Его одержимость

Глава 1

Настоящее время

Я словно падаю в чёрную бесконечную бездну, не имеющую начала и конца. Как Алиса, когда проваливалась в кроличью нору и не подозревала, что ждёт её, когда падение прекратится.

Тёмная пелена давит на меня, покрывает как плотное одеяло. Как будто я нахожусь в пузыре, внутри которого вакуум: не вижу и не слышу того, что происходит вокруг. Все ощущения притуплены. Нет ни радости, ни боли.

Пустота.

Я не знаю, когда прекратится моё падение, и тем более, не представляю, что ждёт меня там, на дне бездны, но интуитивно чувствую, что конец моего пути близок. Потому что чем ниже опускаюсь, тем сильнее давит сверху. Со временем это даже начинает причинять дискомфорт, постепенно нарастающий и в какой-то момент становящийся невыносимым.

Мне трудно дышать.

Одеяло, покрывающее тело, уже кажется тяжёлой бетонной плитой.

Я начинаю чувствовать.

Это ощущение кажется мне отдалённо знакомым. Я определённо уже испытывала его когда-то раньше. В другой жизни.

Кажется, у него есть название. Оно бьётся о стенки сознания, ища выход до тех пор, пока не всплывает наружу, и огромными липкими щупальцами окутывает меня всю.

Теперь я могу дать ему имя.

Страх.

Я словно пустая бездушная кукла, в которую кто-то решил вдохнуть жизнь. И чувство безотчётного страха — первое, что во мне поселяется.

Перед моим взором мелькают глаза мужчины. Очень необычные. Единственные в своём роде, как и сам их владелец. Голубые с зелёными вкраплениями. Я не вижу его самого. Только эти глаза. Но даже они одни заставляют моё сердце сбиваться с ритма.

Мелькнув в моём сознании обжигающим всполохом, они таят, поглощённые бездной в которую я опускаюсь.

Вслед за страхом приходит боль.

Начинает нестерпимо жечь бедро и болеть голова. Затылок будто пронизывает тысяча острых игл. Это так невыносимо, что хочется кричать, но когда я открываю рот, не могу издать ни звука. Чувствую себя рыбой, выброшенной на берег во время прилива.

Давление на уши постепенно ослабевает, и я начинаю различать звуки.

Точнее, всего один.

Монотонный писк. Сперва, еле различимый. Настолько тихий, что поначалу кажется, это всего лишь плод моего воображения. Но со временем он нарастает. Становится всё громче и отчётливее. А когда достигает своего пика, я со всего размаху ударяюсь обо что-то твёрдое, и из моего горла вырывается хриплый стон, означающий, что кукла, наконец, ожила. ***

Белые стены.

Это первое, что я вижу, когда открываю глаза. Картинка мутная и поэтому чётко разглядеть очертания комнаты мне не удаётся.

Монотонный писк никуда не ушёл, но сейчас я могу определить, что он раздаётся справа от меня. Совсем рядом, и, к счастью, уже не кажется таким оглушительным.

— С возвращением, дорогуша.

Слегка проморгавшись, поворачиваю голову вбок и вижу перед собой женщину в розовой униформе, сжимающую в руке штатив для капельницы.

Опускаю взгляд на свою правую руку и только сейчас замечаю тонкую иглу, торчащую из вены на локтевом сгибе.

— Как я… — мой голос звучит хрипло и горло начинает саднить, когда я пытаюсь заговорить. Так бывает, если сильно кричать, но я не помню, чтобы подобное происходило со мной в недавнее время. — Как я здесь оказалась?

Медсестра смотрит на меня с явным сочувствием, но не торопится отвечать. Её лицо остаётся мягким и доброжелательным, но поджатые губы выдают с головой. Женщина явно хочет что-то мне сказать, но по какой-то причине не решается это сделать.

— Потерпи немножко, милая. Твой доктор уже идёт, — слегка сжав на секунду моё плечо, медсестра забирает лоток с пустыми колбами и шприцом и выходит из палаты.

