На перепутье: Воительница

Глава 42. Первый снег

Наари

В это мгновение я не знаю, почему мне страшно: потому, что Джон остался внизу и ему грозит опасность, или потому, что мне в спину упирается оружие, выстрела которого, как мне кажется, нельзя избежать. А возможно, все эти страхи смешались в единое целое, и я позволила слезам подняться из глубины, подступить к горлу. Но я сдерживаю их, проглатываю.

— Ты просто жалкий слизняк, — злобно выплевывает Уильям, когда нас выводят на улицу.

Его гневный взгляд прожигает человека, который продолжает держать пистолет в районе моей поясницы. Я узнала его уже давно, еще когда он первый раз спустился в подвал. Николас… Его запах витал в доме Уильяма, он был там до нас с Джоном, но тогда я не сообразила, кому он принадлежит.

Он тоже предал его. Предал забвению клятву служить своей стране. Он и его хозяин — Томас.

— Брось, Уилл, — этот человек наклоняется к уху Уильяма, подталкивает вперед, не уводя от спины пистолет. — Ник вовсе не слизняк, раз отлично выполняет свою работу. Ты ведь не знал, что он тоже служил в разведке?.. Он до сих пор там числится. Только никто не знает, что он подставной агент. Мой агент.

— Крот, — сквозь зубы говорит Док.

Мы останавливаемся недалеко от дома, на крыльце которого остались двое верзил. Оба мертвы: один распластался на деревянном полу, второй прижат спиной к ограждению с ножом в груди.

Темно вокруг и очень холодно… В отличие от мужчин я без куртки — в одних джинсах и водолазке. Чувствуя боль в груди и слабость в ногах, наконец позволяю себе чуть облегченно выдохнуть. Идти дается с трудом, но я шла и продолжу идти, поскольку знаю, стоит остановиться, упасть — и я стану обузой, от которой нужно будет избавиться.

— Теперь вам не скрыться, — продолжает Уильям, и Томас разворачивает его к себе лицом, приставляет оружие под подбородок. Но даже в шаге от неминуемого мужчина не останавливается — в его голубых глазах плескается море решимости, на лице жесткое выражение надменности. — Я отправлю в тюрьму всю твою шайку. Вы заплатите за каждую смерть, за каждое похищение и незаконную поставку. Ни одно преступление не сойдет вам с рук.

— Да неужели? — губы Томаса растягиваются в довольной, победной улыбке. — Уже сошло, как видишь. Один полный энтузиазма капитан скоро умрет… Следом умрет и полный энтузиазма детектив. И хоть я лишился своего ученого и некоторых подопытных крыс, у меня остался верный помощник, ученые в Берлине и одна очень сильная и необычная крыска… — его взгляд — полный невообразимой жадности и некоего безумия — впивается в мое лицо, но я удерживаю дрожь, жаждущую захлестнуть меня с головой.

— Это не конец, — выдыхает Уильям.

Томас кивает, усмехается, поглядывая на ручные часы.

— Да, не конец… До конца осталось… м-м… Три. Два. Один…

Страшный, мощный взрыв внезапно раздается со стороны дома, сотрясает каждую дощечку. Земля под ногами вздрагивает, фундамент резко проседает, и рыхлая почва норовит утащить всю постройку вниз.

— Нет, — дергаюсь к дому, но Николас притягивает меня, захватывает со спины, приставляя к голове пистолет. — Нет…

Зажимаю рукой рот, с ужасом наблюдая, как здание медленно уходит под землю, как поднимается в воздух ворох пыли. Голос дрожит, но я не перестаю шептать слова неверия, обжигая холодную ладонь дыханием. Дрожь все же одерживает надо мной верх — завладевает всем телом. И тогда я не сдерживаюсь… Слезы собираются в уголках, одно моргание — и они скатываются по щекам.

Я вижу, как Док что-то кричит в гневе, но не слышу слов. Вижу, как он борется, но оружие вынуждает его двигаться вперед. Меня оттаскивают от дома, я безвольно следую за Николасом, ощущая, как возросшая сила переполняет тело, как приливает кровь к лицу, как больно сжимается все внутри.

Еще один шаг, и я останавливаюсь. Мужчине моя вольность не нравится — он дергает меня, но когда начинает чувствовать сопротивление, в его глазах проскальзывает непонимание и… чуть заметный страх. Тогда-то он и вскидывает руку, направляет оружие мне в лицо. В ушах все еще стоит грохот, потому я и не слышу, только вижу, как он шевелит губами.

Глубоко вздыхаю, надеясь, что это поможет унять сердце. Не помогает.

