Потому что (не) люблю

Сказав, что надо сделать пару звонков, задержался на террасе. Проводил Кирея взглядом, набрал номер. Сашка ответила почти сразу.

— Что там у вас, рассказывай! — с плохо сдерживаемым раздражением рявкнул я, наблюдая через панорамную стену, как Маринка мотает на палец прядь волос, пока Кирей киношным жестом подливает ей шампанского, а потом говорит что-то такое, от чего оба они начинают ржать, едва не съезжая под стол. — Доигралась, Саш?!

— Не ори на меня! — вскинулась она в ответ. — У меня и так нервы на пределе! Ты даже не представляешь, каково это, когда ребёнок прямо у тебя на руках теряет сознание и синеет, а ты ждёшь эту долбанную скорую и сделать ничего не можешь! — в голосе её сквознули слёзы. — Мне нельзя так волноваться. Я и так вчера должна была на сохранение ложиться, а тут такое!

Я выдохнул.

— Извини, просто я тоже волнуюсь. Как он, что врачи говорят?

— Влад спит, после капельницы температура упала до нормы. Врачи пока не знают в чём дело. Пока просто наблюдаемся.

— Ну а что за судороги-то? Отчего?

— Тоже непонятно. То ли на температуру, то ли ещё что-то, я не знаю. Завтра будем разбираться, сегодня уже ночь, тут только дежурные врачи, а им, похоже, вообще ничего не надо. Спасибо хоть отельную палату нашли. Ты перевёл деньги?

— Нет, закружился. Сейчас договорим, кину. В какой вы больнице? Может, вас сразу в частную какую-то перевезти?

— Давай доживём до завтра, ладно? Надеюсь, утром всё будет понятнее. Погоди, кажется, Влад проснулся… Сейчас я…

Заминка, возня, хныканье, Сашкин голос: «это папа» на фоне, и наконец, заспанное:

— Пливет…

Дыхание застряло комом в горле. А по лицу наоборот — неудержимо расползлась улыбка.

— Привет, чемпион! Ты чего там, заболеть решил?

— Нет.

— Ну как нет, а мама говорит, вы в больнице?

— Да.

— Ну давай тогда так — ты же у нас мужик, да? Ну вот, а настоящие мужики всегда крепкие. Поэтому ты сейчас быстренько выздоравливаешь, и я дарю тебе большую такую, классную тачку, в которой ты сможешь ездить по-настоящему. Идёт?

— Да-а-а… — восторженно выдохнул он, и у меня предательски защипало глаза. Сдерживаясь, прижал к переносице кулак.

Владлен получил свою «настоящую тачку» в четыре года, на день рождения, я и до сих пор помнил его радость: затаённое от восторга дыхание, старательно высунутый язык, когда пытался вписаться в поворот за угол дома, отказы идти есть, купаться, спать, смотреть мульты… Дали бы ему волю, он бы жить в этой машинке остался!

Эта боль, наверное, никогда не пройдёт. И каждый новый этап взросления Владислава снова и снова будет резать меня по живому. Кашлянул, сбрасывая спазм с горла.

— Ну отлично! Какую хочешь? Гоночную?

— Жип!

— Не вопрос! Джип, значит, джип! Ты только давай там, не болей. Договорились?

— А ты утлом плиедешь?

Бросил взгляд на Маринку… Ещё одна моя боль болючая. Мой воздух, мой смысл. Моя нежность. Моя любовь. Как же я перед тобой виноват!

…Вот уже почти два года, стабильно раз в месяц уезжаю на два-три дня на «контроль периферийных объектов», а на самом деле — в соседнюю область, к сыну. И вся эта ситуация давно уже стала для меня хуже смерти. Иногда даже казалось, что лучше бы я действительно сдох в ту ночь, чем вот так… Но, во-первых, Маринка призналась как-то, что тогда и она бы обязательно довела начатое до конца, а во-вторых — тогда не родился бы Влад. И как бы там ни было, а эти две жизни однозначно стоили гораздо больше, чем моя изъеденная виной совесть.

— Да, приеду завтра утром. Только уговор — ты больше не болеешь, да?

В трубке долгая заминка, сопение.

— Влад, слышишь меня?

— А ты какой папа, Алтём или Даня?

