Это все…

Но этого я тогда не знал и сначала решил, что старик мне снится. Тем более, что и говорил он что-то из области сна.

— … довольно коротко знаком с вашей бабушкой, ваша достопочтенная матушка сочла этот случай достаточной причиной, чтобы вспомнить о моем существовании и напомнить мне о своем. Я согласился с ней. Теперь вы будете работать у меня и более не причините ей беспокойства.

С собственным сном я пререкаться не хотел. Поэтому просто почтительно вскинул голову и молчал, разглядывая стенку за его спиной — как если бы встретился с настоящим стариком с верхушки Дома. А он продолжил:

— Поэтому сядьте… или как вам удобно — и напишите ей письмо.

— Как? — спросил я, удивленно хлопая глазами. «Как вам удобно» я еще понял, они чаще работали стоя, чем сидя. Написать? Записать на кристалл — или…

— При помощи рук и письменных принадлежностей, — почти не меняя тона сказал старик. Зазор между «почти» и «не меняя» был очень ощутим. — Права на личные переговоры у вас нет и не будет, но я могу передать рукописный лист со своими грузами.

Шифровальщик и связист без права на переговоры, надо же.

Впрочем, этому я не удивился. Вряд ли они хотят, чтобы дома узнали, как здесь идет формовка и сколько она стоит. Я же говорил, плохим я был диссидентом, мне и сейчас требуется три-четыре круга, чтобы осознать очередную рыбу во всей ее многожаберной полноте. Тогда… Но я достаточно проснулся, чтобы понимать — родители совершили чудо и этим чудом я разбрасываться не имею права. Тем более, что их благополучие, кажется, теперь зависит от моего «хорошего поведения». Так думал я-сын-и-добрый-мальчик. А тот я, что родился в зале суда, уже шептал второму: здесь можно многое узнать, здесь можно во многом разобраться и, если уж рисковать, то ради возможности убить одним взрывом всю нынешнюю систему.

Так я думал тогда… был почти прав.