Я сделаю это для тебя

35. Так отрадно, так светло

Анри спал и видел сон, точнее — казалось ему, что он спит и видит сон. Будто он снова в Тихой Гавани, на улице лютая тамошняя зима, а в доме Эжени — тепло, свет, наряженная рождественская ёлка, накрытый стол и песни. И поёт Эжени, а смотрит при том — на него. Украдкой, из-под ресниц. На него — и на струны, и снова на него… «Не уходи, побудь со мною, здесь так отрадно, так светло…» И так хорошо это было, что подумалось ему — пусть миг этот длится и длится, и не кончается никогда. Горит огонь, потрескивают дрова в печи, пахнет хвоей от ёлки, пальцы Эжени перебирают струны.

Но будто дунул ветер, и не было больше ничего — ни тёплого дома, ни музыки, ни самой Эжени. А в мутном мареве что-то крутилось-вертелось… а потом вдруг перестало. И предстал перед Анри некто чёрный, красноглазый и страхолюдный, высокий и мощный.

— Смотрю я, досталось тебе, — заговорило чудище, и Анри узнал его — это был демон Хэдегей.

— Если пришёл мой конец, я бы хотел встретить его вовсе не с тобой, — покачал головой Анри.

— Кто ж тебя спрашивает-то! Я бы и не пытался к тебе сюда прорваться, да великая госпожа Женя будет плакать, если тебя не спасти. А ей плакать не след, у неё впереди дела, и внук родится скоро. Она радоваться должна, а не горевать.

— Ты прав. Отнесёшь ей весточку?

— Сам отнесёшь. А то разлёгся тут, понимаете ли!

— Я побеждён, — вот он это и сказал.

— Ты всего-навсего ранен. Тяжело ранен, это верно. Но умелые целители спасут, а у тебя таких целых двое, я слышал.

— Я разбит. Моё королевство отвернулось от меня. Господь отвернулся от меня. Я где-то грешил, вероятно, а то и все мы грешили. Мой брат, мой отец, мой дед… Я не уберёг королевство от хаоса.

— Ты говори, да не заговаривайся. Видел я твоё королевство — ну, беспорядки, война, но где без этого? Люди живут, даже пашут-сеют где-то, торговать пытаются, свадьбы играют, детей рожают. Это, скажу я тебе, вовсе даже и не хаос, это ты не видел настоящего хаоса! Ты не видел, как кипят океаны, как проваливается земля, как облака навек скрывают солнце, как гибнет всё живое. Это — хаос. А у тебя — так, досадная неприятность.

— Это моя… досадная неприятность. Я повинен в том, что нет порядка в королевстве.

— Неужели ты пребываешь там один-одинёшенек?

— Моя семья в ответе за эту землю.

— А земля о том знает? — усмехнулся древний демон. — Ты что, заключал с той землёй магический обряд?

— Какой ещё обряд, — отмахнулся Анри.

— Кстати, если бы попробовал — вот тут бы и земля тебе помогла, тогда бы и отвечал. Кто дал тебе власть?

— Я последний из Роганов. Самый старший. После меня только мои сыновья и дочь моего племянника.

— Тебя призвали на царство? Или ты завоевал его себе?

— Нет, меня не призывали. Они сказали — им не нужно королевство, они устроили себе республику. А завоевать у меня не вышло, силы не те. И предатели не дремлют.

— Так значит, это не твоё царство, только и всего. Хочешь совет?

Анри взглянул — нет, не шутит. Смотрит.

— Говори.

— Уйди, спаси тех своих людей, кто пойдёт за тобой, и вернись позже. И твоё царство, измученное войной, само упадёт тебе в руки. Уговорись с соседями — пусть воюют с теми, кто забрал у тебя твоё. А сам пережди, схорони то, что тебе дорого, сбереги сыновей и внуков. Людской век недолог, будешь осторожен — переживёшь всех своих врагов. Но чтобы вернуться, нужно, чтобы было, куда. Я вот шёл до конца, растерял всё, и себя тоже, и если бы не великая госпожа Женя и не ты — не нашёл бы никогда. Но ты человек, ты краткоживущий, тебе не поможет никакая госпожа Женя из-за грани мира. Если ты не утратишь по глупости и её, и сыновей, и самых верных своих людей, и кто там у тебя ещё есть.

Конечно, в словах демона было здравое зерно, но как можно отказаться от того, что не твоё даже, а — твоя ноша, твоя печаль, твоя правда и твоя клятва?

Впрочем, Анри приносил присягу отцу, брату и племяннику. Ни одного из них уже не было в живых, значит — этими клятвами он не связан. Но вот ему клялись, и на службу к себе он брал. И дети у него, и внуки, демон верно говорит. И Эжени обещал — заботиться и любить, пока смерть не разлучит.

Ну так уже разлучает? Или ещё нет?

— Я не смогу защитить родовое гнездо, его уничтожат и разграбят. Наши силы тают, мы не сможем обороняться долго. И возвращаться станет некуда.

— Так скрой. Спрячь от тех, кто не силён, от тех, кто не твоей крови. Твои маги должны знать, как это сделать. А не хватит сил — ну, помнится, ты не просил ничего у Сердца Горы, так попроси. Не для тебя, ты ж не попросишь для себя ничего. Но для того, чтобы твоим детям было, куда вернуться.

Анри молчал, молчал и демон.

Вздох послышался с другой стороны, и оказалось очень тяжело повернуться и посмотреть, что там. Кто там.

Брат Луи увиделся именно таким, каким Анри запомнил его — наполовину седым, суровым, с поджатыми губами. Впрочем, губы разомкнулись, он заговорил.

— Вероятно, я был неправ много в чём, и оставил вам всем весьма дурное наследство. Ты не виноват в том, что случилось с Франкией, не тебе это и исправлять. Но ты можешь спасти тех, кто после вернётся и начнёт с начала. Если они вернутся, если им будет, куда вернуться — значит, твоя битва была не зря.

— Слышу тебя, — откликнулся Анри.

— Вот и славно. Береги своих детей и мою внучку. И… ту, что заняла место Женевьев.

— Ты… ты знаешь? — изумился Анри.

— Знаю. Мне стоило немалых трудов найти Женевьев, и ещё бОльших — вымолить у неё прощение.

За плечом Луи проступила тень — несомненно, это маркиза дю Трамбле. Настоящая маркиза.

— Передайте ей, принц, мою благодарность за то, что спасла моих внуков, — прошелестела маркиза. — И примите мою благодарность сами… вы знаете, за что.

Воспоминание пронеслось быстрее пули — зима, снег, кладбище, золотые буквы на чёрном мраморе. Значит, не зря? Ну и хорошо.

— Прощай, Анри…

— Прощайте, принц…

В тишине снова заговорил демон:

— Видишь, тебе даже твой брат сказал прямо: спаси то, что ещё осталось. Кто ещё должен тебе сказать, чтобы ты услышал? Твой господь бог, которого ты нет-нет, да и поминаешь? Тут уж извини, не достучусь, такой власти у меня нет. Но может быть, уже сказанного достаточно? Тебя никогда не звали Анри Твердолобым?

Анри расхохотался… и его скрутила боль. Настоящая боль, которая ясно сказала: он ещё жив.

И если жив, то следует сделать всё, чтобы было, куда вернуться.