номер давать, и в сверстанной полосе — дежурный по редакции. И всё равно — попадается... И ладно, когда такой Мицкевич или вот эти бахчевые... А как я Сазанца нашего Сазаном обозвал? Вроде опечатка, а вроде и дело ужасающей важности! И нет у нас против этого рецепта...
В это время на кухню зашла, цокая каблучками, Арина Петровна. Свеженькая, аккуратно, в меру накрашенная, в приличном деловом костюмчике, она отлично выглядела, о чем мы со Шкловским не упустили возможности ей сообщить. Она вообще стала выглядеть лучше, когда ее муж — остолоп Гришенька — снова уехал на свои севера.
— Спасибо, ребята, подняли с утра настроение, — разулыбалась Езерская, — А что вы это тут обсуждаете так оживленно?
— Средство от въедливых читателей. Белозору вон этот звонил, который орденоносец.
— А-а-а-а... С месяц слышно не было — и вот опять. Что, Гера, букву перепутал и теперь повинен смерти?
— Грешен, грешен.... Аз есмь червь, а не человек, поношение человеков, — откликнулся я.
А потом мне в голову пришла одна замечательная мысль. Точнее — воспоминание из той, будущей жизни. Я даже рассмеялся от удовольствия.
— Эй, Белозор! Ты чего ржешь-то? — удивился Шкловский.
— И правда, чего смешного? — Ариночка Петровночка принялась осматривать свой костюмчик в поисках причины смеха, даже подошла к зеркалу и проверила макияж.
— Да всё с вами в порядке и даже более чем, товарищ ответственный секретарь. Я придумал средство от таких читателей!
На самом деле это не я придумал, а одни развеселые ребята из конкурирующего коммерческого издания в Дубровице двадцать первоо века, но решение было изящным и остроумным:
— На последней полосе нужно в рамочке мелким шрифтом давать следующее объявление: "Редакция газеты "Маяк" доводит до сведения читателей, что умышленно вставляет ошибки в публикуемые материалы в рамках конкурса "Самый внимательный подписчик". В конце подписного года будут подведены итоги соревнования, вручены грамоты и памятные призы". Ну, или что-то в этом духе.
— О! — сказал Даня.
— А мне нравится! — встрепенулась Арина Петровна. — Пойдем к шефу?
— Может — без меня?
— Ну не-е-е-ет, кто у нас в редакции главный чудила?
— Кто? — состроил дикую рожу я.
Езерская фыркнула и, поманив меня пальчиком, снова зацокала каблуками — в сторону кабинета Рубана.
***
Сергей Игоревич сидел за своим шикарным столом в мягком кресле и хихикал.
— Хи-хи-хи! — его лицо покраснело, он платочком утирал слезы, выступившие в уголках глаз и весь трясся, — Ой, хи-хи-хи...
Даже нас не сразу заметил, а когда заметил — то вдруг принялся грозить мне пальцем и потрясать какими-то фотографиями:
— Гера! Хи-хи-хи! Гера, как это у тебя получается? Откуда у тебя такой, хи-хи-хи, талант — создавать такие абсурдные ситуации, а? Эхехехе! Везет тебе на золотых девочек, Гера! Эх-х-х, женить тебя надо! Ой, хе-хе!
Мы с Ариной Петровной смотрели на него с недоумением. В какой-то момент я разглядел, что за фотки. Там мы с Зоей Юговой прибирались под старым мостом. А что? Симпатично она выглядела: в комбинезоне, платочке, перчатках... И чего хихикать-то?
— Ну, чего пришли? — отсмеявшись, наконец выдавил из себя шеф.
— Тут у Белозора идея по поводу конкурса для внимательных читателей возникла...
— Ну, излагайте! — кивнул он.
