Соправитель

Глава 4

Москва

6 июня 1751 года

Я находился у себя в кабинете в Кремле и не знал, чем заняться. Пробовал почитать французских просвещенцев, заплевал книгу от гипертрофированного желания критиковать всех и вся. Начал чистить револьвер, меня это действо чаще всего успокаивало, но не тот случай — бросил. Еда не шла, пить воду не хотелось, а чего покрепче никак нельзя было. Нужна светлая голова в такой судьбоносный день

Операция, которую готовили больше десяти месяцев, входила в ту фазу, после которой, как говорила моя бабушка в будущем, либо пан, либо пропал! Хотелось быть паном, а не пропадать.

Первая растерянность после того, как меня отправили в Царское Село, спала через недели две с начала ссылки. Этого времени хватило на то, чтобы многое переосмыслить, набраться внутренней злости, не растеряв внешнего смирения. Уже через месяц в черне план мести был проработан. Но… как там про овраги и бумаги? Так и у нас: на бумаге было красиво, но реализация уже с первых шагов столкнулась со множеством препятствий.

На первом этапе планировалось создать некое тайное общество, естественно, полностью контролируемое. Нет, никаких масонов в данном случае, уж тем более розенкрейцеров с иллюминатами. Что-то вроде «Союза спасения» при Александре I, но постараться сделать это собранием таких людей, которые не смогут при желании поднять гвардию или иные воинские подразделения. И это ограничение так же стало проблемой, когда нужно было тихо и ненавязчиво отсеивать имеющих влияние на солдатские умы кандидатов в тайные общества.

Власть императрицы действительно сейчас сильна. Вряд ли на волне ликования от побед, офицеры повели бы своих солдат условно на «Сенатскую площадь».

Да и не столь сильно общество еще заболело стремлением к переменам, примеров пока нет.Французские революционеры либо не родились, либо только условно «пошли в школу». Стремления к переменам нет, а собственные крепостные крестьяне есть, как и понимание необходимости их обучать порой и кнутом. И это может быть один и тот же дворянин, который только что приказал до полусмерти выпороть нерадивого крестьянина, а под крики и стоны бедолаги читать французских просветителей. Такие лучшие представители российского общества громче всех кричат о гениальности Вольтера или Жан-Жака Руссо. Мода, что тут поделаешь⁈

Тайные общества были созданы, и туда вошли частью такие отбросы, что нормальный человек и руки не подаст. Подобные персонажи ходили на встречи лишь потому, что на собраниях всегда бесплатно подавали вино и водку, да и закуски были.

Но грести всех под одну гребенку не стоило. Истории были разные. К примеру, поручик Дашевский проиграл в карты подставному шулеру, много проиграл. Естественно, ему помогли, но указали, что каждые деньги требуют отработки. Таких «проигравшихся» офицеров, чином, в основном, до поручика, было, если правильно запомнил цифры из доклада Шешковского, четырнадцать.

Иной источник для набора заговорщиков состоял из обиженных на власть. Обиженокпри любом правлении хватает. Они могут быть злы на своего непосредственного начальника или командира, но винить будут именно что власть, допустившуюначальство деспота и самодура. Жесткое чувство неоцененности «талантов», притомхватало людей, что считали себя и «гениями», так же давало прибыток в виде готовых изменять существующий порядок вещей. Эти психологические отклонения приправляются нужными словами, алкоголем, деньгами в кармане, ну, и наличием общества таких же непринятых и непризнанных. Когда человек, искренне считавший себя одаренным, вдруг не принимаем в обществе и предан астрокизму еще и среди тех, кого он считал коллегами,в нем может родиться зверь.

Вспомнить пример главного «Зверя» двадцатого столетия — Адольфа Гитлера. Вот не прогнали бы его с рисуночками из венского университета, стал бы художником или архитектором, так и не случился бы фюрер. Утрированно, конечно, в той Германии да и в мире было достаточно тенденций, чтобы взрастить такого вот «Гитлера». Между тем, недооцененные присутствуют всегда, частью на этом и строилась наша игра.

Общества были популярны, там вино текло рекой, находились люди, которые чуть ли не восхваляли непризнанных гениев, читали бездарные стихи. Исподволь, но с увеличением горячительных напитков все громче говорили о правильности английского парламентаризма, о том, что было бы неплохо в России провести эксперимент по созданию общества всеобщего благоденствия. В среде этих борцов за всеобщее благо крайне мало было тех, кто владел хоть десятком крестьянских душ, и им было легко «расставаться с крепостничеством».

На каком-то этапе, месяца через три таких встреч, несмотря на конспирацию, два собрания были разгромлены, все-таки Тайная канцелярия, пусть и с опозданием, но раскрыла еще не заговорщиков, а так, трепачей. Многие были отпущены практически через пару дней, вернулись в уже не столь тайное общество меньше половины из освобожденных. Но именно эти люди и становились опорой для будущих свершений.

Ни слова обо мне, ни слова про свержение Елизаветы. Кто именно оплачивает целые дома, ведра хмельного, порой и девушек с доставкой, было неизвестно. Каждый раз разные люди подвозили серебро, каждый раз менялись поставщики еды и напитков.

И все равно этих людей было всего-то чуть более ста человек, из которых лишь половина офицеры. Иная масса, что должна принять участие в уже непосредственной, необратимой фазе операции, — ворье и всякого рода разбойники. В Петербурге, к моему удивлению, подобной публики оказалось для наших целей катастрофически мало [В Петербурге, сравнительно с Москвой, преступность была в зачаточном состоянии]. Иное дело — Москва. Тут были тысячи человек, которых можно, не опасаясь ошибиться, назвать татем.

