Конрад Морген. Совесть нацистского судьи

11. «Законное» убийство

Морген прибыл в Бухенвальд в качестве специалиста по коррупционным преступлениям, имея поручение Гиммлера: пресечь безудержное воровство и мошенничество со стороны офицеров СС в концентрационных лагерях. В ходе следствия против коменданта Бухенвальда он не раз оказывался в тупике из-за отсутствия живых свидетелей. Заключенные, которые могли бы дать показания против коменданта, оказались мертвы. В ходе дальнейших следственных действий было установлено, что всех их убили, и Морген столкнулся с необходимостью вести расследования убийств. А как только он начал расследовать убийства свидетелей, цепочка улик повела к другим убийствам, совершенным по множеству причин и разными способами.

Пойдя по этому следу, Морген столкнулся с политикой, считавшейся законной, поскольку осуществлялась она от имени Гитлера, и ограничивавшей круг дел, которые он мог расследовать. Представление об этой политике он получил в 1944 г. от главного врача СС Эрнста-Роберта Гравица в связи с убийствами, совершенными Вальдемаром Ховеном. Гравиц сказал, что, согласно приказу Гитлера, «надо различать "законные" причинения смерти — законные в смысле системы национал-социализма — и преступные убийства»[294]:

И он [Гравиц] считал, что Ховен совершал убийства в рамках своей, так сказать, компетенции, в порядке эвтаназии и казней. Он воспользовался этой возможностью, чтобы сказать мне, что был приказ Гитлера об уничтожении евреев и что он [Гравиц] дал эти рекомендации [убивать?], согласно приказу и пожеланию рейхсфюрера [Гиммлера].

Поэтому я [Морген] объяснил, что, напротив, я арестовал Ховена не за те убийства, о которых распорядился он, Гравиц, но, скорее, за те, которые он совершил без приказа или разрешения. В связи с этим я указал на последствия, которые повлекли за собой эти массовые убийства: эпидемия коррупции, озверение людей и, третье, полная потеря контроля.

Неясно, относится ли использованный Моргеном термин «массовые убийства» к истреблению евреев или к сотням несанкционированных убийств Ховена — он обсуждал с Гравицем и то и другое. В свое время мы увидим, что Морген уже знал об «окончательном решении еврейского вопроса»[295], которое Гравиц классифицировал как «законное», и уже пришел к выводу, что единственным способом воспрепятствовать этому было преследование за «незаконные» убийства, подобные тем, которые совершал Ховен. Прежде чем мы рассмотрим реакцию Моргена на «окончательное решение», мы, однако, должны рассмотреть его подход к другим разновидностям причинения смерти, которые Гравиц классифицировал как законные. Как Морген относился к этой предполагаемой законности?

Первой «законной» категорией из упомянутых Гравицем была эвтаназия, которая к тому времени практиковалась в Германии уже почти пять лет. 1 сентября 1939 г. Гитлер тайно приказал Карлу Брандту, своему личному врачу, и Филиппу Боулеру, шефу канцелярии фюрера, подобрать врачей, которые смогли бы подвергать «гуманной смерти» (Gnadentod) неизлечимо больных пациентов[296]. В результате они разработали систему убийств не только людей, находившихся при смерти, но также хронически больных и инвалидов, страдавших как психическими, так и физическими недугами. Эти жертвы были отнесены к «недостойным жизни». Их убивали в газовых камерах точно так же, как позднее — руками тех же исполнителей, выполнявших те же процедуры, — это делалось в центрах уничтожения, размещенных на территории Польши. Официально Гитлер завершил реализацию программы эвтаназии в 1941 г., поскольку она вызывала беспокойство общества, но в концентрационных лагерях убийства продолжились.

В интервью, которое Морген дал журналисту Джону Толанду в 1971 г., он заявил, что изначально молодые врачи и такие, как он, молодые юристы выступали за эвтаназию[297]. Эта практика, по его словам, уходила вглубь тысячелетий — к временам древних греков. Он эмоционально рассказал о своем отце, который на смертном ложе «мучился, как животное», но не получил помощи в уходе из жизни. Морген ошибочно утверждал, что приказ Гитлера требовал строгого контроля за выполнением эвтаназии. Тем не менее расследование привело его к выводу о недопустимости эвтаназии, поскольку тут открываются широкие возможности для злоупотреблений, «и тогда предела нет».

На одном из допросов, проводившихся Корпусом контрразведки, Морген и его следователь вступили в продолжительный спор о законности программы «эвтаназии»[298]. Морген утверждал, что письмо Гитлера, адресованное Брандту и Боулеру, квалифицировалось как Führerbefel — приказ фюрера, — который в Третьем рейхе имел силу закона[299]:

В национал-социалистическом государстве законодательство представляло собой, во-первых, как и в прежнее время, сумму действовавших правовых норм, включая общее право, а во-вторых, также и приказы фюрера. […] фюрер объединял в своем лице всю власть. Он был не только главой государства, но также высшим законодателем и верховным судьей.

По мнению Моргена, тот факт, что приказ об «эвтаназии» был тайным и о нем знали только два или три человека, не отменял его статуса закона, несмотря на традиционную концепцию права, требующую публичности. Он говорил, что власть Гитлера как верховного законодателя давала возможность не только диктовать закон, но и создавать критерии законности и, следовательно, отменять требование публичности.