Николас предпринимает еще одну попытку расшевелить меня — тычет пистолетом в грудь. Это оказывается последней каплей терпения. Желание причинить другому боль и увидеть кровь затмевает разум — перехватываю руку мужчины, выворачиваю с такой силой, что он тотчас роняет оружие. Его крик разрывает заложившую уши густоту, и теперь я слышу, как обваливается дом. Слышу выстрел.

Осознание приходит с опозданием. Стреляли в меня. Почему же не больно?..

Бью Николаса в живот, отталкиваю от себя и поднимаю с земли пистолет.

— Дернешься, и я прострелю ему голову! — громко выдает Томас, когда я встречаюсь с ним взглядом. Он прижимает Уильяма к себе спиной, с видом уверенного в своих силах теленка упирает дуло в висок. — Не смей подходить! — вскрикивает он, стоит мне сделать шаг. — Положи оружие! Сейчас же!

— Это? — перевожу взгляд на пистолет в своей руке. Уголки губ приподнимаются. — Это не оружие. Оно шумное, приносит много боли. Его можно сравнить с луком, но лук мы используем на охоте. А ты не охотник, Томас, — поднимаю на него глаза, со всей силы сжимаю в руках пистолет. Сжимаю до тех пор, пока он не начинает ломаться. — Ты трус. И будь ты в моем мире, стал бы трусом для всех.

Глаза его расширяются, уверенность сменяется удивлением и растерянностью. Бросаю пистолет, делаю еще один шаг, и мужчина стреляет. Пуля попадает в плечо, но не проскальзывает внутрь. Тело регенерирует моментально, кожа восстанавливается, и снаряд падает на землю, оставляя небольшую дырочку в водолазке.

— Ты… ты… — руки Томаса трясутся, он отступает, утягивая за собой Уильяма.

Еще один выстрел. Я замираю, но не потому, что стреляли в меня. А оттого, что стреляли в него…

Томас, пошатываясь из стороны в сторону, опускает руки, и Уилл не теряется — выбивает пистолет, придавливает мужчину к земле.

Глаза находят его сразу же. Джон — весь в пыли и ссадинах, — хромая, следует в нашу сторону; за ним осторожно ступают две девушки.

Ярость как рукой снимает. На смену ей приходит вихрь противоречивых эмоций, которым я не в силах противиться. Радость и грусть, страх, неверие, изумление и восхищение… Но каждое из них заставляет меня подорваться с места.

Джон застывает, пистолет выскальзывает из его пальцев, а руки раскидываются в стороны, зазывая в объятия. Уступая желанию, бросаюсь в них не задумываясь, как бросалась в морские волны — плотные, слегка вязкие, что в них нестерпимо хочется окунуться. Обхватываю шею мужчины и, когда чуть подрагивающие, но сильные руки крепко сжимают меня, шумно выдыхаю.

— Живой, — шепчу ему в шею. Не могу остановить пальцы — они дрожат, несильно сжимают его волосы, касаются шеи, плеч, будто все еще не верят, будто боятся, что это иллюзия, опасная игра воображения.

— Живой, — повторяет он охрипшим голосом. Не могу оторваться и взглянуть в лицо, но догадываюсь, что он улыбается. — А ты снова плачешь, пуленепробиваемая… — он усмехается, медленно поглаживая по спине. — Я боялся, что меня больше ничего не удивит. Это было ошибкой. Ты никогда не перестанешь меня удивлять.

Мужчина сжимает плечи, чуть отстраняется, чтобы заглянуть мне в глаза, а затем прижимается лбом ко лбу. Возможно, этот момент долог, но мне он кажется несправедливо коротким. Возникший между нами жар тревожат легкое дуновение ветра и коснувшийся ладоней холодок.

— Снег идет, — говорю тихо, вскинув взор к затянутому серым покрывалом небу. — Раньше я никогда не видела снега.

Большие пушистые снежинки неспешно кружатся в причудливом танце. Ласково касаясь волос и лица, вызывают приятную дрожь.

— Горы близко, здесь холоднее… В городе его не увидишь. — Мгновение Джон молчит, а после продолжает так тихо, что чудится, будто его голос звучит в голове: — Возможно, тебе покажется это странным... Но в моей стране существует примета, связанная с первым снегом. Она говорит, что если попасть с любимым человеком под первый снег, он окажется тем самым, с которым ты проведешь весь последующий год. Глупость, должно быть... Но сейчас мне хочется верить, что это правда.

Не нахожу что сказать в ответ. Да и любые слова кажутся лишними, а те, что я хочу сказать, не могут вырваться, как бы сильно я этого ни желала и как бы сильно этого ни желал Джон.

И правда глупость... Ведь для меня этот снег в чужом мире не только первый, но и последний.