Вот среди них и велась кропотливая работа, ставшая доступной после моего назначения генерал-губернатором. Немалое содействие к набору нужных групп оказал Иван Осипов, нынче уже покойный. Очень оказался он богобоязненным человеком. Перед своей скоропостижной смертью передал в фонд Москвы больше семисот тысяч рублей. Ну и еще три крупных банды из Поволжья, что были вызваны Каином, сейчас готовились к свершениям в Петербурге. Сняли себе жилье и ждут отмашки. Шешковский заявлял, что они точно ничего не могут подозревать.

Мои мысли прервал стук в дверь.

— Да! — выкрикнул я.

Сегодня вокруг меня было минимум слуг, и я сам себя обхаживал и даже открывал дверь.

— Началось, Ваше Высочество! — возбужденно докладывал запыхавшийся вестовой. — Не дойдя до Торжка, по направлению к Рогервику, разбойники взбунтовались. Нынче должны идти на Петербург.

Я постарался максимально внутренне собраться, погасить эмоции и начать действовать.

— Все готово к моему скорому прибытию в Петербург? Отправлены ли вестовые в Ораниенбаум к казакам и егерям? — задавал я вопросы, спешно собираясь.

Револьвер, черт, не дочищен! Ладно, другой возьму. Кирасу надеть обязательно, уже сейчас. Не забыть собранный мешочек с ветчиной, сыром и хлебом, чтобы иметь возможность раза три перекусить.

— Так точно, Ваше Высочество, карета запряжена шестеркой лучших лошадей, на станциях есть наши люди, и они уже должны были подготовить другие кареты, чтобы не ждать смены коней, — рапортовал вестовой.

— Едем! — обронил я и поспешил к выходу. — Сейчас к Трубецкому, после на тракт. Отправьте вперед человека, чтобы все было готово и без задержек. Также разъезд казаков для разведки. Еще не хватало нарваться на тех бунтовщиков-каторжан. Кондратий Пилов распорядится, Вы же ему напомните.

Мне нужно было закрепить свое алиби, что я точно ни к чему не причастен, для чего я собирался взять с собой в поездку Никиту Юрьевича Трубецкого. В конце концов, это мы с ним так скоро устроили что-то вроде «военно-полевых судов». Уже в том виноваты, что одномоментно отправили большое количество арестантов на каторгу, одним поездом. Такая скорость делопроизводства и судебного разбирательства потрясла Москву. Не принято тут так скоро вершить суд. Но не совсем было принято и жечь дома добропорядочных горожан. Посему в только начавшей издаваться газете «Московские ведомости» было несколько статей, оправдывавших действия и мои, и всех к тому причастных.

Теперь же могут злые языки говорить о том, что наследник скор на расправу, косвенно обвиняя меня в бунте каторжан. Вот и поедем якобы упразднять оплошность. Естественно, я использовал Трубецкого «в темную».

— Что? Это же безумие! — восклицал Никита Юрьевич, когда я уже в мчащейся карете рассказывал ему про бунт и то, что мне якобы стало известно.

— Их остановят еще до Петербурга. Уланские полки расквартированы у главных дорог к столице, гвардия, ингерманландский полк в столице. Хватит уже одного полка, чтобы усмирить разбойников, — недоумевал Трубецкой.

— Никита Юрьевич, я до давнего времени был президентом Военной коллегии. Знаю, где кто стоит на постое. Вопрос в ином: сейчас в Петербурге может и наберется до четырех тысяч гвардии и иных частей, но многие на квартирах, кто-то в трактирах. А если чернь Петербурга присоединится к татям, или найдутся те, кто захочет половить рыбку в мутной воде? Не все части вернулись с войны, кто-то получил свои награды и уехал обследовать подарочные имения или тратить дарованноесеребро в семейных поместьях, — убеждал я Трубецкого в более чем серьезности произошедшего.

— Страшные вещи Вы рассказываете! Неужели и матушка-государыня под угрозой? — волновался вице-губернатор Москвы.

— Не думаю, но всякое может сложиться, Никита Юрьевич, всякое, — задумчиво сказал я и стал смотреть в окошко кареты.

*………*………*

На подступах к Петербургу

11 июня 1751 года

Матвей Павлович Кислов был на пределе своих возможностей. Мужчина еле держался в седле, болело практически все, но более хотелось спать. Уже третьи сутки агент службы безопасности наследника практически не спал, изредка придремывая на коне или на нечастых остановках.

Под силу ли такие быстрые марши войскам? Этого Кислов не знал, но то, как вперед гонят людей его коллеги и бандитские главари, было даже чрезмерно.

Сразу за Торжком в рядах каторжан начались волнения. Конечно же они были спровоцированы. Мало кто понял, когда началась повальная драка и кто первым ударил своего конвоира, но уже скоро бунт захлестнул всех арестантов. Были и те, кто встал на защиту конвойных, но большинство, почуяв кровь, изничтожало тех, кто только что мог садануть прикладом в спину. Злость у многих некогда хозяев теневой Москвы крепилась и множилась, потому что среди конвоиров они узнавали буквально недавнешних взяточников, коррупционеров и, как водится, приятелей по делам многогрешным. Теперь же те, кто с тобой еще с месяц назад пил в трактире хмельное, лаются и выслуживаются, зарабатывая, как считали конвоиры, свое прощение.

Матвей проникся идеей назначить конвойными тех полицмейстеров, темные делишки которых были доказаны. Мол, искупите свою вину работой. И те с превеликим удовольствием и усердием стали «искупать».