Гуманитарный бум
- Автор: Леонид Бежин
- Жанр: Современная проза / Советская проза
- Дата выхода: 1985
Читать книгу "Гуманитарный бум" полностью
В голове не укладывалось, как могло произойти это несчастье: то ли «скорая» запоздала, то ли сами родители не спохватились вовремя и теперь — страшно подумать! — потеряли самое дорогое. Агафоновы были просто потрясены, когда узнали по телефону о случившемся. Виктор Борисович позвонил, чтобы спросить, не собираются ли Одинцовы на дачу и не захватят ли электрокамин с их половины: сентябрь стоял холодный, а в Москве еще не топили. Он начал разговор с обычного: «Привет… Как жизнь?» — но вдруг улыбка с его лица спала, и он глухо произнес: «Кошмар… невероятно!» Жена Полина, убавив звук телевизора (передавали рекламу), развернулась к нему в вертящемся кресле и, бледнея, взялась за сердце: «Что?!»
Как самые близкие и давние друзья Одинцовых Агафоновы испытывали к ним высшую степень сочувствия. Виктор Борисович и Левушка Одинцов дружили с университета, их дочери вместе росли, играли в куклы, и родители снимали для них дачи у одних хозяев. И вот чудовищная нелепость… Лишенные интеллигентских предрассудков, Виктор Борисович с Полиной не долго думали, в какой форме предложить Одинцовым поддержку. Избегая пустых соболезнований (Левушка с женой сами понимают, что друзья разделяют их горе), Полина решительным голосом приказала: «Звоните в любую минуту», а Виктор Борисович был послан к Одинцовым, чтобы находиться у них на подхвате.
Оперативность и энергичность, всегда отличавшие Агафоновых, и на этот раз сослужили хорошую службу. Непрактичные Одинцовы без них пропали бы. Горе совершенно парализовало их, и, не в состоянии что-либо предпринять, они просто сидели при потушенном свете, словно две застывших мумии. Виктор Борисович деловито сменил Левушку в организации печальных формальностей, а Полина навела порядок у Одинцовых дома, сварила элементарный обед, умным и трезвым внушением вывела их из анабиоза: «Надо очнуться!»
Их участие настолько запало беднягам в душу, что, едва придя в себя после похорон, они как только могли благодарили Агафоновых. Тем даже было неловко, и они уверяли, что не сделали ничего необычного, для Одинцовых же эта экзальтированная благодарность и вера в людскую отзывчивость оставались последней ниточкой, связывающей их с жизнью, поэтому грешно было оборвать ее.
Виктор Борисович и Полина волей-неволей мирились с тем, что Одинцовы считали себя вечно обязанными им. Успокаивало их лишь то, что они не собирались воспользоваться их благодарностью. Понятно же: у людей горе, а кроме того, Агафоновы ни в чем не нуждались, имея все то, что и Одинцовы. Виктор Борисович работал вместе с Левушкой, занимал такую же должность и получал ровным счетом столько же.
Левушка Одинцов еще в университете был ленивцем и сибаритом. С превеликим трудом удавалось ему засадить себя за учебные штудии, и он вечно опаздывал с курсовыми, пересдавал зачеты и экзамены. Но зато — поданные в последнюю очередь — его курсовые были самыми лучшими, и стоило этому головастому тритону попыхтеть над учебником, и он после двойки получал пятерку, несмотря на негласное университетское правило не ставить «пять» при пересдаче.
Если бы в мире не существовало чешского пива, книжной толкучки у памятника первопечатнику и широкой тахты с кистями, стоявшей у Левушки, он бы давно стал ученым зубром. Но соблазн сибаритского лежания с томиком Овидия был слишком велик, и Левушка ему не противился.
