Полный назад! «Горячие войны» и популизм в СМИ

Руки прочь от Моего Сына!

Ну да, да, да. Понимая, что от вопросов не укроюсь, я пошел в кино и посмотрел эти «Страсти Христовы» Мела Гибсона. И даже заблаговременно: еще до выхода фильма в Италии. Я посмотрел его за границей (где он хотя бы, надо отдать им должное, запрещен детям до шестнадцати). На каком языке смотреть – не имеет значения, все равно там все говорят по-арамейски, за исключением римлян, которые визжат «И!»[331] в смысле «Пошел отсюда на хрен!».

Должен сразу заявить, что фильм, технически виртуозный, совсем не содержит того, в чем его обыкновенно обвиняют, – ни антисемитизма, ни воинствующего христианства, пронизанного жестокой мистикой, ни чего бы то ни было подобного, – а являет собой зубодробительный и кровавый боевик, состряпанный для выколачивания денег из публики путем показа насилия и пыток. «Криминальное чтиво» в сравнении с этим – мультфильм для детсада. А в гибсоновских «Страстях» от детсадовских мультфильмов есть только специфическое отношение к смерти и увечьям: точно как Тома и Джерри можно раскатывать асфальтоукладчиком, превращать в компакт-диски, скидывать с небоскребов, расколачивать на тысячу кусков, давить дверями, так и в «Страстях» льются гектолитры крови, явно подвозившиеся на съемочную площадку цистернами; чтобы ее набрать столько, обзванивали вампиров со всей Трансильвании.

В фильме нет религиозности. Иисус без лишних затей выводится в том облике, который описывают детям перед первым причастием: то есть очень хороший, и все. Отношения с Отцом, правда, у Иисуса истерические и нисколько не божественные. Такие отношения могли бы иметь место между Чарли Мэнсоном и Сатаной. Сатана, впрочем, своим чередом время от времени показывается в фильме – он кривенький, косенький и педерастический, а от немереной груды кровяных шариков его тошнит, как и меня, и вас. Хуже всего финальная сцена воскресения, более близкая к анатомическому пособию, нежели к «Сумме теологии».

От дивного евангельского недоговаривания в этом фильме не осталось ничего. Здесь все представлено выпукло и зрелищно, все то, о чем Писание не говорит, оставляя верующим пространство для молчаливого раздумья о наивысшем самоотречении в истории человечества. Там, где в Евангелии сдержанно сказано, что Христа бичевали (по три слова у Матфея, Марка и Иоанна и ни одного слова у Луки), Гибсон сначала закатывает Иисусу порку прутьями, потом – ремнем с металлическими бляшками, потом всыпает еще батогами, покуда Христос не отделан ровно так, как публике нравится – в рубленое мясо, в непрожаренный гамбургер.

Ненависть Гибсона к Назареянину, видимо, не имеет пределов, и бог знает какие детские травмы режиссер выместил на все более кровоточащем Спасителе. Видимо, консультанты не позволили ему подключить электроток к половым органам и вкатить Иисусу бензиновую клизму. Хотя это был бы шанс еще лучше довести публику до дрожи перед таинством Искупления.

Антисемитизм? Ну, наверное, когда планировали этот сплэттер по модели обычных вестернов, учитывали: зрителю требуется идентификация с хорошими против плохих, поэтому плохие должны быть до того уж плохи, что хуже просто не бывает. Священники Храма типичные гады, но еще паскуднее римляне, похожие на Черного Питера, когда он пристегивает с хихиканием Микки-Мауса к креслу для пыток.

Гибсон, наверное, пораскинул мозгами и пришел к выводу, что, если выставить (вслед за Астериксом) главными плохишами древних римлян, будет скандал на Капитолии и ничего особенно страшного, а вот с евреями надо обращаться аккуратно, зацепи их только – полыхнет по всему миру, мало не покажется. С другой стороны, особой аккуратности никак нельзя ожидать от сплэттера. Спасибо Гибсону и на том, что, спохватившись, он показал троих евреев и троих древних римлян поприличнее прочих, способных испытывать сомнение (они обращают взгляды на публику с немым вопросом: «никак переборщили?»), но это их задумчивое выражение только усиливает в зрителе чувство, что абсолютно все в этом фильме непереносимо. Если, конечно, зритель не сблевал еще до этого при виде жижи, текущей из подреберья.

Гибсон с лету схватил идею, что Иисус пострадал перед смертью. И развернул ее подобно Эдгару По. Тот работал по принципу: если описывать смерть, пусть это будет смерть хорошенькой женщины. У Мела Гибсона нечто сходное: если уж мучить и пытать, возьмемся пытать Сына Божия. Гибсон выжал из сюжета сто процентов возможностей, и могу сказать, что когда Христос наконец испускает дух и перестает терзать (или радовать) нас и разражается буря-ураган, трус земли, с разрыванием покровов Храма, зритель испытывает хорошее чувство – потому что пусть в метеорологической форме, но наконец проявляет себя духновение той надмирности, которая во всем остальном фильме совершенно преступно отсутствует.

Вседержитель дает слышать свой голос. Те из публики, в ком жив здравый смысл (а также, надеюсь, те, в ком имеется вера), четко чувствуют, что Отца Небесного очень сильно достал режиссер Мел Гибсон.