Я изложил, чем вызвал новый приступ дурного смеха. У шефа явно было хорошее настроение. Он откинулся в кресле и смеялся навзрыд. Такое поведение — оно обычно не зависит от уровня юмора, оно у человека глубоко внутри. Скопилось напряжение — нашелся триггер, который спровоцировал его выход при помощи смеха. А мог бы наорать, расплакаться... Лучше пусть смеется.
— Ариночка, идите, идите, можете реализовывать эту... Охо-хо... Идею! А мы с Германом нашим Викторовичем тут еще кое-что обсудим...
Езерская, пожав плечами, удалилась. Я успел заметить, как в приемной она переглянулась с Аленой и покрутила пальцем у виска, кивнув головой в нашу сторону. Рубан не заметил — и хорошо.
— Так что, Белозор, как вам удалось заставить племянницу редактора "Комсомолки" мусор в Дубровице убирать?
— А? — меня проняло, — В смысле — племянницу ре...
— А ты думал, двадцатилетняя пигалица собкором может просто так устроиться? Да не в Джезказгане где-нибудь, а в Минске! Нет, девочка талантливая, пишет бойко, по всей республике катается, не боится ни черта, но... "Комсомолка" — это "Комсомолка". Считай — номер один! А ты ее — бутылки сдавать. Хе... Хе... — остатки смешинки выходили из него постепенно, выдох за выдохом, — Но молодец, молодец. Колись давай, как это получилось?
— Так интервью она хотела. Пристала, как банный лист к... Хм! Пристала, в общем, во время пресс-тура к нефтяникам. Я так от нее отделаться хотел — а она ни в какую. Мол, вынь да положь ей интервью...
Кажется, я морозил несусветную дичь, потому что шефа опять скрючило пароксизмом хохота:
— Пристала, говоришь? Вынь да положь, говоришь? И что — дал? Вынул?
— Э-э-э-э... Сергей Игоревич, давайте, я потом зайду?
— Давай, давай... Зайдешь... Обсудим твою поездку в Минск, в Союз журналистов.
— Ыть! — сказал я, — А материальчик-то в номер станет?
— Ста-а-анет, как не стать? Хохма будет на полстраны! Уф-ф-ф!
Шеф вообще как-то здорово расслабился, подобрел. Это началось месяца три назад, аккурат тогда, когда Сазанец перестал каждые три часа дергать его в райком. Можно сказать — после пресловутой статьи про кладбище и моего визита в партком в отдельно взятом районе пресса действительно превратилась в четвертую власть. Или в пятую? В Советском Союзе ведь помимо законодательной, исполнительной и судебной ветвей имелась еще и партия, которая наш рулевой...
Не то, чтобы мы наглели, ведь самоцензуру никто не отменял, да и в здании на Малиновского нас почитывали, о чем неоднократно намекали. Но мелочных придирок, вычитывания номера перед каждой публикацией, бесконечных звонков и критики — этого стало на порядок меньше. Набрал товарищ Рубан веса на местном уровне, и его соратники-единомышленники, которых я мысленно прозвал "красные директоры" — по аналогии с явлением несколько более поздним — тоже заматерели. Возникло даже некое ощущение, что дубровицкий Горсовет, где и рулили эти самые товарищи, стал органом даже более весомым, чем райком. Скорее всего, это ощущение было субъективным: я слишком активно общался с такими влиятельными горсоветовцами, как Волков, Исаков, Драпеза и другие, им подобные... Наверное, на бытовом уровне Сазанец всё еще был фигурой, не менее священной, чем Тутанхамон в Древнем Египте.
Но — рядом с портретом Брежнева в залах заседаний наших, местных Советов, уже появились портреты Машерова. О чем-то это должно было говорить, но о чем именно? Я боялся и думать. Было это проявлением эффекта бабочки от моих действий, или и до этого в БССР в глубинке протекали некие процессы, о которых мы и понятия не имели в будущем? И чем бы эти процессы обернулись, если бы не тот клятый "Газон", груженый картошкой, на Жодинской трассе 4 октября 1980 года...