Когда родилась дочурка, румяная, с льняными локонами, он совершенно забросил науку и целыми днями возился с ней, ползая по ковру и изображая медведя. При страстной любви к дочери он имел смутное представление об отцовских обязанностях, и Виктор Борисович наставлял его по этой части. В ту благословенную пору он тоже бегал на раздаточный пункт за детским питанием, доставал бумажные пеленки и прочие усовершенствования в уходе за дитем. Он и Полина были незаменимой опорой для четы Одинцовых, привыкших — с их-то интеллектуальными запросами! — мириться со скупым и плохоньким бытом.
У них вечно не хватало до получки, и они занимали у Агафоновых то трешку, то десятку. Левушка уверовал в превосходство друга, полностью полагаясь на него в практических вопросах, для Виктора Борисовича же покровительство ему составляло предмет тайного тщеславия: эти десятки и трешки как бы выравнивали ценностное выражение их запросов.
Несчастье с дочуркой подкосило Левушку. Он запер в шкаф ее куклы и заклеил зачерканные цветными карандашами обои. С этих пор сибаритство его бесследно улетучилось. Чтобы не свихнуться от горя, он с головой ушел в науку, работал до тупого изнеможения, выпускал статью за статьей, гонорары же с отвращением прятал в стол. О нем заговорили как о восходящей звезде, а в квартире Одинцовых царило запустение, висела паутина в углах, и они не решались сменить даже сломанную табуретку, на которую с опаской садились гости. Агафоновых удивляло равнодушие Одинцовых к деньгам. Конечно, они понимали их состояние, но, с другой стороны, искренне сожалели об упущенных возможностях.
Левушка стал расти по службе, и Виктор Борисович находился у него в подчинении. Он был искренне рад за друга, хотя сам на его месте не взваливал бы на себя столько работы. Горе заслонило от Левушки все, и он не умел пользоваться собственной выгодой, отказывался от заграничных командировок и тонул в текучке, вечно щуря красные от бессонницы глаза.
Отношения между Одинцовыми и Агафоновыми остались чудесными, и Левушка с женой по-прежнему считали себя их должниками…
Виктор Борисович не старался угнаться за ним в карьере, хотя Полина и подстегивала его самолюбие. Он знал свои возможности и не переоценивал их. Дочка — тьфу, тьфу, тьфу! — была здорова, и на научные подвиги ничто не вдохновляло. Зато Виктор Борисович в самой жизни стал стремиться к тому, чем не обладал Левушка. Не то чтобы он с ним соперничал — нет, но он хотел жить с комфортом, вкладывая в достижение этой цели свои способности и задатки.
Они с Полиной давно подумывали о ремонте (квартиру не ремонтировали с рождения дочери), и тут представился случай. Виктора Борисовича свели с человеком, который предложил сделать шарнирные перегородки, как у японцев, и висячие сады Семирамиды на стенах. Работал он в паре с сыном и запросил пятьсот. Виктор Борисович сомневался, нужды ли им шарнирные перегородки и висячие сады, но он не испытывал сомнений в том, что это престижно и модно, поэтому они сняли со сберкнижки двести, триста же предстояло занять. Встал вопрос — у кого? Знакомые и родственника сидели на мели, и тогда, встретившись взглядами, Виктор Борисович и Полина прочли в глазах друг у друга одну и ту же мысль.
— Нет, только не у них, — сказал Виктор Борисович, чувствуя в жене решимость действовать, достаточную, чтобы не поддаться сомнениям, успокоительным для совести и безвредным для практического исхода дела.
— Ты прав, — вздохнула она, как бы обреченно мирясь с безвыходным положением, создаваемым их щепетильностью. — Рука не подымается, хотя… им эти деньги не нужны и лежат мертвым грузом.
Полина безучастным голосом перечисляла аргументы, которые могли бы говорить и в пользу решения, обратного принятому.
— Да, да, — согласился он, избегая брать на себя инициативу и как бы намекая, что любой его довод открыт встречным доводам со стороны жены.
— Что же предпринять? — Полина мельком взглянула на него, ища подсказки. — Ведь договоренность с мастером уже есть… нельзя подводить человека!
