Калина для Светозара

Глава 4

Молельня чем-то напоминала луковицу. Круглое здание, небольшой купол, и шпиль-стрелка, вытянувшийся к небу — как будто проросший сеянец по весне. Светозар переступил порог с опаской, а потом увидел возле алтарной чаши волка и приободрился. В молельне не было фресок или мозаик. Синие, голубые и белые тона, пол, вымощенный шероховатой плиткой разных оттенков — от белого до темной морской волны. Возле дальней стены стояла — вернее, сидела статуя. Не медведь, не взрослый двуногий. Ребенок, мальчик с медвежьими ушками, поджавший под себя ноги и прикасавшийся к крупной рыбине. Рядом со статуей дымилась и хранила пепел скруток алтарная чаша — почти как дома. А вдоль стен тянулись ряды подсвечников разной высоты, и в них, кое-где, горели странные свечи — синие, сизые, зеленые. Оплетенные травяными нитями и сухими листьями. Оплетка сначала пропитывалась горячим воском, а потом сгорала вместе со свечой. Светозар постоял, посмотрел, припоминая, видел ли он что-то похожее, но так и не вспомнил. Он слышал о заговоренных свечах, которые лили два или три мастера из шакальего племени — пекарь себе такие свечи заказывал, но никому не показывал, только молва доносила. Оплетали ли шакалы свечи травой? А кто его знает. Наверное, об этом можно почитать, если нужная книжка найдется в библиотеке, но Светозар себя знал — до библиотеки он не дойдет.

Из неприметной двери за подсвечными рядами вышел жрец Феофана — седой медведь в темно-синей хламиде, усеянной серебристыми рыбками. Светозар решил, что пора линять, но его остановили. Медведь пожелал ему доброго утра, поинтересовался, пришел он просить о помощи, просто любопытствует или хочет поставить свечу о здравии.

— Я посмотреть, — честно сказал Светозар. — А свечи дорогие? Мне бы одну, бате надо, а то у него голова болит, он контуженный.

— Пойдем, — сказал медведь. — Кинешь монетку в ящик для пожертвований, больше ничего не нужно.

Они свернули в закуток за другими подсвечниками и оказались возле коробок со свечами. Сухонькая старушка, белая медведица, улыбнулась, протянула Светозару темно-синюю свечу. Рассказала, что оплетка не из травы, а из водорослей — «трава у наших братьев-пещерников на юге, там зелени в избытке, но они Феофана мало почитают, Пчельник им милее» — отвела к рядам подсвечников, указала: «Здесь поставь, возле этого окна Феофан лучше слышит». Светозар зажег свечу, получил еще скрутку — пучок водорослей со стружкой сушеной рыбы — пополнил алтарную чашу, морщась от непривычного дыма. Дома в скрутки для Камула добавляли стружку вяленого мяса, Хлебодарной колосья жгли, но основой служили травы, цветочные лепестки и ягоды, запах был совсем другим.

Он осмелился спросить о статуе — почему ребенок, а не взрослый? — и выслушал короткий рассказ. Слова переплетались с потрескиванием скруток и свечей, пронизывались дымом, укутывающим статую в сизый плащ.

— Наша молельня называется «Схождение полярного сияния». В скрижалях записано, что Феофан трижды ловил волшебную рыбу. Первый раз, в детстве, он попросил ее разогнать тьму длинной зимы. Вернуть солнце на небосвод рыбе оказалось не под силу, но она подарила Феофану пляску холодного огня, примиряющую нас с сумрачными днями, и дарующую надежду на рассвет после долгой ночи.

Светозар еще раз посмотрел на рыбу, похожую на крупного карпа, на ушки Феофана, поблагодарил медведицу — ее уже кто-то окликнул — и вышел на свежий воздух, где с удовольствием изгнал из легких вонь жженой рыбы.

Он погулял по набережной, посмотрел на порт, на бескрайний залив и точки нефтяных платформ на горизонте. Пообедал кулебякой в забегаловке возле рыбного рынка — перед этим побродил между ящиков с товаром, дивясь размерам и разнообразию. Разговоры в харчевне заставили задуматься. Рыбаки — люди, волки и медведи — обсуждали нападение тюленей на катер метеослужбы. Предрекали, что скоро полыхнет.