Приподнимаюсь на локтях и осматриваю комнату. Обычная больничная палата, ничем не отличающаяся от любой другой, пахнущей дезинфекцией и отчаянием. Разница только в том, что в этой я нахожусь одна, других коек нет, и рядом со мной расположены какие-то непонятные датчики, а тот самый писк, который я слышала ещё до того, как открыла глаза исходит от кардиомонитора.

Пока я осматриваю окружающий меня антураж, дверь резко распахивается и в палату заходит невысокого роста мужчина в белом больничном халате.

— Мы сделали вам МРТ, пока вы были без сознания, — пролистав папку в своих руках, врач достаёт оттуда листок с какими-то снимками и записями и внимательно разглядывает. — Каких-то сильных повреждений я у вас не вижу. Можно сказать, вы легко отделались, учитывая, что вся передняя часть вашей машины была искорёжена всмятку. Как я понял из полицейского отчёта, удар пришёлся в основном на капот и немного правый бок автомобиля. Вы лишь ударились затылком и слегка повредили ногу, но это можно назвать лёгкими ушибами по сравнению с тем, что произошло с водителем и вторым пассажиром.

— В машине был ещё кто-то? — удивлённо вскидываю голову, смотря на врача. Отчего-то я решила, что сама была за рулём и ехала одна. Хотя в действительности даже не помню, умею ли водить.

— Ваши родители, — отвечает после незначительной паузы.

— Они живы? — голос дрожит и надламывается, когда я задаю вопрос.

Доктор смотрит на меня с плохо скрытым сочувствием, и, тяжёло вздохнув, отвечает:

— К сожалению, травмы, полученные ими в результате аварии, были несовместимы с жизнью. Ваши родители скончались на месте.

Мне должно быть больно. Я знаю это. Прекрасно понимаю, что человек, потерявший близких, должен испытывать страдания, однако, прислушавшись к своим ощущениям, с ужасом понимаю, что ничего не чувствую.

Этот факт кажется мне диким, неправильным. Зажмурившись, я пытаюсь воссоздать в памяти черты лица своих родителей. Хоть что-то, что может помочь мне их вспомнить, но каждый раз, залезая в недры своего сознания, сталкиваюсь лишь с мрачной чернотой, проникающей в глубины моей души и высасывающей из неё все силы.

— Я их не помню, — шепчу, чувствуя, как стенки гортани сжимаются в болезненном спазме от образовавшегося в горле кома. — Я даже своё собственное имя не знаю. Как такое возможно?

— Судя по всему, у вас диссоциированная амнезия, — спокойно отвечает врач и, достав из нагрудного кармана маленький ручной фонарик, быстро проверяет мои зрачки. — То есть, вы сохранили все универсальные знания, но не можете вспомнить ни одного факта о себе.

— Это произошло из-за аварии? — от сильного волнения меня начинает тошнить, и я прижимаю руки к груди, нервно комкая между пальцев ткань больничной рубашки, в которую очевидно меня нарядили пока я была без сознании. — Вы сказали, что я ударилась затылком…

— Ушиб не значительный, — врач отрицательно качает головой. — Даже сотрясения мозга нет. Ваше состояние скорее является результатом психологической травмы. Иногда, подобным образом организм защищается от сильного стресса.

Он даёт какие-то пояснения, касающиеся моего диагноза, но я не в состоянии слушать. В мозгах творится полная каша. В ушах шумит, и голова начинает кружиться. Просто молча киваю, уставившись в одну точку, совершенно не улавливая суть разговора.

— А вы… — голос надламывается от волнения, и, прикрыв глаза, я делаю глубокий вдох и медленный выдох, стараясь совладать с нервным напряжением. — Вы знаете, как меня зовут?

— Да, при вас были найдены документы. Миронова Валерия Павловна.

«Валерия»… Повторяю про себя медленно, по слогам, словно пробую это имя на вкус. Интересно, раньше, в прошлой жизни, оно мне нравилось?