Стиснул зубы, выдохнул.

— Я Даня, Владюш. Маме телефон дай, пожалуйста.

Она взяла с задержкой, понимала свой косяк. Впрочем, и я понимал, что сейчас не время качать права.

— Да?

— Скинь мне координаты, я завтра утром буду у вас. Сам поговорю с врачом и разберусь с больницей.

Пока дожидался геометку, перевёл Сашке денег на карту и вернулся за столик.

— Ну что, может по коням? А то мне часа в четыре утра в область надо будет рвануть.

— Случилось что? — удивился Кирей.

Я посмотрел на Маринку. Хоть намёк, хоть тень недовольства или раздражения — и я бы переиграл… Но ей было без разницы, а может, даже, и лучше, если я свалю. И поэтому злился снова я, а она лишь отрешённо разглядывала музыкантов.

— Непредвиденные обстоятельства по работе. Так бывает. Планирую одним днём успеть.

Кирея поселили в гостевой на первом этаже. Маринка сразу ушла наверх, мы с братаном ещё немного задержались поболтать, но разговор не шёл. Я невольно думал о том, что вот уеду, и они останутся тут с Маринкой вдвоём… И не мог справиться с этим грёбанным ядом в душе. Вспоминал как оживилась при братане Маринка, танцы их зажигательные, даже его чудо-«профессию» Опять же — может, если бы Маринка была ему просто левой девчонкой, то и мне было бы поспокойнее, но я-то помнил с чего всё когда-то начиналось, и…

Чёрт. Слышал бы мои мысли Кирей, он бы или поржал, или послал меня на хер. Скорее второе.

А ещё — я ведь ему слегка сбрехал. И если в своей клятве верности я был уверен, то в Маринкиной… с переменным успехом. Уже четыре месяца как.

Стыдно признаться, но по началу я так люто параноил от её заморозки, что даже озадачил своего безопасника поводить её незаметно, посмотреть, где бывает, с кем общается. Был почти уверен, что дело в любовнике, но у неё всё неизменно оказывалось чинно — дом-работа, дом-работа. Правда, был там, в «Птицах», один типок, который меня интуитивно напряг — некий иностранчик двадцати семи лет отроду, без регистрации и вида на жительство, человек из ниоткуда, который появился в Центре почти сразу после Маринкиного возвращения из Минвод. Но, во-первых, такие мутные типы появлялись в «Птицах» с завидным постоянством — на то они и жертвы жизненных обстоятельств, что сам чёрт ногу сломит в их личных историях. А во-вторых, когда я на эмоциях всё-таки предъявил это подозрительное совпадение Маринке — получил спокойный ответ, что это вовсе не совпадение, а она действительно познакомилась с ним в лечебнице на Минводах и сама же предложила помощь в «Птицах», и это, если уж мне так интересно, не тайна, а информация, официально записанная в его клиентской карте. «А что, что-то не так?» — как ни в чём не бывало добавила тогда она. А я не стал отвечать, но про себя понял — да не так. Я просто настолько забрехался сам, что невольно начал проецировать это и на неё. Довольно мерзкое ощущение. И тогда оно худо-бедно отступило, а вот теперь…

— Ладно, давай по койкам, — через силу зевнул я. — Четыре часа спать осталось.

— А куда конкретно едешь-то? Может, вместе сгоняем? У меня водительское с собой, будем меняться за рулём, если что.

Твою мать. Вот это и называется — загнать себя в угол!

— Не братан, спасибо, но в этом нет смысла. Ты лучше тут… за Маринкой пригляди.

Когда поднялся в спальню, Маринка вроде спала. Дышала ровно и тихо, как всегда, отодвинувшись от середины кровати на самый край — подальше от меня и отвернувшись. Я тоже лёг на свою половину, лицом к ней. Подпер голову рукой, заскользил взглядом: призрачно белеющие руки… Тонкая чёрная лямочка ночной сорочки — так и просится, чтобы её спустили с плеча… Волосы, размётанные по подушке. Манящий, раздражающе закутанный в покрывало, крутой изгиб от бёдер к талии. И надо всем этим, полупрозрачной вуалью, аромат её любимых духов. Наших любимых.