— И в то же время занять явно не у кого… — Виктор Борисович опустил глаза.
— В том-то и дело… Ведь ты же спрашивал у знакомых, а я — у родственников. После отпусков все на мели…
Она опять мельком взглянула.
— Даже не знаю… Может быть, все-таки отказаться?
— Неудобно… Если бы не безвыходное положение, мы бы не стали у них занимать. Но ведь ты помнишь, сколько раз мы сами им давали в долг?! Тем более что им сейчас не до покупок…
Нейтральные аргументы приобрели активный заряд.
— Собственно… Но как спросишь?!
— Очень просто… Скажем, такая, мол, ситуация, так-то и так-то. Они поймут…
— Вообще они предлагали: «Если нужны деньги…»
— Вот видишь!
Полина ждала от него окончательного согласия, и Виктор Борисович, сочтя, что церемонии мучительных колебаний соблюдены достаточно, решил поставить точку:
— Ладно… Только договоримся, что вернем им долг через месяц.
— Или полтора, — поправила его жена.
…Чтобы поскорее расплатиться с долгами, Агафоновы дали себе слово максимально экономить и месяц просидели на одних овощах, откладывая с каждой получки. Но когда мастер кончил ремонт и была вынесена последняя грязь, они не удержались. Хотелось показать гостям, как заиграла квартира, и Агафоновы устроили как бы серебряное новоселье. В числе прочих гостей пригласили и Одинцовых, но те неуверенно отказались, и Агафоновы особенно не настаивали. Стоило представить несчастные глаза Левушки, и становилось ясно: Левушка стеснялся бы гостей, а гости стеснялись бы Одинцовых.
Пир горой удался, получилось очень мило. Висячие сады и выдвижные двери произвели фурор, но сэкономленные в спартанских лишениях крохи вылетели в трубу. Виктор Борисович мучительно думал, где же достать деньги. Эта мысль и Полину выбивала из колеи, и она все чаще упрекала мужа, что он позволил приятелю обогнать себя по службе. Между супругами начались трения…
Минуло полтора месяца, а никаких финансовых надежд не появилось. Наоборот, судьба гораздо охотнее предоставляла случаи не приобретать, а растрачивать финансы. Виктору Борисовичу позвонил знакомый, дешево продававший охотничье снаряжение — ружья, палатку — и чистопородного драдхара. До женитьбы Виктор Борисович увлекался охотой и давно жаждал возобновить это джентльменское занятие. Но Полина считала, что им гораздо нужнее другие вещи, например, новая мебель в комнату. «А не то скоро останемся со сломанными табуретками, как твой начальник!» — убеждала она. И как раз — шалости фортуны! — достают из ящика открытку на гарнитур.
Виктор Борисович сдался перед необходимостью просить Одинцовых об отсрочке. Месяц-два могли бы его спасти. Агафоновы свели бы концы с концами, а там Виктор Борисович заполучил бы вожделенного драдхара и не пропала бы очередь в мебельном.
Усевшись в кресло у телефона («Тоже вот-вот развалится!»), он набрал номер.
— Не хотел тебя беспокоить, дружище, — сказал он Левушке. — Но, понимаешь, ни копейки… ей-богу… прогорели в дым! Конечно, свинство с моей стороны, и если бы не обстоятельства…
Виктор Борисович выражал словами искреннюю озабоченность своим положением, но голосом подавал пример легкого и беззаботного отношения к материальным проблемам, которого ждал и от друга.
— Сколько тебе? — внезапно спросил Левушка.
Виктор Борисович смутился, не зная, как объяснить ему, что не собирается снова занимать, а просит лишь об отсрочке старого долга.
— Сто, двести?
Виктор Борисович со страхом взглянул на жену.
— Ну, если тысячу…
Положив трубку, он долго и оцепенело смотрел на телефон, словно не решаясь оторваться от предмета, за счет которого и поддерживалось шаткое равновесие между ним и окружающим миром.