— Это еще долго тишина продержалась, — сказал медведь угрюмого вида. — Как штаб расформировали, так всё Феофану-Рыбнику под хвост и пошло. Поларские волки сразу на любое нападение реагировали — прыгали в катера, мчались на тюленьи острова, прочесывали, вылавливали зачинщиков. Схроны в гротах уничтожали, за оружием следили, у тюленей ничего кроме копий и ножей не было. Толмачи со старейшинами встречались постоянно, уговаривали, грозили, платили, договаривались в итоге. А сейчас? У таможенников пистолеты отобрали, на полицейский участок в Мойвинске налетели, унесли и автоматы, и патроны, и экипировку. И все только лаются — это вы должны реагировать, нет, это вы должны реагировать. А прилетит кому? Нам первым и прилетит, на воинские части они нападать не будут, силенок не хватит.

Сотрапезники поддержали речь медведя гомоном и выкриками одобрения. Светозар доел кулебяку под воспоминания о подвигах поларских волков-морпехов, запил киселем из черники, припахивающим чем-то лекарственным, и снова вышел на улицу.

Он чуть не опозорился в городе, возле реки. Русло Селедки стискивали каменные набережные, соединенные мостами, в воду спускались лестницы, на которых то рыбаки сидели, то детвора игралась. И вдруг — тюлень. Вынырнул из реки, положил ласты на ступеньки. Светозар набрал воздуха в легкие, чтобы заорать во все горло, и осекся. Заметил сидевшего на площадке мраморного волка. Понял, что тюлень отлит из металла. Подошел поближе, прочитал таблички на парапете. «Вестник мира». «Скульптурная композиция, установленная в знак благодарности военнослужащим, приложившим усилия для заключения мира с тюленьим народом».

Волк ехидно улыбался. Нос тюленя сиял рыжим пятном, вытертым прикосновениями рук. Позже Светозару сказали, что это местная примета — коснуться тюленьего носа перед тем, как решиться на какое-то новое дело.

Светозар бродил по городу до темноты. А потом, насмотревшись на витрины и возложив скрутку в чашу Камула, решился и отправился в бордель. Там он провел ночь в объятиях умелой волчицы, и утром отбыл в часть в очередной раз изменившимся. Удовлетворенным, немного разочарованным и понимающим, что вскоре сюда вернется. Для того чтобы повторить. Хлебодарная визит в бордель не осудила и даже мимолетного проклятья на Светозара не наслала — перед тем, как пройти через КПП, он доел последний расстегай, купленный по дороге к месту службы.

Месяца четыре жизнь текла относительно спокойно и размеренно. Светозар почти не дрался с сослуживцами — понял, что это препятствует увольнительным — показывал хорошие результаты на марш-бросках, освоил специальность «гранатометчик», получил ефрейторские лычки и занял третье место на межведомственных состязаниях по рукопашному бою. В увольнительных захаживал в бордель, постепенно осваивая искусство доставлять удовольствие волчицам, ставил свечи за здравие в молельнях Феофана-Рыбника, жег скрутки в алтарных чашах Камула и Хлебодарной. Облюбовал несколько пекарен, распробовал кулебяку с рыбой и морошкой, потер нос тюленю — на будущее, прося помощи в устройстве на работу в Лисогорский ОМОН.

Письма из дома приходили всё реже — матушка переложила эту обязанность на сестру, а той марать бумагу было неинтересно. Невеста за последнее время написала ровно два раза. Что ее родители решили завести уток, которых собираются кормить виноградными улитками, а потом сообщила, что все утята передохли.

Спокойная жизнь закончилась, когда десантников подняли в три часа ночи, объявив боевую тревогу. Факел горящей нефтяной платформы был виден, когда Светозар, сжимая в руках автомат, грузился в вертолет. Приблизился после двадцати минут полета. И опалил лицо жаром, когда они высадились на искусственный остров.