Коснулся её плеча — теплая, манящая, знакомая от первой до последней родинки, до мельчайшей чёрточки на ладони… Но такая вдруг чужая и непонятная. Медленно повёл по её руке — до кисти и обратно. Спит или нет?

Пальцами под волосы, по шее, по спине. Поддел эту чёртову дразнящую лямочку, сдвинул… И, не сдержавшись, припал губами к основанию шеи. Аромат любимой женщины — уже не духи, а она сама, её кожа, тепло, характер, нежность и острота — ударили в голову, зарождая бурю. Зарылся лицом в волосы, рукой — по изгибу талии, покрывало в кулак — и к чёртовой матери… Ладонью по бедру, под шёлк сорочки…

Маринка вздрогнула, выдавая себя. Не спит. Тем лучше!

Поцелуями по спине, пальцами под трусики — мимолётно, и снова по бедру — с нажимом, до дрожи дурея от голода и желания. Бёдра на внутренней поверхности, там, где ноги сомкнуты с уже заметным, неслучайным сопротивлением, теплые, манящие. Ладонью, с усилием, между ними — а в памяти всплывает запах и вкус, нежная влажность и…

Маринка забилась, пытаясь сбросить мою руку.

— Не надо. Я не хочу!

А я сгрёб её поперёк живота, рванул на себя, навалился. Слышал я уже всё это. Не хочу, голова болит, настроения нет… И, самое козырное: «Я не резиновая Зина, чтобы терпеть без желания» Терпеть, видите ли! Всё это, вкупе с её отстранённой холодностью, пугало, бесило, обижало, выбивало из колеи… Но сегодня в клубе я вдруг снова увидел свою Маринку. Ту самую, настоящую, словно выглянувшую из норки. И я, чёрт возьми, разозлился!

Сначала она слабо сопротивлялась, но я не сдавался — зацеловывал, пьянея от вкуса её губ, прогибая её настойчивой нежностью, тычась стояком куда-то в её бедро, пытаясь протиснуть колено между судорожно сведёнными ногами, выглаживая ладонями каждый изгиб такого любимого, такого желанного тела… И Маринка сдалась, перестала пихаться. Я возликовал… и в этот миг почувствовал на губах слёзы. Её слёзы.

Замер. Отпрянул. И она тут же сжалась в комок, потянула на себя покрывало.

— В чём дело? — в злом отчаянии зарычал я. — Ну что опять не так?

Она молчит.

— В чём дело, ты можешь сказать по-человечески?! — уже почти в голос, почти крича.

Но она молчит и дрожит.

Рыкнув, отшвырнул подушку и вскочил. Бестолково постоял возле кровати ещё пару мгновений и позорно ретировался из комнаты.

Сначала курил одну за другой на балконе, пытаясь собрать мысли в кучу. О сне больше нечего было и думать, ложиться теперь — лишь зря потратить время. Набрал хлопчика из службы безопасности, который остался «высиживать» ту дуру с гвоздём.

— Толь, ну чего там?

— Глухарь. Она если что и говорит, то только язвит и матерится. Я таких дерзких ещё не встречал, такое ощущение, что её конкретно крышует кто-то, поэтому она и прёт буром.

— А вообще, как ведёт себя?

— Да так же, как и говорит! Дерзко! Прошлось даже связать и рот заткнуть.

— Так, Толь, — повысил я голос, — вы мне там не жестите! Не хватало ещё из-за этой дуры проблем с журналюгами.

— Не-не, у меня всё под контролем, Данила Александрович! Просто она тут посуду бить начала и стульями швыряться. Я её чисто для профилактики приструнил. Можно?

— Смотри, чтобы без телесных.

— Обижаете.

— Кормили?

— Вот ещё. Я ей сразу сказал, что кормёжка только в обмен на информацию.

— Воды хоть дайте. Она ж хотя и дура, а ребёнок ещё.

— Ага, ребёнок! Давали мы ей воды, а она этим стаканом чуть бошку Ваське не пробила. Говорю же — вообще краёв не чует. Нет страха у неё! Обычная шмара так себя не ведёт, точно вам говорю! Её бы прям прижать. Ну пугануть так чтобы её блатная крыша показалась ей фиговым листочком. Когда почувствует себя на грани, тогда точно заговорит.