— А сколько мне лет?

Опустив взгляд в папку с моей историей болезни, врач на секунду задумывается, видимо, делая в уме подсчёты, после чего коротко отвечает:

— Две недели назад исполнилось восемнадцать.

Это хорошо… Хорошо, что совершеннолетняя. Как минимум, я могу быть спокойна, что не отправлюсь из больницы прямиком в детский дом, а смогу вернуться в квартиру, где раньше жила с родителями.

Возможно, у нас есть ещё какие-то родственники, которые смогут помочь мне вернуть воспоминания, и со временем я адаптируюсь. Всё будет хорошо, я обязательно справлюсь. Другого выхода-то нет.

Примерно через час приходит полицейский и в присутствии всё того же доктора начинает расспрашивать об аварии, в которую, как мне сказали, я попала, но в ответ я лишь растерянно качаю головой на все заданные им вопросы.

— Попробуйте вспомнить, — настойчиво просит полицейский. — Хотя бы что-то. Для следствия важна любая мелочь.

— Для какого следствия? — непонимающе вздёргиваю голову, встречаясь с ним взглядом. — Разве это не был несчастный случай?

В груди как будто что-то переворачивается, внутренности делают кувырок. Я не могу объяснить своей реакции на этого незнакомца, но отчего-то возникает предчувствие, что ощущения, которые я сейчас испытываю, мне знакомы.

Подойдя вплотную к койке, на которой я лежу, мужчина опирается на кулаки по обе стороны от моих бёдер и медленно наклоняется к самому моему лицу, так низко, что наши носы практически соприкасаются.

— Какого чёрта ты делала в машине? — медленно цедит сквозь зубы каждое слово. Низкий ледяной голос словно проникает в самую душу и сжимает её в стальных тисках.

— П-простите… я…

Хочу сказать мужчине, что не знаю, кто он. Не понимаю, как мы можем быть связаны и что ему от меня нужно, но, находясь под давлением колючего взгляда, слова застревают в горле.

В ядовитом дурмане удушающей паники пытаюсь чуть отползти назад к изголовью кровати, но незнакомец тут же останавливает меня. Одно быстрое движение и крепкая рука обхватывает моё бёдро, с силой впиваясь в него пальцами.

От резкой пронизывающей боли, закусываю губу, вонзаясь зубами до ощущения металлического привкуса на языке.

От моей реакции, взгляд мужчины становится ещё ожесточённее. Грубая шершавая ладонь начинает медленно ползти выше, пока не достигает края одеяла, а потом в один миг, резким рывком он скидывает его на пол, обнажая мне ноги.

Его взгляд обжигает рану на бедре и в ледяных глазах мелькает всполох пламени.

— Что с ней? — грубый требовательный голос вспарывает пространство, когда незнакомец оборачивается на врача.

— Простите, вы родственник? — доктор недоверчиво оглядывает мужчину, словно сомневаясь, можно ли сообщать ему столь конфиденциальную информацию. — Как к Вам можно обращаться.

— Константин Евгеньевич Чернов, — отвечает медленно, почти по слогам.

По лицу находящихся в комнате мужчин словно проходит тень понимания. Как будто это имя им знакомо, и оно само по себе несёт какой-то таинственный, неизвестный мне смысл.

— У пациентки, к счастью, нет серьёзных повреждений, — голос врача начинает звучать чуть приглушённее. — Рана на ноге не критична, задеты только мягкие ткани. Однако, ей был поставлен диагноз диссоциированная амнезия, развившаяся, вероятно, в следствии последних пережитых ею событий.

— Она ничего не помнит? — незнакомец вопросительно вздёргивает бровь, мимолётно мазнув по мне взглядом.

— О себе и своём прошлом нет. Но сохранила универсальные знания.

— Когда к ней вернётся память? — голос мужчины становится ниже и грубее, но, возможно, это всего лишь моё разыгравшееся воображение.