Когда следователь сказал, что этот приказ был равносилен пересмотру уголовного кодекса в части убийства, Морген возразил, что это скорее было создание исключения из кодекса без его изменения. Когда его спрашивали, включает ли термин «эвтаназия» уничтожение людей, «недостойных жизни», Морген говорил, что эвтаназия — это не юридический, а медицинский термин, который по общему согласию означает только ускорение смерти уже умирающего пациента. Но при этом добавлял, что приказ Гитлера дал разрешение не только на эвтаназию в медицинском значении этого слова, но и на убийство неизлечимо больных — и только при условии, что «здоровье не может быть восстановлено человеческими силами». Таков был приказ Гитлера, настаивал Морген, и на этом дискуссия закончилась.

Для работы Моргена более важной, чем первая программа «эвтаназии», была вторая, теневая, выполнение которой продолжилось в концентрационных лагерях после официального завершения «Т-4». Последняя программа под кодовым названием «14f13» была учреждена Гиммлером с целью выбраковки из заключенных концлагерей людей, непригодных для работы. Начиная с весны 1941 г. бригады врачей посещали лагеря, чтобы в ходе поверхностного медицинского осмотра отбирать жертв — хотя при отборе евреев не проводились даже беглые медосмотры[300]. Эти убийства, также под маркой эвтаназии, продолжились после того, как в августе изначальная программа «эвтаназии» была остановлена.

Группа врачей из программы «14f13» посетила Бухенвальд осенью 1941 г. и отобрала несколько сотен заключенных-евреев. Ховен помогал при этой селекции, а затем отвечал за доставку жертв в психиатрическую больницу в Бренбурге, где их задушили газом в камерах, изначально созданных для реализации программы «Т-4»[301]. В своих показаниях на послевоенном суде Ховен отрицал причастность к перевозке в Бренбург[302]. Он заявил, что на самом деле спас сотни евреев, спрятав их по разным баракам или отправив в другие лагеря[303]. Морген смотрел на это иначе[304]:

Я слышал, что он [Ховен] участвовал в программе «эвтаназии» и что он совершил там несколько нарушений. Об этом мне удалось узнать следующее. Комиссия, думаю, что из трех докторов, прибыла в концентрационный лагерь, и Ховен подготовил для нее документы, зная, что этих людей подвергнут эвтаназии по [его] рекомендации. После того как эти заключенные были представлены, а документы передали для проверки, комиссия решила, кто должен быть убит. Затем доктор Ховен забрал несколько человек и заменил их другими, теми, которых комиссия не видела, — включив, таким образом, в список других заключенных.

Морген использовал слово «эвтаназия», несмотря на то что такие селекции были направлены на ликвидацию обессилевших заключенных, неспособных работать, и заключенных-евреев — просто потому, что они были евреями. Саму по себе акцию он не считал нарушением; нарушением, на его взгляд, было то, что Ховен заменил отобранных заключенных.

Второй категорией «легальных» убийств, упомянутых Гравицем, были экзекуции. В Бухенвальде казнили около 8000 советских военнопленных. Заброшенная конюшня была превращена в издевательское подобие клиники, где заключенных ставили к ростомеру у стены, якобы для измерения их роста, после чего стреляли в них через щель в этом устройстве[305]. Конюшня находилась на некотором отдалении от основной части лагеря, и ее телефонный номер 99 стал неформальным названием расстрельной команды.

На Бухенвальдском процессе, проведенном американцами после войны, Моргена спросили о законности этих казней[306].

Вопрос: Доктор Морген, если бы в этом зале суда свидетель дал показания о том, что существовал приказ Главного управления имперской безопасности о совершении этих казней, тогда вы согласились бы признать их законными?

Ответ: […] Если […] как утверждается, эти казни касались лиц, которые были военными преступниками или преступниками, нарушившими международное право, или совершались в порядке ответных мер, в форме, допустимой международным правом, тогда я бы склонился к описанию этих казней как законных.

В: Вы использовали термин «ответные меры». Вы сами воевали в России?

О: Да.

В: Вы думаете или у вас есть основания считать, что у правительства рейха был повод использовать ответные меры?

О: Я знаю из личного опыта, что с самого начала война со стороны советского правительства велась крайне жестко. В первые дни войны, когда офицеры и посыльные, ставшие свидетелями, приезжали с фронта, я получал сообщения о том, в каком виде они застали Лемберг. Условия в тюрьме ГПУ были попросту ужасающими. […] Я уверен, что любой немецкий солдат, который когда-либо сражался на Восточном фронте, должен был знать об этих ужасах из собственных наблюдений. Я сам видел солдат, которые были убиты с особой жестокостью. Это было общеизвестно в войсках и особенно в СС и было также известно, что предпринимались попытки найти людей, которые совершали эти преступления, из числа политических комиссаров среди разных заключенных лагерей для военнопленных, чтобы предать их правосудию. Поэтому я очень хорошо могу представить, что члены таких расстрельных команд могли считать, что они поступали правильно, если им говорили, что они участвуют в казнях заключенных, которые сами были виновны в военных преступлениях.

По мнению Моргена, эти убийства были законными, если жертвами становились военные преступники или если они квалифицировались как «ответные меры, допустимые международным правом». Но, конечно, международное право не допускает ответных мер в виде убийств, а советские военнопленные в Бухенвальде не были осуждены за военные преступления. Как будто чувствуя несостоятельность своего обращения к международному праву, Морген прибег к запасному аргументу, основанному на субъективности восприятия палачей. И в ответ на прямой вопрос об ответных мерах он косвенным образом оправдывал их ввиду зверств, за которые мстили палачи. Таким образом Морген разъяснил, как ответные убийства могли быть связаны с моральными качествами и как они могли считаться законными, с точки зрения понимания Моргеном уголовной ответственности, в основе которой лежат намерения преступника и его личность.